Мистический шейх. Эзотерико-философский роман-аллегория

– Многие, конечно же сомневаются, – продолжил Саттар-ава. – Легенда гласит, что в саркофаге находятся тело ажыдара, который еще подает признаки жизни. Такое осмысление судьбы ажыдара должна держать народ в тонусе, не успокаиваться, быть бдительным и решительным.

Вот он очередной артефакт древнего предания, – думалось мне. – Даже допуская, что ажыдар может быть мертв, нельзя не предугадать, что тело его может послужить неким генетическим кодом для воспроизводства нового зла. Во мне говорил не только потомок какр-кулов, но и биолог. В случае разрушения этого саркофага Зло может сотворить грандиозную беду для цивилизации.

В последние столетия на стенах восточной и южной стороны Тегерек появились глубокие трещины-расщелины, – включился в разговор Молдо-ава. – Это было около тридцати лет тому назад. Нишан – сын Карим-ава, в поисках своих коз забрел к подножью Тегерек и осмелился заглянуть в одну из его расщелин. Вскоре он почувствовал беспричинную тревогу и тоску, а спустя некоторое время потерял сознание, а очнувщись он стал отрешенным и потерянным. Ничего не помогло ему, ни лечение у докторов, ни молитвы, ни жертвоприношения, как советовали молдо. Спустя несколько дней он умер. Помнится тогда, мой отец говорил, возможно, он умер под действием злой энергии, исходящей из нутра саркофага. Так или иначе, появление трещины – это плохой признак, – задумчиво сказал Молдо-ава.

Нескрою то, что, слушая легенду, все мое нутро протестовало против наивности здешних людей. Как это? Гора не гора, а саркофаг?! Ажыдар мертв, но подает признаки жизни?! Гора-саркофаг может разрушится и тогда разразится драма и трагедия?! Наивно, конечно, если рассуждать в прямом смысле и интерпретировать на уровне традиционнного и бытового понимания. А если судить с позиции аллегорического толколвания о том, что ажыдар – это олицетворение зла, что зло никуда не исчезнет и не уйдет, что оно вечно и возвратно, то, вроде, логично. Все это приводило меня в какой-то трепет, с одной стороны архаика, а с другой – логика. Чему и кому верить? В какой-то момент поймал себя на мысли о том, что будет верно, если буду придерживаться компромиссных позиций. То есть по принципу здравого смысла – выбирать золотую серединку. Хотя, знаю, что очень часто здравый смысл врет.

– Гора имеет двоякую славу, – включился в разговор Жолдош-ава, пытаясь как-то обобщить рассказанное. – С одной стороны, это легендарный подвиг нашего простого народа, который одолел ажыдара и, зная, что от него будет исходить зло, соорудил каменный саркофаг и выставил охранителей. Было завещано следить за тем, чтобы гора оставалась не тронутой, цельной. С другой стороны – Гора приобрела весьма зловещую славу. Тегерек может расколоться и тогда ….?!

– Возможно, что под влиянием этой энергии в организме того самого Нишана – сына Карим-ава, активизировался так называемый ген смерти, – подумал я, невольно вспомнив кадры из известной телесерии «Битва экстрасенсов». Как бы предвосхищая такую мысль, Саттар-ава продолжил рассказ.

– Мой прадед рассказывал, что, когда кара-кулы на одном из ритуальных обходов вокруг Тегерек заметили расщелины в ее стенах, всем миром приступили к ее ликвидации. Как только была заделана последняя щель в саркофаге, Ак-киши-олуя, так прозвали мудреца, что означает справедливый или чистый человек, – пояснил он, обернувшись ко мне, – решил собрать родовой сход.

Продолжая слушать легенду, поймал себя на мысли о том, что меня удивило пониманием того, что простой люд не только ухватил суть возникающий на глазах проблемы, но и каким-то образом сумели представить себе целый ряд вообразимых последствий этой проблемы. Что можно было услышать? Оставить все как есть, ограничившись на будущее пассивным наблюдением. Можно приняться за укрепление саркофага, заделывая расщелины либо вообще покрыв гору еще более крепкой и надежной броней. А может быть бросить все и уехать отсюда в благополучные земли.

