Цветы, пробившие асфальт. Путешествие в Советскую Хиппляндию

Ил. 14. Первая страница рассказа «Солнце», рукопись Юрия Буракова. Из личного архива В. Буракова

Далее Солнце снова возвращается к лозунгам, поясняя, что побудило его и его друзей организовать что-то похожее по форме на проверенные практикой ритуалы советской общественной жизни:

«…Людей много и получается что кто-то говорит за НАС. А мы хотим сами за себя сказать: „Нет войне!“ чтоб все видели, чтоб все знали, что нас интересует не только музыка, но и судьба незнакомых людей, которые каждую минуту могут быть убитыми. „Мы не хотим крови!“ Пусть лучше смех, вместо судорог смерти. „Цветы вместо могил!“ пускай вся земля станет красивым садом, а не серым кладбищем», – торопливо перебирая плакаты говорил он художникам[232 - Там же.].

Вася Лонг вспоминал, что один человек из хипповской тусовки, Сергей Колпаков, работал чертежником в архитектурном бюро. У него были ключи от помещения бюро, и они с товарищами всю ночь рисовали плакаты с лозунгами, список которых был согласован в Моссовете. По словам Лонга, у Солнца «была неформальная такая бумажечка: вот это пишите, а другого ничего не надо»[233 - Интервью с Бояринцевым.]. Не все хиппи были согласны с благородной идеей Солнца приблизить хиппи к советскому обществу – а некоторые вообще о ней и не знали. Например, Ильин-Томич вспоминал, что во вьетнамском вопросе он тогда поддерживал официальную политику США. Однако его убедили доводы Солнца о том, что демонстрация давала им шанс показать властям: хиппи и длинноволосая молодежь вовсе не бесполезные члены общества, а глубоко мыслящие неравнодушные советские граждане. Кто-то увидел в демонстрации возможность весело провести время. Кто-то просто во всем доверял Солнцу. А некоторые попали на демонстрацию случайно[234 - Интервью с Солдатовым, Бояринцевым, Капитановским.]. Вася Лонг проницательно связал это с советскими традициями: «Демонстрация в те времена – это праздник. Первомайская демонстрация, 7 ноября демонстрация. Ну почему бы не [пойти] – демонстрация всегда праздник»[235 - Интервью с Бояринцевым.].

Какова бы ни была мотивация участников, на Психодроме, по словам Васи Лонга, было «море голов». «Сначала [мы] сидели, стояли. Ждали. Потом прибежал персонаж по прозвищу Ништяк и говорит: „Забрали только что при мне, недалеко от Пушки, Солнце и Баба-Длинного“»[236 - Интервью с Бояринцевым.]. Александр Ильин-Томич вспоминает, что заметил несколько странного вида мужчин, стоявших на ступеньках здания психологического факультета. Это не были хиппи, но и на сотрудников КГБ они не были похожи. Скорее они выглядели как «мелкие фарцовщики – не такие, какие толпились у „Метрополя“, а такие, какие собирались у железнодорожных вокзалов»[237 - Интервью с Ильиным-Томичем.]. Хиппи по кличке Енин – еще один юноша с хорошими связями – громко объявил, что ему позвонил его «дядя» и сказал, что милиция будет сегодня «с ними» (то есть на их стороне). И пока Ильин удивлялся, почему арестовали Солнце и Джаггера, раз милиция собирается быть «с ними», какой-то человек закричал со ступенек: «Просьба не расходиться! Мероприятие закончено! Никому не выходить!»[238 - Там же. Воспоминания Ильина немного отличаются от воспоминаний Лонга о том, кто был арестован вместе с Солнцем, но сам Солнце описывал эту историю так, будто он был арестован вместе со всем своим ближним кругом.] Вася Лонг стоял неподалеку: «И все так еще построились, с этими лозунгами, буквально шаг сделали – и тут спереди, из кустов выходят, как в кино, несколько человек в штатском, с книжечкой: „Ребята, всем оставаться на месте“, мирно так. Ну и тут я понял, что сейчас произойдет»[239 - Интервью с Бояринцевым.]. В этот момент Вася Лонг и три его литовских друга поняли, что пора бежать; за ними, по случайному совпадению, последовал Ильин. Они мчались через сквозные университетские дворы, прорываясь через кордоны оперативников, которые смыкались у них за спиной. Благодаря стройке рядом с гостиницей «Националь» они смогли пробраться к улице Горького и прыгнули в отъезжающий от остановки троллейбус № 20. «Мы влетели в этот троллейбус, на пол – чтобы не видно, и водитель, молодец, двери закрыл и поехал. И видим, те, которые за нами бежали, выскочили и головами крутят. Скорее всего, [судя] по виду, это были оперотрядники, комсомольского вида ребята»[240 - Там же.]. Когда троллейбус дважды повернул направо и поехал по улице Герцена (Большая Никитская сейчас), они увидели, как милиционеры ведут их друзей и сажают в автобусы. Ильин-Томич заметил, что к его другу Игорю Окуджаве подъехала «Волга»[241 - Интервью с Ильиным-Томичем.]. «Хроника» также сообщала, что «самых длинноволосых» посадили в «Волги»[242 - Хроника текущих событий. 1971. 2 июля. № 20. URL: http://old.memo.ru/history/diss/chr/chr20.htm.], но это было наблюдение постороннего человека, не участника событий. К этому моменту настоящий лидер и его ближний круг уже находились в отделениях милиции и комсомольского патруля на задворках памятника Долгорукому.

В рассказе Солнца говорится, что к 6:20 вечера к городскому штабу подъезжали автобусы, развозившие задержанных «хиппи, похожих на хиппи и остальных». «Получали указания и следовали дальше, развозя демонстрантов по отделениям. Там их подвергали допросу и составляли на каждого подробное досье. Им не давали есть и спать всю ночь. Беспрерывно будили, задавая самые нелепые вопросы. К утру некоторых отпустили, записав привод, а других подстригли, осудив на короткий срок заключения в специальный лагерь. Они были возмущены до предела, негодовали, не понимали, что с ними происходит»[243 - Бураков Ю. Солнце.]. Один из задержанных, Максим Капитановский – барабанщик, игравший в разных московских группах и знавший многих людей из тусовки, – был в это время около университета совершенно по другому делу: он пришел на юридический факультет сдавать зачет. Он был секретарем комсомольской организации заводского цеха, поэтому выглядел совсем не как остальные демонстранты: с короткой стрижкой, в костюме и с галстуком. Тем не менее, когда всех рассадили по автобусам (по словам Капитановского, люди думали, что их подвезут прямо к американскому посольству), его тоже туда «пригласили». Поскольку он еще не осознавал серьезности происходящего, то решил не спорить, а, оказавшись в автобусе, принялся отпускать шуточки и задирать сопровождающего их оперативника:

Я особенно не сопротивлялся. Но большая ошибка была в том, что я сильно веселился. И еще была какая-то надежда, что нас привезут к американскому посольству, а когда мы поняли, что нас везут в другое место, все стали шуметь: «А куда мы едем?» Один из оперотрядников грыз семечки, стоя у двери, чтобы мы не разбежались, такой здоровый, с бицепсами накачанными, и он плевал прям туда. И я стал его задирать и шутить, и все смеялись, а я еще пуще… Я выступал каким-то клоуном. Я потом много раз это вспоминал, может быть, если бы я не приставал к этому парню, не высмеивал его, жизнь моя не так круто изменилась бы[244 - Интервью с Капитановским.].

