Усобица триумвирата. Часть первая. Любимая княгиня

– Гладко.

– Что сказал митрополит? Как принял отставку?

– Смиренно. Сказал, что груз с плеч его сняли, и он может вернуться в свои пещеры[25 - Основатель Киево-Печерской лавры, современник излагаемых событий монах Антоний, заложил основу будущей обители в пещере, которую выкопал именно Иларион, положив начало новой монашеской общине. Но Иларион был призван на кафедру митрополита, чем был оторван от своего отшельничества, когда же его сместили, в 1054 году, по некоторым данным он вернулся в пещеры.], отшельничать далее.

– Вот и отлично, – удовлетворенно хлопнул в ладони Изяслав и потёр их. – Что насчёт хорошенько пообедать?

– Чуть позже, торговцы с Подола обещали принести мне свои товары, хочу выбрать что-нибудь в подарок Киликии к её приезду. Я же отправил ей письмо сразу, как мы провели совещание, чтобы приезжала. Должно быть, через неделю, или чуть больше, она уже будет здесь. Жду не дождусь!

– Как ты её любишь! – не то с насмешкой, не то с завистью отозвался Изяслав.

– Я женился по любви, – улыбаясь, пожал плечами Святослав. – А как в неё можно было не влюбиться?

Брат поспешил по своим делам, сбегая по ступенькам обратно. «Да, Киликия красавица, – припомнил её великий князь, пышногрудую брюнетку с ярко-голубыми глазами, по-южному немного смуглую, с тёмно-алыми губами, словно только что пившими вино, – но у нас и среди местных девок красавиц полно, так зачем же далеко ездить? И зачем останавливаться на одной? Вот, Харальд же смог себе позволить…».

Глава третья. «Гость»

Весна приходила приливами и отливами. То распогодится и потечёт всё ручьями, то опять налетает с ночи мороз, застужает всё, присыпает снегом. По такой переменчивой распутице прибыла Игорева невеста Адель, дочь графа Лувена и макграфа Брюсселя[26 - эти средневековые образования находились на территории современной Бельгии.]. В первую же очередь её окрестили по православному обряду Еленой, едва она успела разместиться в тереме. Приставленный к ней священник стал заниматься с ней, совершенствуя знание языка руссов, поскольку пятнадцатилетняя девушка меньше чем год назад начала учить его, готовясь к замужеству. Игорь приветствовал её при въезде, и она показалась ему очень пригожей, хорошенькой и доброго нрава, вывод о котором он сделал по её смущенной улыбке. Но встречаться до свадьбы без дела было непринято, а потому самый младший Ярославич с каждым днём делался всё одержимее венчанием, подгоняя время, так что прожужжал братьям уши, и те посмеивались над его нетерпением.

Святослав перевёз семью в черниговские хоромы, распорядившись о некоторых пристройках и расширении княжеских покоев. У них с Киликией уже было четверо сыновей и дочь, и он представлял, какой большой и дружной будет их разрастающаяся семья, какие удобства им понадобятся. Но свадьба Игоря приблизилась, а потому, взяв жену и двух старших ребят, Глеба и Романа, он приехал вновь в Киев, куда и без того наведывался несколько раз за прошедшие с похорон отца три месяца, благо путь был недалёк. Не мог он оставить Изяслава в одиночестве, без поддержки, подозревая, что иногда у того будут случаться конфликты с воеводами или в семье. Конечно, в отношения мужа и жены вмешиваться было нельзя, но Святослав жалел Олисаву, поддерживая её по возможности, если не добрым словом, то хотя бы поднимая настроение брату, чтобы тот сделался ласковее и снисходительнее. Изяслав вернул из монастыря свою бывшую любовницу, мать Мстислава, но, за несколько недель поняв, что былого не вернуть и никакой тяги к ней он уже не испытывает, оставил женщину жить своей жизнью. А что её могло ждать, опороченную блудом? Святослав распорядился отправить её в Вышгород, заплатив ей достаточно мехов и драгоценностей, чтобы могла она до конца ни в чём не нуждаться. Ему удалось переспорить старшего брата, что в Новгороде, с Мстиславом, ей совсем не место. Не хотелось получить озлобленного племянника, которого распутница-мать никогда не сумеет воспитать достойно.