Саттар-ава продолжал свой сказ. – Так вот, Ак-киши-олуя собрал сельчан и обратился к ним словами: – Сородичи! Мы смогли одолеть ажыдара. Мы сумели соорудить каменный саркофаг, не оставив в его стенах ни единой щелочки. Считайте, что это не могила ажыдара, а его тюрьма. Мы предупреждаем, что ажыдар может ожить, его невозможно уничтожить раз и навсегда. Такова его природа. Он не только существо биологическое, он и символ абсолютного Зла в этом мире. Считайте, что мы предотвратили побег Зла из своего каменного плена, заделав расщелины в стенах Тегерек. Будьте бдительны! Отныне от нас самих будет зависеть, будет он еще летать или нет, то есть, быть злу или не быть злу в этом мире.

Но были и другие люди, – сокрушался Саттар-ава. – Так вот, в это время в толпе загудели. А самые решительные высказались так: – До каких пор мы будем заделывать щели в стенах этой горы? Ажыдар, закопанный столь далеко в глубине горы уже никогда не воскреснет и не вырвется наружу. А потому все это зря. Другой молодой джигит высказался еще жестче. Два других парня вообще решили уехать с семьями из этих мест. – К чему такие страдания? Зачем играть с судьбами своих детей? – задавались они вопросами.

Когда Саттар-ава продолжил свой рассказ, у него навернулись слезы на глаза. – Эх! – вздыхая и протирая глаза сокрушался Саттар-ава. – В глазах Ак-киши-олуя такой поворот событий был разладом в среде, некогда сплоченного рода-племени. Хотя большинство сородичей, конечно же взяли сторону олуя, но разлад в их ряду уже был. Говорил, что Ак-киши-олуя, оставшись наедине с самим собой, горько заплакал, истерзанный и исхудавший. Никто не осмелился прервать, его горький плачь. Это был плачь-сожаление, плачь по безответственности рода людского, плачь по человеческой недальновидности. – Так гласит легенда об этом мудреце, – закончил он.

На ясном небе по всему сферическому горизонту появилась желто-голубая кайма. Пришло время предрассветного намаза. Все сородичи выстроились на таварик, что означает коллективная молитва. Нам же, несмотря на наше отрицание все же постелили на топчане. Дед, Салям-ава сразу же уснули. Мне совсем не спалось, беспокойно ворочался, одолеваемый странными видениями. Наконец, бессоница окончательно победила. Я лежал с открытыми глазами, всматриваясь в ясное предрассветное небо и ожидая, когда утихнет охватившее меня непонятное волнение. Из головы не выходила картина борьбы с ажыдаром, создание саркофага, процессия обхода Тегерек, смутные лики уже давно отошедших в мир иной своих предков.

В этот ранний утренний час не спалось и Дамиру. Возможно, у обеих у нас из головы не выходила услышанная легенда. Вероятно, мы оба медленно перебирали в своей памяти аналогичные истории и события. Вывод был ясен. В любом случае Тегерек, как символ и как аналогия Великой Горы Сумеру, являющаяся Духовной Мандолой мира, повторяющего собой форму Великого Колеса Калачакры, может символизировать некую точку добра и зла, света и тьмы, рождения и смерти. Вероятно, в таком качестве и Тегерек может олицетворять зенит борьбы Добра и Зла. В этом отношении Тегерек является, по сути, физическим двойником горы Кайлас, что в Тибете. А почему бы нет? Никто не утверждает, что эти горы-двойники связаны между собой. Но они каждый в отдельности могут выступать пристанищем Добра и Зла.