Здесь Капитановский затрагивает важный момент динамики преследований: рассказывая о том, чем закончилась демонстрация, все очевидцы сходятся в одном – те, кто их задерживал, были простыми людьми. Можно предположить, что эти молодые люди, независимо от того, к какому ведомству они принадлежали, прекрасно понимали разницу в социальном статусе и образовании: среди тех, кого они арестовали, в том числе хиппи, большинство были школьниками старших классов и студентами вузов, все дети хорошо образованных родителей, жившие в центре города, многие из них были одеты в дорогие джинсы. То есть, с точки зрения их преследователей, обладали привилегиями, которых у них никогда не было и не могло быть. Хиппи и на Востоке, и на Западе принадлежали к среднему классу, и их отказ жить жизнью, о которой другие могли только мечтать, раздражал менее привилегированных по обе стороны железного занавеса. Столкновения между так называемыми гопниками и хиппи были частым явлением в Москве еще до 1971 года и нередко приводили к настоящим дракам, невзирая на пацифистские убеждения последних[245 - Интервью с Заборовским, Бояринцевым.]. Позже, в середине 1980?х, роль гонителей хиппи взяли на себя «любера»[246 - Представители молодежной субкультуры с рабочих окраин Москвы, изначально возникшей в городе Люберцы. – Прим. ред.]; но даже тогда их враждебность только частично объяснялась разницей в стиле. Это был разгневанный рабочий класс, отыгрывающийся на привилегированной далекой элите. Не случайно хиппи боялись жестких комсомольских оперотрядников куда больше, чем милиционеров. Дружинники чаще прибегали к физическому насилию, тогда как милиция была скорее вежлива и действовала по протоколу.

Вечером после демонстрации высокопоставленные родители поехали забирать своих детей из разных отделений милиции. Саша Пеннанен вспоминает, как видел десяток автомобилей с личными водителями, подъезжающих к памятнику Юрию Долгорукому. Ходили слухи, что даже дочь влиятельного министра внутренних дел Николая Щелокова была среди задержанных. Ее забрал адъютант ее отца и якобы настоял на том, чтобы всех задержанных вместе с ней выпустили[247 - Байков А. Московский детектив: русский Чарли Менсон по прозвищу Смертник // Москвич Mag. 2020. 27 января. URL: https://moskvichmag.ru/lyudi/moskovskij-detektiv-russkij-charli-menson-po-prozvishhu-smertnik/.]. Возможно, из?за того, что Капитановский разозлил сопровождавшего их оперативника, тот написал в отчете, что задержанный «сопротивлялся при аресте и ругал советскую власть». Капитановского не отпустили, вместо этого он оказался в кафкианском мире советского правосудия – про который он, будучи студентом юридического факультета, знал достаточно хорошо. Ему даже не дали возможности позвонить родителям и отвезли в суд, где он предстал перед судьей и двумя так называемыми заседателями, роль которых заключалась в том, чтобы кивать головами.

И тогда я впервые услышал обвинение: «Такой-то умышленно препятствовал движению транспорта на проспекте Маркса». Она вот так занесла молоток, а я говорю: «Одну минуточку, там все неправильно написано». А она – такая толстая женщина, с бровями как у Брежнева: «Что неправильно написано?» – «Ну, говорю, посмотрите, где я был задержан: во дворе дома номер 18. Как, по-вашему, во дворе дома номер 18 я мог препятствовать движению транспорта? Во дворе никакого транспорта нет и быть не может».

И судья отправила дело на доследование. По дороге обратно в отделение Капитановского узнал один из милиционеров, отец его приятеля, с которым они вместе работали стажерами на заводе. Он разрешил ему сделать звонок, и через час за ним приехали родители и коллеги из заводской комсомольской организации. Капитановского освободили, однако год спустя, за несколько дней до визита Никсона в Москву, его неожиданно, как и многих хиппи, забрали в армию и отправили служить на китайскую границу – опасное и далекое место, откуда некоторые его приятели не вернулись[248 - Интервью с Капитановским.].

В то же время рушилась жизнь еще одного человека. Солнце прекрасно понимал, как будут истолкованы его отсутствие на месте сбора и полный провал его грандиозной затеи.

По отделениям ездили специальные люди и говорили всем, что это ОН все так устроил. Что ОН сделал это специально. ОН наводчик. ОН провокатор. Что они ему зря верят. И в душу отчаявшихся запало зерно сомнения: «Почему ОН не пришел? Почему ОН не был рядом с нами? Ведь все же были, а его нет. Может действительно так и есть, как они говорят. Странно. Не верится»[249 - Бураков Ю. Солнце.].

Солнце, всегда осознававший роль, которую он сыграл в истории хиппи (в частности, он написал длинное объяснение о том, что кто-то должен стать первым и взять на себя все риски), проводит параллели с 1905 годом и попом Гапоном: «Да я теперь поп Гапон. Ничего себе устроил 9 января! Как я теперь буду смотреть в глаза ребятам? <…> Но ведь они даже не дали мне дойти до места. Взяли на час раньше. Ловко, очень ловко. Три с половиной тысячи одним ударом! Ловко, ловко!»[250 - Там же.]