Теперь у Изяслава была какая-то очередная зазноба, но Святослав уже махнул рукой, не мешая удовлетворять похоть неугомонному брату. Скорее это даже походило не на истинное неиссякаемое вожделение, а на использование собственных возможностей. Тешить самолюбие можно было и таким образом, да это лучше, чем махать кулаками и оспаривать перед другими мужами, что он самый умный и властный. В мирное время князь волен развлекаться, как ему угодно, лишь бы при необходимости умел взять себя в руки и показать себя могучим воином и мудрым политиком, каким был их дед Владимир. Более шестисот наложниц не помешали ему укреплять государство, отбиваться от печенегов и возвысить род до небывалого до того величия. А принятие крещения помогло развить грамотность и науки. Столько рассудительных и мастеровых людей стало приезжать из Византии! Проходя мимо церкви, Святослав перекрестился. Потом заметил на ступенях выходящую изнутри Оду, жену Вячеслава[27 - Оду Штаденскую хроники называют женой царя русов без имени, поэтому на её счёт есть много версий, кто же из Ярославичей был её супругом, но поскольку так же известно, что у Оды был повторный брак, автор разрешает эту проблему по-своему.], недавно разрешившуюся от бремени, и поклонился ей.

– Доброго дня, княгиня! – поздоровался он.

– Доброго, конунг, – с сильным акцентом ответила девушка. Материнство пока на ней никак не отразилось, она была всё такой же хрупкой и стыдливой. Щёки её пылали, а глаза глядели с прежней невинностью.

– Как здравие ваше? Как дитя?

– С Божией помощчью, – неверно выговорила она, стараясь быть краткой, стесняясь своей неправильной ещё речи.

– Ну, и то хорошо! – поклонился снова Святослав и пошёл дальше.

За спиной Оды раздался вздох одной из боярских дочерей, что окружали её.

– Ах, до чего любезен Святослав Ярославич! Какой славный муж!

– Не надо! – обернулась к ней Ода, насупив брови. – Обсуждать конунг – дурно! Женатый конунг.

Девицы притихли, зашагав за княгиней. Но её возмущение было вызвано вовсе не примерным образом мыслей. Она не желала слушать то, что с трудом заглушала в себе самой. С самого первого взгляда, что упал на Святослава в Софийском соборе, когда они все стояли у саркофага Ярослава, и вошёл он, прибывший из Волыни, жизнь Оды потеряла прежнее спокойствие, а сама она забыла о безмятежных снах и смирении со своей долей. Но разве был какой-то выбор? Она замужем за его братом, а он и сам женат. Никакими усилиями не быть им вместе, потому что судьба распорядилась иначе, выстроив не одну, а ряд преград, невозможных для преодоления. Да и разве смотрит Святослав хоть на кого-нибудь, кроме своей Киликии? Никогда прежде не сравнивала Ода себя с другими женщинами, но когда увидела недавно гречанку, целый час потом смотрела в своё отражение, склонившись над серебряным блюдом для умывания, куда налила чистой воды. А потом куда дольше вспоминала высокий, статный силуэт деверя, его короткую, тёмно-русую бороду, которая скорее подчеркивала красоту и благородство лица, чем скрывала. Представляла, как ложится он на своё брачное ложе возле Киликии, сильный, широкоплечий, с низким и уверенным голосом, как целует свою жену, обнимает. И Оде хотелось плакать, и она плакала. Прислужницы и девушки подумали, что после родов княгиня никак не может прийти в себя – всякое случается с женщинами! Никто не знал истинных терзаний её сердца, да и можно ли было позволить такому быть узнанным?

