Усобица триумвирата. Часть первая. Любимая княгиня

Солнце ещё не поднялось над горизонтом, но предзнаменование его, розовеющее по отступающей ночной сини, разливалось по небу, отражаясь на листве, покрытой росой траве и верхушках крон деревьев. Киликия проснулась, потягиваясь обнажённым телом, скинула покрывало. В прогретых светлицах, находящихся под крышей, было душно и влажно почти как в бане, древесный и человеческий дух стоял вокруг, спёртый ароматом горевших вечером свечей и удовлетворенной, распаренной плоти. Святослав крепко спал с сосредоточенным даже во сне лицом, положив большую и сильную ладонь себе на грудь. Жена осторожно погладила её кончиками пальцев и, дотянувшись невесомым поцелуем до бородатой щеки, соскользнула с кровати. Плеснув в таз воды, чтобы умыться, Киликия почувствовала, что та тёплая, и плохо освежит её со сна. Нырнув в просторную льняную рубаху, она ещё раз убедилась, что муж дремлет, приоткрыла оконце, чтобы проветрить к его пробуждению комнату, задержала на нём заботливый взгляд и вышла. Первым порывом было пойти к детям, но сразу же вспомнилось, что младшие, Давыд, дочка Вышеслава и годовалый Олег остались в Чернигове, а старшие, приехавшие с ними, уже больше воспитывались отцом. Хотя мальчишки и любили материнскую нежность, радовались её приходу, но Киликия в этом была послушна Святославу, и постепенно отстраняла их от этих ласк, чтобы они превращались в мужчин и оставляли детство в прошлом. Ещё чуть-чуть, и Глеб возьмёт в руки настоящий меч, а не тренировочный. Дай-то бог, чтобы причин для его использования не появилось, но если так заботящие Святослава торки окажутся не пустой болтовнёй, то у каждого способного держать оружие должны будут найтись и умения, и храбрость, и закалённое сердце, не дрожащее перед трудностями.

Киликия вышла во двор. Отовсюду доносилось кукареканье петухов, будто они вели перекличку. Захватившая с собой платок, она увидела первых просыпающихся дворовых, и накинула его на волосы. В родном доме, где родилась и выросла, она могла свободно выходить неприкрытой, но тут такого позволить себе нельзя, если ты уже замужняя. Киликия вышла через ворота на Боричев спуск и, не доходя до конца к Торговищу, где делалось людно даже в этот ранний час, свернула правее, по подножью холма, вниз к Почайне[38 - Почайна – ныне не существующая река, неизвестно точно чем бывшая Днепру, рукавом, притоком или старицей (отделившийся участок реки)]. Здесь ещё стояла тишина, если не считать щебечущих соловьёв да скворцов в кустах. Сняв сандалии, молодая женщина приподняла подол и с удовольствием пошла по прохладной земле, задевая щиколотками мокрую траву; капли росы омывали ноги, кожу щекотали стебли подорожника и клевера. Над Почайной ещё стоял молочный туман, закрывающий её слияние с Днепром, но покрытый лесом берег между ними виднелся в этой густой белёсой дымке, как малахитовый остров, выступающий из морской пены. С луговины пряно и сладко тянуло травами, над которыми начинали жужжать пчёлы: ромашки, одуванчики, васильки, маки пестрели, как бусины на вышивке нарядного платья. У русичей цветы были до смешного мелкими по сравнению с теми, что цвели в садах Царьграда, с большими бутонами, пахучими, как сладкие дыни и персики. Здесь же поля пахли мёдом и горечью, земляникой и полынью, но Киликия привыкла к этой простоте и неброскому очарованию. Она оставила луговину по левую руку, которой гладила, проходя, высокие метёлки таволги и кипрея, спустилась к воде вдоль цветущей калины, из которой выпорхнули потревоженные птахи. Киликия посмотрела на очень медленно растворяющийся туман, на не слишком пока светлое небо – уступая утренней лазури, оно ещё не выпустило из плена жёлтых лучей солнца. Воздух был влажен и прохладен, земля у реки совсем остыла, поэтому Киликия не стала медлить и, сняв платок и рубаху, пошла в воду. От холода по коже пробежали мурашки, но гречанка смелее окунулась с головой и отплыла немного, чтобы спокойно ополоснуться – в укрытии призрачно-белой завесы. Бухта Золотой рог, в которой она научилась плавать, всегда была тёплой, хоть днём, хоть ночью, в любое время года, на Руси же пришлось привыкать к холодным рекам, нагревающимся только к середине жаркого лета, да и то не настолько сильно, как родная бухта. А она не понимала раньше своего отца, скучающего по родине, в честь которой назвал единственную дочь! Провинция Киликия находилась ещё южнее, чем Константинополь, там было ещё жарче, ещё солнечнее, но, вынужденный перебраться в столицу Византийской империи по многим причинам – из-за своих торговых дел и из-за того, что в пограничной провинции часто присутствовала угроза вторжения врагов – мужчина не забыл знойных просторов между морем и горами, казавшихся всё краше и счастливее, чем дальше в прошлое уходили воспоминания. Теперь вот и дочь его, Киликия, с приятной тоской вспомнила о золотистом побережье у бирюзовых волн, о всегда тёплом белом мраморе балюстрад, на которых можно было посидеть в тени платана. Но не променяла бы она на это всё Святослава и их семью, дай ей ещё сто шансов для того, чтобы поступить иначе – она не поступит, потому что морозы Гардарики, снега и холодные купания даже летом стоили горячей любви её мужа, самого сильного и умного мужчины в её глазах, самого красивого и желанного в глазах многих женщин.