Солнце оказался прав. После провала демонстрации многие считали его провокатором, предателем, осведомителем – короче говоря, стукачом. Хотя были и те, кто защищал его до конца своих дней. Но как заметил Вася Лонг, некоторые хиппи, например Юра Диверсант, после демонстрации решительно порвали с Системой Солнца и создали свои собственные группировки. Молодые выскочки, такие как Александр Литвиненко по кличке Боксер, начали оспаривать роль Солнца, заявляя, что «в сообществе хиппи не может быть даже намека на лидерство»[251 - Интервью с Бояринцевым, Литвиненко.]. Солнце, судя по всему, никогда и не настаивал на том, чтобы быть предводителем. Он стал лидером благодаря своим качествам – коммуникабельности и харизме, которые за ним признавали даже те, кто относился к нему с враждебностью и «в лицо ему говорили, что он провокатор»[252 - Интервью с Бояринцевым.]. Внешне Солнце будто бы не обращал внимания на все эти нападки, но, приходя домой, садился и писал о своей боли и своих переживаниях в тетради – что интересно, не без надежды потом опубликовать свои сочинения официально. Он все еще продолжал мечтать о признании обществом, о чем свидетельствует его письмо родителям от 1974 года, в котором он спрашивает, нашли ли они издателя для его рассказов. Он все еще обладал определенным влиянием, но его популярность падала. Маша Арбатова вспоминает, что алкоголь, наркотики и трудности маргинальной жизни не прошли для него даром: «Каждый раз, когда Солнышко появлялся, от него все время чего-то ждали: ну вот, звезда появилась! Но каждый раз это не заканчивалось ничем, кроме каких-то скандалов. Потому что любое заявление вызывало у него дикую агрессию. И я уже не застала его в качестве такого… как бы „светящегося“»[253 - Интервью с Арбатовой.].

ПОЛОМАННЫЕ СУДЬБЫ – В СИЛКАХ СИСТЕМЫ

Есть, конечно, и другая версия событий, по которой падение Солнца началось не после демонстрации, а до нее. В ней он предстает в роли попа Гапона с самого начала (о чем Юра и писал в своем рассказе). Некоторые считали, что Солнце знал о том, что случится во время демонстрации, потому как специально ее организовал, чтобы КГБ смог выявить и переписать все хипповское сообщество. Безусловно, многие верили, что Солнце был осведомителем. Около половины опрошенных мною людей считали, что в истории с демонстрацией Солнце сыграл роль провокатора. Самым его непримиримым обвинителем был Боксер, два года спустя после этих событий ударивший Солнце ножом в драке, за что отправился за решетку. Правда, те, кто знал Юру лично, так не думали, а если и думали, то не осуждали его. Надежда Казанцева вспоминала: «Все-все хиппи говорили, что он стукач, но что это нормально и с этим надо смириться. Просто нужно быть осторожным. И у меня ненависти к нему не было»[254 - Интервью с Казанцевой.].

Версия о том, что Солнце организовал демонстрацию по заданию КГБ, неожиданно получила подкрепление в виде документального фильма, снятого телевизионным каналом «Москва 24» в 2013 году. Авторы фильма в непринужденной манере «воспроизвели» роковую встречу Солнца с провокатором-агентом, который продал ему наркотические лекарственные препараты и таким образом сделал его уязвимым для шантажа со стороны органов госбезопасности[255 - «Факультатив. История»: советские хиппи // Москва 24. 2013. 9 октября. URL: https://www.m24.ru/videos/programmy/09102013/30949.]. Утверждалось, что эта встреча произошла ровно за неделю до демонстрации, то есть 24 мая. Основными свидетелями были представлены пожилой офицер милиции и какой-то совсем анекдотического вида агент КГБ, сидящий в глубине темной комнаты в темных очках.

Я считаю, что, по сути, совершенно неважно, был ли Солнце провокатором или нет; гораздо важнее то, что на его призыв откликнулись сотни, если не тысячи людей. Но все же я думаю, что на этой теме важно остановиться подробнее, – не потому, что я хочу вывести Солнце на чистую воду, а потому, что этот случай дает мне возможность более глубоко обсудить взаимоотношения хиппи, осведомителей и КГБ. Дискуссии о том, кто и почему сотрудничал с секретными службами, чрезвычайно распространены в таких странах, как Восточная Германия и Чехословакия, но практически отсутствуют на постсоветском пространстве. Такая ситуация сложилась отчасти потому, что у нас, историков-советологов, по-прежнему нет доступа к документам КГБ СССР, личным делам агентов и публичным признаниям, несмотря на то что в последние годы стена секретности давала трещины. Архивы республиканских КГБ остались в новых независимых государствах европейской части бывшего СССР. Балтийские страны открыли их сразу – они доступны, пусть и в разграбленном и неполном виде. Громкие разоблачающие истории появились только после того, как открыли архив украинского КГБ, размер которого дает нам лучшее на настоящий момент представление о том, какая, кем и когда собиралась информация. Однако в России все пока остается под замком. Здесь есть лишь некоторые устные свидетельства того, насколько глубоко КГБ проникал в определенные учреждения культуры, такие как, например, Ленинградский рок-клуб, и/или контролировал их[256 - Kan A. Undergrounded: Leningrad Rock Musicians, 1972–1986. PhD thesis, University of Bristol, 2016.]. Подобная нехватка информации почти полностью отменила любого рода дебаты о том, что считать осведомительством, как оценивать сотрудничество рядовых граждан с КГБ и кем их считать: предателями, жертвами – или теми и другими.

У меня практически нет никаких сомнений в том, что Солнце был информатором. Я также почти уверена, что подавляющее большинство людей, которых таскали в КГБ – на так называемые «профилактические беседы» или задержав в ходе милицейского рейда, – предоставляли органам информацию[257 - О практике профилактики времен Хрущева см.: Harrison M. If You Do Not Change Your Behaviour: Managing Threats to State Security in Lithuania under Soviet Rule // Warwick Economic Research Paper Series 1076; Department of Economics, University of Warwick, November 2015. URL: https://warwick.ac.uk/fac/soc/economics/research/workingpapers/2015/twerp_1076_harrison_2.pdf; Cohn E. D. Coercion, Reeducation, and the Prophylactic Chat: Profilaktika and the KGB’s Struggle with Political Unrest in Lithuania, 1953–64 // Russian Review. 2017. Vol. 76. № 2. Р. 272–293.]. Авторитет Солнца среди московских хиппи, пухлое досье, собранное на него органами, и его частые аресты сделали его идеальным кандидатом в осведомители. В статье в New Yorker, опубликованной в 1992 году, в разгар восточноевропейской лихорадки разоблачений неформальных секретных агентов, дается очень развернутый анализ того, почему ни Schadenfreude (нем. злорадство), ни надменное осуждение не являются адекватным ответом на публикацию имен, последовавшую сразу за открытием архивов спецслужб. Ни КГБ, ни Штази, ни чехословацкая StB не преследовали людей, сидевших на дачах и окучивавших картошку. Они выбирали тех, кто проявлял активность. Быть мишенью для органов государственной безопасности означало быть смельчаком, а не трусом[258 - Weschler L. The Trials of Jan Kavan // New Yorker. 1992. October 12. Р. 66–96.].