Вячеслав, супруг её, был младше брата на семь лет – ему исполнилось двадцать. В их первую брачную ночь, которую Ода до сих пор помнила, он дрожал, как тонкий лист, зная о предстоящем не больше, чем она сама. Вежливый и кроткий, юноша переволновался и ничего не смог тогда – это она поняла позже, дня три спустя, когда всё-таки смог. Он никак не мог научиться одновременно целовать жену и делать что-то ещё. Если он касался её губ, то замирал, и только потом, перестав целовать, поднимал подол её ночной рубашки. Потом начинал двигаться, и опять сосредотачивался исключительно на этом. А когда всё прекращалось – вновь влажно и как-то глупо целовал. Ощущения на её долю перепадали не очень приятные, но терпимые. Было похоже на неумелую езду на лошади, когда тебя впервые сажают в седло. Ты не в состоянии насладиться беспечной скачкой, тебя только трясёт, да потом натёрты ноги и гудит зад, но всё-таки ты до куда-то доезжаешь, поэтому результат можно считать достигнутым. Ода была уверена, что иначе и не бывает, и радость в браке появляется поутру, когда мужчина и женщина уходят из кровати, расходятся по своим делам, а ещё лучше – когда рождаются дети. Только для них, Оде казалось, это всё и существует. Так и было всё расставлено в её мыслях до тех пор, пока она не увидела Святослава. «Наверное, Господь проклял меня, потому что нельзя думать о том, о чём я подумала, в церкви. Как могло подобное возникнуть в голове под сводами храма?». Но вся сущность девушки взывала к тому, чтобы столкнуться где-то со Святославом ненароком, посмотреть на него на минуту дольше, поймать несколько обращенных к ней слов. Этого хватало, чтобы по ночам, закрыв глаза, не важно, приходил Вячеслав или не приходил, представлять рядом с собой другого.

Вот и сейчас, увидев его, Ода с трудом удерживалась, чтобы не выдать ни одной эмоции. Войдя в свою светлицу, она поскорее присела к люльке с сыном.

– Мой дрогой, – вслух, с ошибками произнесла княгиня. – Мой кляйн конунг…

– Маленький, княгиня, – поправила её оставшаяся при ней девушка, научившаяся кое-что понимать на родном языке Оды и, к тому же, догадываться, что та хочет сказать.

– Да, маленький. Как будет маленький князь?

– Княжич.

– Князжич, – почти удалось повторить Оде. Любуясь своим Борисом, сыном от нелюбимого мужа, она спешно вытерла покатившуюся слезу, надеясь, что этого не заметили. Счастливица Киликия, она родила своих сыновей от такого мужчины! Ода видела взгляды, которыми та обменивалась со Святославом. Они любили друг друга и, такое ощущение, совсем не стремились избегать того, что происходит по ночам между супругами. Им это нравилось? Каков же там, за недосягаемым для Оды пологом был Святослав? Болью пронзило осознание того, что после свадьбы Игоря и Адели, до которой осталось меньше недели, им с Вячеславом и сыном придётся уезжать в Смоленск, туда, где наверняка уже никогда она не увидит деверя. Может, оно и к лучшему? Вообразить, что Святослав никогда уже не встретится ей во дворе, в церкви или по дороге к торгу, было настолько ужасно, что краски жизни Оды блекли, и всё угасало, теряло значение. «За что мне посланы эти несчастные, нечестивые чувства? Почему я не могу смотреть такими же влюбленными глазами на Вячеслава?». Упрекать мужа ей было не за что, он с нежностью и заботой относился к Оде, был щедрым на подарки, внимание – любил зайти и поговорить с ней, упражняясь в языках или обсуждая родину Оды – Штаде, чудесное место неподалёку от берегов полноводной Эльбы. Он преисполнился благодарности за рождение сына, готов был порой отказаться от охоты в Зверинце[28 - Зверинец – богатая зверем территория к югу от Древнего Киева, лесистая местность вдоль Днепра, где любили охотиться князья], лишь бы побыть с семьёй. Вячеслав не изменял ей. Хотя за это, пожалуй, она бы на него и не обиделась. Приходи он к ней реже, будет только лучше. Почему так горюет Олисава оттого, что Изяслав не ходит к ней? Стала бы сокрушаться и тосковать Киликия, повадься Святослав к другой женщине? Но что-то подсказывало Оде, что тем и манит этот Ярославич, ведь точно знаешь – не пойдёт он к тебе, не отвернётся от своей супруги.