Выйдя из реки, Киликия обмыла ноги и обулась, после чего отступила в кусты, чтобы там немного обсохнуть и отжать чёрные локоны. Потом натянула рубашку, уже тщательно убрала свои тяжёлые волосы под платок, и пошла назад. Заглянув по пути в стряпную избу, где начали печь хлеб, она отлила из подойника в крынку молока, взяла её в одну руку, в другую кувшин с колодезной водой, и пошла к своему князю. Святослав, немного сменив положение, но не позу, всё ещё спал. Вылив воду в умывальник[39 - Умывальником называли сосуд с носиком или двумя, подвешивавшийся на ремешках возле таза], Киликия поставила крынку рядом с кроватью и забралась на неё, принявшись будить мужа:

– Возлюбленный мой, не пора ли уже начать день? – потолкав его несильно, она поцеловала мужчину в губы. Слыша голос жены, он зашевелился, не подскакивая резко, как с ним бывало, если будил его сторонний звук. Бывавший в военных походах, он сохранил привычку подниматься сразу и действовать, но если рядом шептала приятные слова Киликия, то он не торопился. – Вы с братьями собирались сегодня на охоту, уж не на ночных ли филинов, если ты всё ещё спишь?

– Я просыпаюсь, – не открывая глаз, проговорил он. – Солнце взошло?

– Вот-вот взойдёт. Когда я вернулась, Всеволод с Настей уже пошли в церковь.

Святослав распахнул веки и, зная по звучанию голоса жены, где она сидела, попал ей взглядом точно в глаза:

– Ты ходила на реку? – брови его нахмурились. Киликия спустила, войдя, платок с головы на плечи, и влажные волосы отвечали за неё.

– Да, как обычно.

– Пока здесь приезжие – не ходи больше.

– Почему? – удивилась она. Раньше, на Волыни, Святослав ходил с ней на реку и сам, теперь же делал это редко, дела и княжеские заботы выматывали его, заставляя спать дольше. Но он по крайней мере видел, что она всегда уходит подальше и ничего зазорного не делает.

– Мне так будет спокойнее, – ответил муж, приподнимаясь и садясь.

– Но в Киеве всегда есть приезжие, что же мне, как зимой, мыться в доме? Или, может, как многие здесь, раз в неделю, в бане? Это для меня дико…

– На других приезжих мне всё равно, они остаются в Подолье или Копыревом конце, а Всеслав со своими дружинниками, по праву происхождения, чувствует себя свободно и, кто его знает, куда сунется.

Киликия хотела продолжить спор, чтобы отстоять своё право плавать каждое утро, девичью привычку, сохранившуюся с непорочных лет и доставлявшую ей радость и блаженство. Хотя бы пока лето на дворе – этой бесконечно долгой и ледяной зимой Гардарики и без того подобным не насладишься – но, предпочитающая без серьёзных поводов не пререкаться с мужем, княгиня перегнулась через него и подняла крынку, протянув ему:

– Я тебе молока принесла.

– Лика, ты выполнишь мою просьбу? – не дал себя сбить Святослав. – Достаточно того, что я увидел тебя девять лет назад в таком виде! Но я же и стал твоим мужем, чтобы быть первым и последним, единственным, кто увидел тебя без платья! Повторно это недопустимо!

– Но я же всегда убеждаюсь с тех пор, что вокруг никого! – признала она, что не собиралась следовать наказу.

– Лика, – устало и строже повторил князь. Без каких-либо дополнительных уговоров. Он произнёс только её имя, стараясь быть грозным, какими были многие мужья для своих жён. Но Святослав всё равно понимал, что не сумеет быть достаточно твёрдым, если Киликия заартачится.

