Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…

11

Грановский сцепил руки в замок и смотрел в глаза мужчины, закованного в наручники, сидевшего по другую сторону стола.

– Это же надо… – не выдержал он.

– Вот именно. Ты сидел здесь, напротив меня. Смотрел на меня. Даже трогал меня. И ни хрена не понял. Видать, пропил все мозги, майор. Судя по красному носу, – хрипло рассмеялся Олег Коробченко.

– Хитрая ты сволочь, – прошептал майор, наклонившись к задержанному. – Но все же кое-что я понял.

– И что же именно, майор?

– Неважно. А вот чего не пойму, зачем тебе это? – Грановский лукавил, он знал ответ.

В памяти всплыл скрежет протеза. Вот только Фёдор Гусев не писал картины, как писала их Виктория Коробченко, не вкладывал душу в свои работы, с которых смотрели почти живые лица. И не Фёдор Гусев остался с протезом вместо правой руки, который Грановский видел сегодня, при задержании Олега Коробченко.

И он увидел не только это. Изуродованное кривой улыбкой лицо умалишенной. Для нее потеря руки, которой она изливала свой дар на бумагу, оказалась чересчур велика.

– А ты видел мою Вику? Видел, какой она стала? – глухим голосом заговорил Коробченко. – Она даже не узнает меня. А я сидел день, месяц, полгода и смотрел, как она медленно съезжает. Соскальзывает. Уходит. И ничего сделать не мог. Все. Конец.

Он сгорбился, сосредоточил взгляд в одной точке. Если бы не четыре трупа, Грановский пожалел бы его.

– Полагалась компенсация, да? – спросил Грановский.

– Точно, майор. В двукратном размере. У Вики забрали одну руку, а я брал обе. За нее и за себя. Если бы ты мог представить, какое это удовлетворение… – он откинул голову и тяжело вздохнул, глядя на яркую лампу под потолком.

– Это их вина, что ли? – тяжелым голосом спросил Грановский. – У последней остался ребенок, полтора года. У другой отец, того и гляди, загнется от водки.

– Жалеешь его из солидарности? – усмехнулся Коробченко.

– Из солидарности с ними я бы тебя… – он осекся. – В общем, я не судья, но, думаю, удовлетворение тебе грозит до конца жизни.

– Знать, на роду написано, – Коробченко повел бровями.

– На роду тебе не было написано сесть за руль обдолбанным и угробить жену. Хочешь знать, кто виноват, что твоя Вика осталась без руки, посмотри в зеркало, – ровным голосом произнес Грановский. – И тот, кто ее подсадил, окончательно добив мозги, там же.

12

– Его взяли с поличным, а он, подонок, так ловко вывернулся. Ведь чувствовал же я, что актер должен быть хороший, но не на того подумал. Костюмчик свой защитный он успел скинуть в канализацию, а топорик сквозь решетку не пролез, пришлось бросить. Ну должен был я сообразить, что неспроста на нем одежда почти сухая!

– Не успел вымокнуть, в костюме женщину подкараулил, – кивнул Зверев.

– Санслужба, черт ее побери. Им же спецодежду выдают, полиэтиленовые комбинезоны. Вот поэтому и следов крови не нашли. Но не в уликах дело. Переиграл нас, урод. И как правдоподобно у него вышло, диву даюсь. Небось знал, что к нам каждый день такие заявляются.

– В документалке их показывают часто. И ни один такой не оказался виновен.

– А вот о планшете проговорился. Только я не понял. Думал, железка эта, время убивать.

– Планшет для рисования, – буркнул Зверев. – Только на какой черт он ей?

– Фантомные боли. У него. Самого себя обманывал.

– Похоже. Везло ему, конечно. И еще этот Ермолаев под руку попался.

– Самое смешное, что нелюдю даже врать не пришлось, сказал как есть.

– Видать, любит жену. По-своему, – прошептал Зверев.

– Упаси бог от такой… любви, – Грановский запнулся. – По крайней мере во второй раз не отвертелся. Заметь я портрет тогда, когда он прикончил Иру Котову, двух последних жертв не было бы. У нее даже фото нашли, на котором она с Викой Коробченко. Да и раскалываются такие легче. В душе все равно хотел, чтобы о его горе узнал весь свет. Молодец, Миша, что обратил внимание.

Он посмотрел на Зверева, пытавшегося сдержать неуместную ухмылку.

– Чего лыбишься?

– Просто подумал. Не обманула статистика. Он и впрямь оказался в близком окружении. Ближе было некуда, – Зверев взглядом указал на письменный стол.

13

Грановский нажал на звонок. Часы показывали семь минут восьмого.

Лера открыла дверь, одетая по-парадному. В вечернем платье, волосы завиты, на шее поблескивала огоньками маленьких бриллиантов подвеска. Серебряная. Подарок от шурина на их с Виталием свадьбу.

– Чего ты заявился, мы в театр сегодня, – удивленно заговорила Лера.

– Так просто, – пожал плечами Грановский.

– Ну, вместе спустимся.

Вскоре в прихожей показалась Марианна. Прежде чем снять с вешалки куртку, она помахала отцу рукой. Что-то сразу бросилось Грановскому в глаза, но на этот раз он долго не терзался неясными клейкими чувствами. На шее дочери блестела новая золотая подвеска.

На службе у Провидения

Евгения Якушина

#одна_жертва

#пять_книг

#двадцать_четыре_часа_чтобы_найти_убийцу

– Сие распоряжение, – занудно гнусил нотариус, не обращая внимания на тревожные перешептывания наследников, – учинено мною по собственному моему произволению, в полном уме и совершенной памяти, подписано моею рукою и утверждено уполномоченным нотариусом Силантием Никодимовичем Чижовым. Года 1896, месяца…

– Хватит! – истерический возглас Татьяны Ивановны, тощей, нескладной, конопатой молодой дамы, оборвал монотонное чтение. – Я всю жизнь была ему любящей дочерью, терпела его эгоизм! А он даже не упомянул меня в завещании!

Разрыдавшись, она кинулась в объятия сидящего рядом мужа.

– По закону вам полагается одна восьмая стоимости имения, – бесцветным голосом сообщил нотариус, а после обратился к вдове: – А вам, сударыня, одна седьмая…

Двадцатичетырехлетняя вдова, Софья Романовна, ничего не ответила. Прямая как жердь и белая как мел, она сидела недвижимо и лишь кусала идеальной формы губы.