Солнце фарцевал, курил анашу и употреблял безумные коктейли из «колес» – привычка, которую, по словам его брата, он приобрел в военном госпитале во Владивостоке. У КГБ на него было много компромата. И все же та история, которую показал российский телеканал, выглядит неправдоподобной. Во-первых, свидетели: если для стороны «защиты» создатели фильма выбрали и проинтервьюировали «обычных подозреваемых», бывших хиппи, имена которых на слуху (Липницкий, Арбатова, Сольми), то другая сторона представлена третьестепенными персонажами. Отставной офицер МВД Евгений Черноусов, как сказано, служил в московской милиции в середине 1980?х. Агент Александр Максимов работал на КГБ между 1995 и 1998 годами. А Солнце умер в 1993 году и, скорее всего, уже лет за десять до своей смерти перестал представлять интерес для органов госбезопасности. В фильме не говорится, почему эти два свидетеля вообще могли обладать хоть какой-то информацией о Солнце и о том, что он согласился сотрудничать с органами. Что интересно, никто из них даже не упоминает демонстрацию 1971 года. Вместо этого они оба твердят: КГБ заставил Солнце сотрудничать, в то время как милиция вовсе не интересовалась хиппи – до тех пор, пока они не нарушали закон. Вывод о том, что сотрудничество Солнца заключалось в организации демонстрации 1971 года, делается, похоже, самими создателями фильма, а не приглашенными ими свидетелями[259 - «Факультатив. История»: советские хиппи.]. На самом деле есть много доказательств того, что в 1971 году Солнце находился в полном неведении относительно планов КГБ и просто был инструментом в их руках.

С одной стороны, масштабная подготовка к демонстрации и настойчивое требование соблюдения допустимых рамок – факт, подтвержденный ее участниками, которые в итоге и пострадали[260 - Интервью с Ильиным-Томичем.]. Если бы Солнце сознательно готовился сдать демонстрантов в руки КГБ, все эти усилия были бы нелепыми и лишними. Простого выхода на демонстрацию было бы достаточно для ареста. Он также предпочел бы радикальные лозунги, а не следил за тем, чтобы все оставалось в рамках советской пропаганды. С другой стороны, тот факт, что демонстрация была спланирована КГБ, а не пресечена им спонтанно, подтверждается многими обстоятельствами, в частности тем, что о ней нет никаких отчетов ни в комсомольских, ни в партийных архивах. Максим Капитановский, который в 2007 году снял документальный фильм о московской подпольной музыкальной культуре, вспоминает, как много людей свидетельствовали о том, что к ним накануне демонстрации обращались сотрудники КГБ:

Потом выяснилось, когда я делал кино, что за несколько дней до 1 июня в места скопления молодежи приходили сотрудники КГБ. С людьми тогда просто шок происходил, КГБ тогда боялись как огня. Они показывали удостоверения и говорили: «Вы вот носите длинные волосы, значки в виде куриной лапки – пацифик, а американские самолеты бомбят вьетнамских детей, напалмом. Если у вас такие пацифистские убеждения – идите к американскому посольству и продемонстрируйте их»[261 - Интервью с Капитановским.].

Похоже, что эта акция действительно была придумана на Лубянке – и цель ее явно заключалась в том, чтобы разогнать всех столичных хиппи. Возможно, из?за того, что среди задержанных оказалось очень много детей номенклатуры, подобные операции больше не повторялись. Этот факт также мог стать причиной относительно мягких наказаний: многие демонстранты были отпущены после дачи признательных показаний. Те, кого определили в главари, включая Солнце, получили пятнадцать суток ареста и общественных работ[262 - Интервью с Бояринцевым.]. Реальные последствия начались год спустя, перед приездом Никсона в Москву и после событий в Каунасе (о них будет сказано ниже).

После демонстрации Солнце, по словам его брата, несколько раз оказывался в психушке[263 - Интервью с Бураковым.]. В мае 1972 года он лежал в психбольнице № 4 им. Ганнушкина в Преображенском районе Москвы – об этом свидетельствует переписка, которую я нашла в его архиве[264 - Письмо Кати Герасимчук. 20 мая 1972 года. Из личного архива В. Буракова.]. Очевидно, он находился там и в начале зимы 1971 года – в письме от 20 декабря 1971 года два хиппи, лежавшие в той же больнице, сетуют, что не застали его[265 - Письмо Тимоничева и Рябова. Из личного архива В. Буракова.]. Юный оппонент Солнца, Боксер, тоже находился в это время в психушке[266 - Интервью с Литвиненко.]. В том, что Солнце держат отдельно, а не со всеми остальными, он увидел свидетельство того, что Юра не арестован, а просто скрывается в психушке после своего предательства. Однако в декабрьском письме двух приятелей-хиппи нет никаких намеков на измену Солнца, никаких признаков враждебности или даже отстраненности. Из него, правда, следует, что Юра лечился в тот момент от сифилиса[267 - Письмо Тимоничева и Рябова.]. Его брат утверждает, что Солнце после демонстрации провел в психбольнице около полугода, и эта госпитализация случилась именно по политическим мотивам. Эти две версии, впрочем, не исключают друг друга.

Солнце выписался не позднее лета 1972 года, потому что уже в начале августа он снова был арестован, на этот раз в Выру (Эстония) – после того как хиппи прорвались на рок-концерт, организованный съездом студенческих стройотрядов[268 - РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 1с. Д. 914с. Л. 27.]. 25 декабря 1974 года его опять помещают в психушку, откуда 8–9 января 1975 года он пишет родителям письмо с просьбой передать ему носки и делится с ними своими писательскими планами[269 - Письмо Юры Буракова к родителям. 9 января 1975 года. Из личного архива В. Буракова.]. Вполне возможно, что между этими двумя госпитализациями в психбольницу были и другие. Очевидно, что у Юры не было иммунитета осведомителя – и, находясь постоянно в больницах, он был мало интересен органам в качестве источника информации. Все это говорит о том, что вряд ли он сотрудничал с КГБ на постоянной основе – по крайней мере, в это время.