– Ладно, – всё-таки неохотно сдалась она. Улыбнувшись, он взял у неё молоко.

Женщины провожали мужчин на охоту от конюшен до Софийских ворот. Дальше шла часть города, считавшаяся новой, которую обнёс стеной и расстроил Ярослав, жили тут в основе своей бояре, а не княжий род. Если не считать Брячиславова двора, где остановился Всеслав со своими людьми. Из-за него-то в первую очередь Святославу и не хотелось провожатых дальше первых ворот. Киликия поняла, что муж всё-таки не оставил незамеченным её разговор с его племянником, и теперь руководствовался скрывшейся где-то глубоко ревностью. Показать её он, конечно же, не смел, и сделал бы всё возможное, чтобы никто не узнал об этом его чувстве, но иметь подобные секреты от любимой жены было сложно. Она, к счастью, не собиралась показывать, что обладает наблюдательностью, и держала при себе то, что открывалось её сердцу.

– Тятя[40 - Именно так на Руси обращались к отцам, «папа» – позднее заимствование из германо-романских языков], я тоже на охоту хочу! – посмотрел на отца его первенец, Глеб, снизу вверх. Святослав уже сидел в седле, взвешивая в руке копьё с загнутыми наконечниками, чтобы зверь с него не сорвался.

– Подожди ещё пару годков, возьму с собой в Чернигове. Не хочешь же ты тут, при всех, если что пойдёт не так, показать себя неумёхой?

– Не хочу, – признал Глеб, повесив нос и поняв, что два года – это очень-очень много, и ждать ему ещё долго-долго. Киликия придерживала второго сына возле себя, чтобы он не оказался под копытами лошадей.

– Береги себя, любезный князь, – посмотрела она в лицо мужу. Тот принял кивком её заботу, глазами пообещав не геройствовать без повода.

Вячеслав, в отличие от него, не так уверенно держался в седле, выпив с вечера лишнего, но на уговоры братьев остаться дома отмахивался.

– Это что же за князь, который из-за лёгкого бражничанья от охоты откажется? – конь под ним нетерпеливо фыркал. Если бы попросила Ода, он бы ещё подумал, тогда бы было ради чего остаться – побыть с нею. Но Вячеслав не был слепцом, и порою замечал, что жене с ним рядом не любо, не отвечает она на его, как он считал, любезные речи, на его обходительность, сжимается только, утыкается в молитвы. Чего не хватает ей? Не нравится кроткий и нетребовательный муж? Может, удачного охотника и воина бы полюбила? Да где же набрать подвигов? Бегая за кабанами да оленями? Игорь пошутил рядом:

– Ты бы хоть волчью шкуру с себя снял, а то попутаем, за тобой гоняться начнём.

– Это мой трофей, – гордо вздёрнул подбородок Вячеслав, – часто ли у нас полоцкие путники бывают, чтоб расстаться с вещью одного из них?

– Велика ценность, – поморщился Всеволод, – я бы на твоём месте сжёг эту языческую дрянь.

– Поосторожнее со словами, – предупредил его Святослав, – не скажи такого при гостях.

– Да я же понимаю… – извиняясь за несдержанность, притих он.

Великая княгиня тоже вышла с другими женщинами, хотя Изяслав, в отличие от братьев, на охоту так и не собрался. Перебрав лишнего, он снова заночевал у Коснячки со своей ненаглядной Ладой. Все натужно делали вид, что великий князь плохо себя чувствует и поэтому о нём лучше и не говорить. Игорь поднял глаза к окнам одной из горниц, и увидел спешно отстранившуюся невесту свою, Елену. Как и он, она не упускала случая, чтобы разглядеть наречённого, но откровенно делать это было некрасиво. Младший Ярославич приосанился, разулыбавшись. Когда же, когда эта свадьба? Скорее бы! Сегодня он должен поймать самого большого зверя, чтобы доказать Елене свою удаль.

Наездники пустились вперёд. У Золотых ворот, ведущих на юг, уже ждали полоцкие всадники во главе со своим князем. Всеслав поприветствовал своих дядей и, пропустив их вперёд, присоединился к выезду. Охота началась.