Взявшись кормить проснувшегося Бориса, Ода, с бедой напополам, отвлеклась от своих непозволительных дум, начав рассказывать своему первенцу сказку своего детства, о том, как на день рождения к принцу (ей самой рассказывали о принцессе, но она переделала под случай на ходу) явились три феи, принёсшие ему свои подарки: долголетие, удачу во всём и любовь. Правда, её саму запугивали ещё и четвёртой феей, явившейся на праздник без приглашения и причинившей вред принцу, но она это опустила вовсе. Пусть у её сына будет в судьбе только хорошее.

Изяслав и Святослав стояли на крыльце, наблюдая за сражением сыновей на деревянных, тупых мечах. Святополк Изяславич был чуть постарше Глеба Святославича, но уступал ему, и, то не справляясь с натиском двоюродного брата выпускал меч из рук, то проигрывал, падая на лопатки.

– Ну, что ж ты! Растяпа! – крикнул в очередной раз растянувшемуся на земле сыну великий князь. Отвернувшись, он похвалил брата: – Хорошо ты своего Глебку навострил. Сам учил?

– Когда было время. А так и с ратниками отправлял тренироваться.

– Дюжий вояка выйдет, уже видно!

– Поглядим, когда настоящий меч в руки возьмёт, – не стал заранее радоваться Святослав. – Хорошо махаться – дело не хитрое, вот по делу махаться – уже сложнее.

– К счастью, как отец надавал крепких оплеух печенегам – уж скоро двадцать лет пройдёт – так особых дел и не появляется.

– Опасность всегда непредсказуема. Другие кочевники приблизились к низовьям Днепра, только из-за них печенеги и ушли окончательно, нанимаясь на службу к нам и Византии. Если эти торки, о которых доходят слухи, там расположатся, да ещё будут не менее агрессивными и подлыми, чем печенеги, это затруднит сообщение с Тмутараканью. Придётся мне как-нибудь туда съездить, проведать владения.

– Они теперь в твоём полном распоряжении – наведывайся, когда захочешь! – сказал Изяслав без претензий, но самому показалось, что внёс в интонацию излишнюю покровительственность. Ему бы не хотелось, чтобы младший брат думал, будто он заносится и строит из себя всемогущего кагана. По сути, если бы братья возмутились чем-то точно так же, как в своё время возмутились друг против друга все сыновья деда Владимира, ему бы Киевского престола не видать, он ему не с неба упал, а был дарован общими согласием и уступкой.

Изяслав покосился на Святослава, но тот ничего и не заметил, крича и подсказывая уже не сыну Глебу, а племяннику Святополку, как лучше держать себя в бою.

– Что ж ты глядишь на соперника, точно он съест тебя? Смелее, если ты в игре не научишься бесстрашно рубить, то где ж ещё?

– Наверное, таланта нет, – тихо заметил рядом великий князь.

– Брось, Из, настоящий мужчина не рождается в готовом виде, для того ему жизнь, опыт и подвиги, чтобы стать кем-то, сделать из себя то, что достойно будет называться мужчиной! – отвлекшись от тренировочного сражения мальчишек, Святослав вернулся к важному: – Что с новостями из Царьграда? О митрополите? Я не успел повидать нормально Всеволода, ему ответили?

– Пока нет, мало времени минуло. Сам подумай, путь-то какой! Наверное, письмо до императора только-только дошло. Я и не жду ответа раньше, чем к концу лета.

В дворовые ворота вбежал гридь. Запыхавшийся, он бежал целенаправленно – к княжескому крыльцу. Добежав остановился и, не переводя дыхание, затараторил:

– Великий князь! С севера, по шляху[29 - Шлях – дорога], что у поповых дворов, конница!

– Какая ещё конница? – нахмурился Изяслав.

– Не ведаю, – отрапортовал стражник.

– В каком количестве? – вмешался Святослав.

– Всадников тридцать-сорок, точно не подсчитали.

– Как же их подпустили так близко? Где вестовые?! – злясь, гаркнул Изяслав.

– Одному Богу известно, великий князь! Они будто из леса вышли, а не по дороге приехали…