Что касается тактики КГБ, о чем мы совсем мало знаем, то можно проследить разные схемы работы с сообществом хиппи, которые со временем менялись. Пятое управление КГБ, призванное бороться с идеологическими диверсиями, было создано только летом 1967 года, после речи Андропова, заявившего, что «противник пытается подтачивать советское общество с помощью средств и методов, которые с первого взгляда не укладываются в наше представление о враждебных проявлениях» и «ставит своей целью действовать на идеологическом фронте так, чтобы по возможности не преступать статьи уголовного кодекса, не преступать наших советских законов»[270 - Речь Андропова перед выпускниками Высшей школы КГБ, цит. по: Петров Н. Подразделения КГБ СССР по борьбе с инакомыслием 1967–1991 гг. С. 158.]. Третий отдел Пятого управления, также образованный в 1967 году, отвечал за работу со студентами и был призван предотвратить студенческие волнения. Его создание, несомненно, было реакцией на многочисленные проявления студенческого нонконформизма и недовольства в конце 1950?х – 1960?х годах. Именно этот отдел поначалу отвечал за работу с хиппи, хотя большинство из них не были – или уже не были – студентами. К сожалению, мы до сих пор ничего не знаем о том, как была организована работа этого отдела, как много людей профессионально занимались хиппи и в какой степени спецслужбы полагались на осведомителей. Только в 1982 году был добавлен отдел № 13, занимавшийся нонконформистской молодежной культурой. Это скорее указывает на изменение тактики кооптирования и включение этих групп в официальную или полуофициальную сферу, что привело к изменению правил игры и целей КГБ по отношению к ним, чем на простое усиление борьбы с «неформалами» (как тогда стали называть нонконформистскую молодежь). Информация о том, как КГБ расправлялся с первой и второй волнами хиппи в 1970?х, доступна только в архивах Украины.

Для начала стоит отметить, что обнаружить хипповские группы не составляло особого труда, поскольку они и не скрывались. Большинство их участников были наивными молодыми людьми, легкомысленно относящимися к своему хипповству и не считавшими, что они занимаются чем-то запрещенным. Даже те группы, у которых были некоторые заговорщические элементы, как, например, две львовские организации – под предводительством Владимира Ересько и Людмилы Скороходовой, – были «раскрыты» не благодаря осведомителям, а скорее потому, что на их деятельность обратили внимание находящиеся рядом взрослые. Безусловно, нет никаких упоминаний об оперативниках или агентах в материалах об их арестах, хранящихся в партийном архиве Украины[271 - ЦДАГОУ. Ф. 7. Оп. 20. Д. 609. Л. 1–7 (Повiдомлення про викриття в мiстi Львoвi групи молодi пiд назвою «хiппi»).]. Похоже, что только в 1978 году, во время первого летнего лагеря на Гауе, у КГБ появился первый «оперативный источник» среди хиппи. «Оперативными источниками» были агенты, которые писали регулярные отчеты, в отличие от нерегулярных источников, которые предоставляли информацию во время неформальных разговоров или арестов. Единственный документ, относящийся ко всему периоду 1970?х, который я нашла в архиве КГБ Украины, свидетельствует о том, что у украинского КГБ был только один «оперативный источник» в хипповской Системе (они так и называют его: «наш оперативный источник»). Язык документа, включающего также описание событий во Львове и в Крыму, содержит формулировки, которые потрясающим образом не соответствуют идеям хипповского андеграунда. Например, рок-группе «Вуйки» вменялась организация концертов с целью привлечения внимания к самим себе: таким образом, пишет автор записки, члены «ансамбля» рассчитывали «расширить круг подражателей „хиппи“» (похоже, в КГБ все еще считали, что разные политические группы в мире борются за привлечение новых членов в свои ряды). Докладная записка начинается с утверждения, что «противник» стремится навязать советской молодежи «эгоизм, корыстолюбие, потребительское отношение к жизни». Идея о том, что рок-музыка или философия хиппи сами по себе могут быть привлекательными для молодежи, все еще не рассматривалась как возможная[272 - ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 1078. Л. 254–257 (Докладная записка от 11 октября 1979 года).]. В целом по сравнению с количеством людей, задействованных для работы с националистами и диссидентами, или, например, с масштабами распространения агентов Штази в Восточной Германии, всего один оперативный источник на всю Украинскую ССР кажется недостаточным, особенно если учитывать, что среди главных союзных хипповскик «горячих точек» были украинские Львов и Крым.

Большая часть информации все еще поступала в КГБ из так называемых «бесед» с хиппи, которые не были завербованы. Времена, когда госбезопасность выбивала из людей признания, давно прошли (и в самом деле, хиппи жаловались на применение силы со стороны дружинников, иногда – милиции, но никогда – со стороны КГБ). Хотя им и незачем было это делать. Хиппи редко думали, что им нужно скрывать свои убеждения, которые они считали справедливыми и правильными. Некоторые говорили, что у них были интересные разговоры с агентами КГБ и что сотрудники органов были умнее милиционеров и информированнее комсомольцев, поэтому хиппи чувствовали себя с ними почти на равных (за исключением того, что они находились по разные стороны баррикад)[273 - См., например: Интервью с Москалевым.]. Некоторые испытывали экзистенциальный страх перед органами, поэтому выкладывали всю информацию, какая у них только была. КГБ использовал эти разговоры для разработки стратегии ограничения движения хиппи, а в худшем (для хиппи) случае на основании разговоров «раскручивал» дела по «антисоветской» статье.

В архиве украинского КГБ хранится документ, раскрывающий механизм извлечения информации из хипповского сообщества. В нем рассказывается печальная история молодого украинского военнослужащего, который из?за неосторожного поведения навлек на себя опасность серьезных обвинений (антисоветская деятельность, клевета на советскую власть и т. д.). Его объяснения представляли собой коктейль из сделанных от страха признаний, информации и желания честно все объяснить, в надежде – кажется, он действительно в это верил, – что, как только они узнают про его жизнь, они его поймут. Борис Михайлов, 1950 года рождения, родом из Черкасс, русский, член ВЛКСМ с 1965 года, был пойман своим командиром во время прослушивания музыки по «Голосу Америки» и Би-би-си. Как говорится в докладной записке, под влиянием этих передач у него «появились политически вредные взгляды», которые он распространял среди своих сослуживцев: называл «оккупацией» «братскую помощь Чехословакии» в 1968 году и поддерживал лозунг чехословацких хиппи «Советы без коммунистов», считал, что в СССР нет «свободы слова и личности» и т. д. Также выяснилось, что до армии Михайлов хипповал в своих родных Черкассах и по возвращении домой планировал создать «Клуб хиппи» и «газету хиппи». Михайлова и его сослуживца Гусевича, которому предъявили те же обвинения, таскали на «профилактические беседы» в особый отдел КГБ их части. Михайлов написал длинное объяснение, после чего они оба были подвергнуты публичному пропесочиванию на общем собрании военнослужащих, признали вину и покаялись в своих деяниях.