Столетние дубы в Зверинце таинственно теснились, охраняя раскинувшиеся за ним на берегу Днепра Выдубичи, одну из княжеских резиденций. Тропы между ними, утопая в густом папоротнике и орешнике, прятали лесных обитателей. Но когда начиналась охота, от шума и топота нескольких десятков копыт всё оживало, поднималось, подскакивало и взлетало. Сюда не приезжали пострелять птицу, сюда наведывались за чем покрупнее. Сломя голову, князья с дружинниками проносились под раскидистыми кронами, перепрыгивая через валежник, настигали лис, кабанов, лосей, волков. Сегодня целью у каждого тоже был какой-нибудь увесистый зверь. С копьями, прилаженными к сёдлам, с луком и стрелами за спиной, Святослав первым вторгся в зелёное царство Зверинца. За ним по пятам шли Всеволод и Всеслав, но когда лес поглотил охотников, они разъехались в стороны. Святослав остался со своими ближайшими дружинниками, приехавшими с ним ещё с Волыни, Перенегом и Аловом. Один был из Владимирова града[41 - Основанного князем Владимиром города Владимир-Волынский], другой – варяжский наёмник, с византийских походов вошедший в дружину русичей, он был постарше Святослава, но от того не меньше уважал его, ценил и выказывал преданность.

Где-то хрустнула ветка. Мужчины тотчас среагировали и повернули туда головы. Опытные глаза различали движение в трепещущей под лёгким ветром листве.

– Чую, олень там, – вытянул руку Алов в юго-западном направлении.

– Что нам олень? Не затравить ли кабана? – с азартом поинтересовался Перенег.

– Берём первое, что придёт, – решил Святослав, – олень так олень, кабан так кабан.

– Что ж, тогда посмотрим, кто там шумел, – покорился волынянин, и они втроём подстегнули коней туда, куда указывала рука Алова.

Однако обнаруженный молодой оленёнок так ловко маневрировал между стволов деревьев, заводя в чащу и прогалины, что Святослав махнул на него рукой, пожалев юную жизнь. Он развернул коня и, проехав не так много, напал на кабаний след. Значит, судьба ему была сегодня взять опасного соперника. Хоть и знал, что Киликия разволнуется от того, что он взялся за что посложнее, князь махнул своим спутникам, и они помчались за добычей. В скачке всё сильнее кипела собственная кровь, но пустить её хотелось животному. Посмеиваясь и перекрикиваясь, трое мужчин готовились выхватить копья, ножи, и прикончить редко когда сразу сдающегося кабана. Наконец, он мелькнул на горизонте. Святослав, предвкушая победу, чувствовал её запах. Он никогда не останавливался на половине пути, всегда шёл до конца и добивался того, чего хотел.

Они с Аловом убыстрились.

– Давай справа! – проорал князь. Разъехавшись, они зашли с обоих боков зверя и, когда он, несясь меж ними, оказался в пределах досягаемости, варяг метнул своё копьё. Оно попало в бедро кабана, однако тот лишь прибавил скорости и с диким визгом устремился дальше, словно не видя преград. Святослав подхлестнул коня.

– Князь, осторожнее! – предупредил его сзади Перенег, видя, что на таком ходу недолго найти свою смерть. Но Ярославич уже не слышал. Догоняя кабана, он сконцентрировался, метясь и, крепче ухватив копьё, стал ровняться с животным. То было матёрым и грузным, и могло от страха и боли бежать, пока не истечёт кровью. Чтобы догнать его потом, потребовалось бы загнать коня. Святославу этого не хотелось. Максимально приблизившись к зверю, он изготовился к прыжку и, под охи ужаса своих дружинников за спиной, втыкая копьё в загривок кабану, спрыгнул на него сверху, не давая тому шансов бежать дальше.

– Князь! Конунг! – раздалось позади. Но Святослав уже напрягал все силы, чтобы обуздать и остановить забившееся животное. Удерживая с помощью копья от себя на безопасном расстоянии морду с клыками, он кое-как достал из-за пояса нож и, не дожидаясь подмоги, на мгновение отпустил копьё, успел перехватить этого секача, и перерезал ему горло. Кровь потекла по кистям его рук, взбугрившихся от натуги возле плеч. – Ты так не шути больше, князь, – хмыкнул Перенег, подъехав.

– Разве же тут до шуток было? – спросил Святослав с довольной улыбкой от уха до уха. В этот момент где-то в отдалении раздался мужской крик. Ярославич с тревогой обернулся: – Что это?!

– Как бы не случилось что… – сказал Алов.

– Быстрее, нужно узнать! – забыв о своей добыче, Святослав поторопился вернуться в седло.

Когда они подъехали туда, где раздался крик, гриди сооружали из стволов тонких берёз носилки. На земле, морщась и пытаясь не стонать, лежал Вячеслав. Почти одновременно со Святославом, с другой стороны, подъехал Всеслав Брячиславович со своими людьми, разве что на секунду раньше, поэтому успел задать вопрос первым:

– Что случилось?