В объяснительной Михайлова содержится много эмоций и подробностей. Он начинает в хронологическом порядке с того, как он увлекся хиппи после прочтения легендарной статьи 1968 года в журнале «Вокруг света». Эта статья, а также общая любовь к музыке среди его друзей способствовали появлению первого сообщества хиппи в Черкассах; он с готовностью рассказывает про свое в нем участие, раскрывая имена и прозвища всех остальных – здесь целый список из десяти молодых людей. Имена девушек не упоминаются, хотя он признает, что иногда вечерами, после разговоров и прослушивания музыки, они вступали в «сексуальные отношения по обоюдному согласию». После того как вместе с другом по фамилии Смагин они стали устраивать «провокации» – прогуливаться по городу в старомодной одежде, – их начала часто задерживать милиция и «как-то притеснять» дружинники, что их еще больше «озлобляло». Затем их всех призвали в армию. Первые месяцы службы были очень тяжелы для него, потому что он не привык к суровой дисциплине. Он начал откровенничать с сержантом Махиновым, рассказав ему о своих сомнениях насчет советской политики, назвав советские войска оккупантами, которые душат свободу и хиппи в этой стране. Теперь он «осуждает» себя за эти разговоры и клянется никогда больше ничего подобного не произносить. Судя по всему, Махинов на него и донес. Самое интересное – это планы Михайлова и его друзей после демобилизации, особенно учитывая время – август 1971 года. Очевидным образом ни Михайлов, ни Гусевич, ни Смагин, с которым он состоял в переписке, не думали, что хипповский образ жизни – это что-то опасное. Они обсуждали возможность создания «битл-клуба», где они могли бы все вместе встречаться, а также выпуск листовок или даже газеты, где они бы писали о новостях поп-музыки и критиковали дружинников комсомольского патруля. По словам Михайлова, Смагин предложил кое-что еще в своем письме: собраться всем битломанам и хиппи Черкасс и выступить с манифестацией против войны США во Вьетнаме. Идея Смагина звучит очень знакомо: «И тогда местные партийные, государственные начальники, в том числе и органов милиции, признают нас и не будут, как нам казалось, нас притеснять»[274 - ЦДАГОУ. Ф. 7. Оп. 20. Д. 795. Л. 66–67 (Письмо начальника особого отдела КГБ при СМ СССР по Краснознаменному Киевскому в. о. генерал-майора Шурепова первому секретарю ЦК комсомола Украины тов. Капто А. С. 9 октября 1971 года), и там же: Л. 68–71 (Объяснение).]. План, очень похожий на тот, что был у Солнца в Москве. Те же рассуждения, то же время. Нет никакой очевидной связи между маленьким анклавом хиппи в Черкассах и большим сообществом в Москве. Означает ли это, что КГБ прорабатывал один и тот же сценарий по всей стране? Или это были очевидный поступок и очевидная мотивация для молодых людей, которые выросли в одной и той же системе?

Лично я сомневаюсь в том, что в 1970?х годах КГБ был достаточно искушен, чтобы разработать один и тот же план для таких разных мест, как Черкассы и Москва. К тому же демонстрация в Черкассах так и не состоялась. В то время применялся «старый добрый» подход «запугать, наказать и прочитать много нотаций». Более сложный, а также во многих отношениях более агрессивный подход появился в ранние 1980?е одновременно с созданием Ленинградского рок-клуба, откуда пошла тенденция к установлению такого контроля над молодежной культурой, который позволял выпустить пар под присмотром КГБ и включал в себя масштабное сотрудничество с представителями советского андеграунда[275 - Zaytseva A. La Lеgitimation du rock en URSS dans les Annеes 1970–1980 // Cahiers du monde russe. 2008. Vol. 4. Р. 651–680.]. Похоже, прошло еще несколько лет, прежде чем появились роли «кураторов» и «эмиссаров». Это сотрудничество между КГБ и представителями нонконформистской культуры, вероятно, было почти равным партнерством, несмотря даже на то, что часто начиналось с шантажа. Рок-музыкант и создатель группы «ДК» (а позднее – PR-менеджер Владимира Жириновского) Сергей Жариков вспоминает: несмотря на то что его собственная группа была запрещена, он был вынужден давать показания о других рок-музыкантах и не только. (Рок-музыка всегда была так или иначе связана с сообществом хиппи, но в случае с Жариковым эта связь была прямой и довольно тесной: он играл на барабанах и писал тексты песен для просуществовавшей недолго рок-группы «Смещение», где вокалисткой была Олеся Троянская. Она и ее муж Сергей находились в самом центре хипповской жизни Москвы большую часть 1980?х, пока окончательно не превратились в наркоманов.)

Что касается КГБ, то 13?й отдел 5?го управления КГБ СССР, с которым я действительно сотрудничал, больше занимался структурированием досуга молодежи и информационным обеспечением партии, чем запретами. Даже напротив, как мне известно, он всегда выступал против так называемых «перегибов на местах». <…> Меня посылали в командировки, как сейчас сказали бы, под прикрытием, чтобы получить отчеты, по форме больше напоминающие экспертизы-рекомендации, которые я всегда делал, как правило, положительными. Сразу приходят на память Апт-арт, Новые Композиторы, Курехин, Новиков. Часть этих материалов я параллельно использовал в «Сморчке» и особо не стеснялся этого[276 - «„Сектор Газа“ – это наши „Битлз“»: музыкант и политтехнолог Сергей Жариков о смерти рока и вечной жизни спецслужб / Интервью А. Сочнева // Lenta.ru. 2015. 17 ноября. URL: https://lenta.ru/articles/2015/11/17/zharikov.].

То, что во второй половине 1980?х годов один и тот же материал оказался и в подпольном самиздате, и на столе у кагэбэшников, говорит о том, как глубоко переплелись два мира: официальный, обеспечивавший советский правопорядок, и неофициальный, культурно-оппозиционный. В начале 1970?х было не так. Как ни странно, в каком-то смысле 1970?е были более простым временем, когда границы между госбезопасностью и андеграундом были четко очерчены и соблюдались, даже если это означало более откровенную вражду между ними. Вася Лонг, который в конце концов тоже стал работать в мире рок-музыки в качестве администратора группы «ДК», также наблюдал эволюцию в работе органов госбезопасности:

Они [КГБ] профессионалы, они свою работу делают. Я как-то с гэбэшниками… Ну, в 70?е, естественно, война, андеграунд, партизанская война, а в 80-е – я же говорил, что первый директор Рок-лаборатории за первый фестиваль звездочку получил очередную. Питерский рок-клуб – это генерал Калугин. То есть это все был перестроечный сценарий, ими отрабатывался[277 - Интервью с Бояринцевым.].

Возвращаясь к Солнцу и его посреднической роли в качестве связующего звена между двумя фронтами: нет и не будет однозначного ответа о его причастности к КГБ, пока Лубянка не откроет свои архивы. Как вспоминает Вася Лонг, во время его взаимодействия с КГБ в конце 1980?х осведомленные люди рассказывали ему, как они часами продумывали сценарий ловушки, в которую попал Солнце со своей демонстрацией. В то время основное внимание уделялось разрушению движения хиппи. Это также вполне могло означать уничтожение личности человека: уничтожим лидера – уничтожим само движение. Я думаю, что не было никакой необходимости вовлекать Солнце в организацию демонстрации. Все записи в его тетрадках говорят о том, что он стремился выполнить то, что он понимал как свой общественный долг. КГБ оставалось только использовать его энтузиазм. Это не исключает того, что его действительно шантажировали и требовали от него поставлять информацию – до или после демонстрации. Он был вовлечен в большое количество незаконных вещей, что сделало его отличной мишенью для шантажа – как и многих других хиппи. Ходят разного рода упорные разговоры, что осведомителями были и другие известные личности: например, загадочный и сумасбродный Красноштан, а также хиппи по кличке Доктор и многие другие, чьи имена регулярно и независимо друг от друга появляются на сетевых площадках во время хипповских обсуждений сотрудничества с органами госбезопасности[278 - Интервью с Батовриным, Арбатовой.]. К тому же у Солнца (как и у Красноштана с Доктором) не было надежной семейной защиты: его отец – армейский полковник в отставке, служивший в разных точках исключительно на периферии. По сравнению со многими своими друзьями и приятелями Солнце был беззащитен перед КГБ. (Стоит вспомнить о том, насколько иначе сложилась судьба Саши Пеннанена и Светы Марковой, высланных из страны в 1974 году. Кураторы из КГБ сказали, что им очень повезло, потому что кто-то на Лубянке помог устроить их отъезд[279 - Интервью с Пеннаненом.].) Также очень маловероятно, что Солнце стал «оперативным источником» в те ранние годы. Напротив, он слишком часто и надолго попадал в психиатрические больницы, чтобы вести полноценное сотрудничество с органами. Понимание того, что такой человек, как Солнце, мог бы быть полезен для советского режима – о чем Юра Бураков думал с самого начала, – укрепилось в мыслях сотрудников госбезопасности лишь в 1980-х. Но к тому времени Солнце стал уже законченным алкоголиком и точно не годился ни в «кураторы» или «эмиссары», ни тем более на какую-то более серьезную роль.

Сам Юра, однако, после демонстрации и последующих арестов много размышлял о том, что может случиться, если кто-то попадает в лапы КГБ. Для одного молодого хиппи по кличке Гарри это закончилось трагическим образом:

Тюремное заключение грозило не только ему [Юра опять использует альтер эго в своем рассказе. – Ю. Ф.], а и еще нескольким его друзьям, кого они посчитали организаторами. Отчаявшись, некоторые вскрыли себе вены. Их удалось спасти. Но все таки случилось непоправимое. А непоправимое в жизни может быть только смерть. Один из его друзей, отличный музыкант, вскрыл себе вену и выбросился в окно. Смерть наступила через 40 минут. Отчаявшись, он не нашел себе другого выхода и выбрал смерть. Это был страшный удар для всех знавших его. Все длинноволосые были в трауре. Замкнутые, немногословные они бродили по улицам собирая деньги на похороны у всех знакомых и знавших его людей. Все отдавали последнее, кто сколько мог, не задавая лишних вопросов. Тучи сгущались и казалось вот-вот разрозиться гроза[280 - Бураков Ю. Солнце. Орфография оригинала сохранена. – Прим. ред.].

Александр Ильин-Томич тоже вспоминает и этого молодого человека, и сам инцидент, но добавляет примечательную деталь, о которой Солнце либо не знал, либо не хотел упоминать:

1 июня на Психодроме появился человек, которого я до этого не знал, а все остальные, кто там со мной присутствовал, знали. Он отчитывался о своем пребывании в ментовке. Он рассказывал, что там попытались посягнуть на его волосы, и он <…> лезвием стал немедленно резать себе руки. Они лезвие отобрали, но к волосам больше не прикасались. Его выпустили. И он стоял как на собрании, на отчете перед нами, согнувшийся, невысокий, длинноволосый, страшно бледный человек – притом что уже было лето. И минут десять произносил какие-то рассыпающиеся синтаксически фразы, смысл которых заключался в том, что он, несомненно, сохранил свое достоинство, и что это очень важно, и что с ними, с «хомутами», только так и можно. После этого была демонстрация, прошло еще несколько дней, не больше недели, и он выбросился из окна – место у ресторана ВТО в то время, над старыми «Московскими новостями», то есть на Пушкинской площади. В начале вечера, при очень большом стечении народа. Там были люди, которые это видели, к своему ужасу. И никому не была известна причина. Я предполагаю – притом что я видел его один раз в жизни, – что в этой ментовке все-таки все прошло не так гладко для его «достоинства», как он пытался рассказать[281 - Интервью с Ильиным-Томичем.].

Глава 3

ЗРЕЛОСТЬ

Демонстрация 1 июня была преимущественно московским событием, но ее последствия вскоре стали ощущаться далеко за пределами столицы. Это был переломный момент в истории хиппи. Демонстрация превратила Систему в крупнейшее и самое значительное сообщество советского андеграунда. Как говорит Вася Лонг, уже тогда у всех было чувство, что времена изменились: «Это было очень важное событие! С самого начала было понятно, что раз аресты таких масштабов, столько народу [задержали], то дальше все уже будет по-другому…»[282 - Интервью с Бояринцевым.] После июня 1971 года количество хиппи и «прихиппованных» в столице существенным образом сократилось. Студенты вузов и старшеклассники были вынуждены дистанцироваться от хипповства как своим внешним видом, так и идейно. Однако, вопреки первым успехам властей, достигнутым ими в области устрашения и ослабления хипповского сообщества, последующие преследования подтолкнули как московских хиппи, так и советских хиппи в целом к тому, что они стали приспосабливаться к новой ситуации. Вместо того чтобы уничтожить зарождающуюся Систему, демонстрация преподала ей урок, который в конечном счете помог ей выжить. Как будет показано дальше, в своем зрелом воплощении Система стала представлять собой нечто большее, чем просто яркий эпизод в истории советской молодежи. Она была одной из движущих сил, воплотивших парадокс позднего социализма: поддерживая позднесоветскую реальность, она систематически выхолащивала и ослабляла ее структуры, в конечном итоге способствуя ее краху.

ПЕРЕЛОМ

Итак, демонстрация 1971 года, несомненно, стала переломным моментом в хипповской истории. Для московских хиппи это означало конец эпохи невинности. Над сообществом не только навис призрак предательства, но также вполне реальной стала угроза арестов и тюремного заключения. Вероятнее всего, в течение первых месяцев после демонстрации прошло несколько волн задержаний и принудительных госпитализаций в психиатрические больницы. Большинство хиппи теперь находились в списках КГБ. Андрей Тимоничев пишет из одного отделения больницы № 4 им. Ганнушкина Солнцу, который в этот момент лежал в другой больнице: «Андросов и Боксер [два других московских хиппи] собираются скибать на время набора [непонятно, имеется ли в виду армейский призыв или нет]. Но вряд ли успеют, думаю, встретимся все здесь»[283 - Письмо Тимоничева и Рябова.] [т. е. в психушке]. Игривое отношение московских хиппи собственно к хипповству исчезло или переросло в более сумасбродное и даже еще более неуправляемое поведение тех, кто считал, что им уже нечего терять. Для большого количества людей, которые не были такими последовательными сторонниками движения, события 1 июня 1971 года стали концом игры, из которой они предпочли выйти. Школьники и студенты из числа собравшихся в тот день на Психодроме рисковали очень многим (комсомольский билет, перспективы получения высшего образования, карьера и другие социальные блага) и были очень чувствительны к давлению сверху. Психодром не перестал в одночасье быть местом встреч, но превратился в оскверненное место. Юра Диверсант написал очень мечтательно-грустное стихотворение о безмятежных временах, которые были когда-то:

Мы ждали тихой радости, и радовались снам,
И не любили гадости, и верили в туман.
Смотрели на прохожих мы голодными глазами,
Хотели поделиться мы с прохожими цветами[284 - Попов Ю. Психодром. Из личного архива В. Волошиной.].

Центровая Система переехала на площадь возле Большого театра. Некоторое время они делили это пространство с гей-сообществом, и в каком-то смысле это стало означать, что хиппи тоже превратились в изгоев советского общества. Но это соседство продлилось недолго. Слишком много внимания привлекали к себе их «соседи». Гомосексуалы классифицировались властями не как «мелкие хулиганы», какими, например, считались хиппи, а как настоящие преступники. Хиппи общались с сообществом геев (лесбиянки на площади не собирались) с уважительным скептицизмом, по-приятельски и на достаточно большой психологической дистанции[285 - Интервью с Бородулиным; Healey D. Russian Homophobia from Stalin to Sochi. New York: Bloomsbury Academic, 2017. Р. 99–101.]. Это приятельство, однако, не привело к тому, что «волосатые» начали обсуждать сексуальную ориентацию и гендерную идентичность: советские хиппи до последнего не ставили под сомнение советские гендерные нормы, несмотря на то что мужчины-хиппи часто слышали в свой адрес издевательские намеки на женственный внешний вид. В конечном итоге Система переехала на Стрит – улицу Горького, преимущественно на Пушку – Пушкинскую площадь, где в 1975 году открылась станция метро[286 - Интервью с Федоровым, Осиповым; Кафанов В. Неопубликованные воспоминания. Гл. 8. Из личного архива В. Кафанова.].

Этот переезд подальше от университета отразился на составе участников и изменил характер движения. У студентов теперь было не так много шансов спонтанно попасть в хипповскую тусовку. Вторая волна московских хиппи насчитывала совсем мало молодых людей, которые бы учились или работали по профессии, а если они и были студентами, то вскоре бросали учебу. После 1971 года тусовки хиппи были малочисленнее, чем во время первой волны в 1960?х, но они были куда более закаленными. Жестокие преследования после демонстрации привели к «профессионализации» советских хиппи, их жизнь была теперь слишком рискованной авантюрой для тех, кто попал в хиппи случайно. Если кто-то по-прежнему существовал в рамках официальной системы, реальное участие в хипповской Системе теперь постоянно угрожало его или ее средствам существования. В результате те, кто составлял ядро движения хиппи, выпали из общественной жизни в гораздо большей степени, чем это было раньше. Они устраивались на работы, о которых потом Борис Гребенщиков напишет свою знаменитую песню «Поколение дворников и сторожей». Они работали рабочими сцены в театрах, моделями в художественных училищах, на музыкальной рок-сцене. Прежде чем они сами начинали это понимать, хипповская жизнь затягивала их, закрывая им двери в основное общество каждый раз, когда их арестовывали или когда они бросали учебу или работу и отказывались от чего-то, что составляло нормальную часть советской жизни. Кисс описывал, как один шаг логически следовал за другим: «Я стал называть себя хиппи, когда мои волосы отросли. И я понял, что больше я в школу не пойду, вкалывать я не пойду, а буду только ездить автостопом. Я не работал над этим, не старался для этого, это произошло естественно»[287 - Интервью с В. Стайнером.].

Утрата хипповским сообществом его студенческой части и «профессионализация» оставшихся хиппи также означали активизацию тех форм времяпрепровождения, которые противоречили советским нормам: алкоголь, наркотики и контакты с полубомондом на Стриту. Одни попрятались по своим квартирам, другие уходили в музыку. Для остальных убежищем стал постоянный поиск кайфа – удовольствия на хипповом сленге. Солнце и его друзья беспробудно пьянствовали. Алкоголь, неотъемлемый элемент советского общества в целом, был простым способом нарушать советские нормы без особого риска. Еще один источник кайфа поставляли аптеки: большое количество таблеток (колес) часто принимали в сочетании с алкоголем. Их было труднее достать и часто приходилось покупать с рук. Ходили слухи, что многие центровые хиппи потребляли сильнодействующие обезболивающие и галлюциногены. Духовное лидерство Солнца постепенно улетучивалось, хотя он все еще оставался очень известным человеком в городе. Его тусовка была известна как «алкогольная Система с Пушки». Воспоминания Василия Бояринцева и Василия Кафанова описывают веселый, фривольный, нарушающий нормы и раскрепощающий своих участников мир, вдохновляемый большим количеством крепленого вина и секса.