Наши помыслы касались сакральных объектов. Тегерек с каньонами, гротами, пещерами и даже русло реки Ак-суу напоминает нам всем о Зле, зарытом в глубоком прошлом земли. Разве нельзя такое допустить? Их божественная роль едина: создавать гармонию из противостояния между двумя противоположными силами природы, её добрыми богами и злыми демонами, непрерывно балансируя между ними. И люди чувствуют силу и власть этих противоположностей над своими судьбами, а потому поклоняются им, как в Тибете, так и в окрестностях Тегерека. Кто знает. Пожалуй, и я, и Дамир, где-то в глубине души, через осознание многих феноменов, связанных с Тегерек медленно, но верно приходили к убеждению, что содержание и логику легенды можно и нужно развивать в прямо противоположном направлении, а именно – саркофаг есть, так сказать, идеологическая бомба замедленного действия.

* * *

Ночь прошла в ожидании рассвета, а утро – в ожидании солнца. Поднявшись рано утром, я не стал будить Дамира, пошел вверх до ближайшего высокого кургана, откуда открывался вид на аил. Дул свежий ветерок со стороны гор, слышался шум реки, пение петухов. Я сидел на вершине холма и смотрел туда, где за низким перевалом начинала алеть полоса восхода. Она стремительно росла, освещая алым веером восточную границу нашего мира, который, как и мы, замер в ожидании солнца. Еще мгновенье – и вот оно озарило долину! Засверкали на высоких травах бесчисленными бриллиантами капли утренней росы. Проснулись вершины, сбрасывая холодные тени. Зажурчали ручьи, запели птицы и насекомые. И поплыли мы в медленном движении по кругу, любуясь владениями сказочного царства. Никого вокруг. Только чарующая природа и я. Мир просыпался, преображался, ища совершенства в гармонии. К девяти утра вся долина была уже в привычном ритме и только у подножья Тегерек, склон пребывал в ожидании солнца.

Я задумчиво смотрел на постепенно просыпающийся маленький аил, расположенный там внизу. Вот она, наша малая родина. На душе было покойно, светло. Внизу в намытых галечных берегах текла холодная горная река с множеством мелких ручеек, которые, то сливались с рекой, то россыпью отходили от нее, чтобы ниже опять воссоединится с ней. За рекой, против высокого, изрезанного пещерами и выбоинами, горной кряжи раскинулась широкая долина – Кызыл-бараз с аккуратными квадратами рисовых полей. Здесь щебечут птицы, перешептываются травы, звенят своими песнями ручьи. Три цвета – красный, зеленый и синий – играют оттенками, смешиваясь в гаммы и сочетания. Заросли камыша, барбариса в пойме реки, золотистый жемчуг облепиховых гущ, составлял мир этой долины.

Любуясь природой, я приметил очередной яркий контраст. По обе стороны сая высятся высоченные и вертикальные стены гор, которые протянулись вниз и вверх на сколько хватит взора. Справа от сая в голых предгорных адырах расположилось небольшое село Чоюнчу, а ниже другое, втрое большее Джар-кишлак, утопающий в зелени садов и огородов. Интересный контраст, – подумалось мне. – Чоюнчу – разбросанные на пустынных, уныло однообразных адырах, саманные дома без единного деревца рядом и Джар-кишлак —аккуратные саманные дома, вытянутых вдоль дороги и широкого арыка, утопающие в зелени.

Вдоволь налюбовавшийся этим видом, я пошел вниз. Встретил меня Салям-ава. На мой вопрос, почему такой контраст, он коротко сказал о том, что Чоюнчу – это пережиток прошлого нашего народа, а Джар-кишлак – это заслуга пришлого в эти края народа. То есть речь идет опять-таки об особенностях кыргызского и узбекского. Как тут не вспомнить о пяти признаках различия, о которых мы с Дамиром спорили с Сагынбек-ака, когда проезжали Замборуч. Признаться, я долго терялся, как следует понимать такое. Не то ли говорит Салям-ава, что наш род, испытавший ажыдарово зло всегда вибирал открытое пространство, а другие народы, не испытавшие такую судьбу вибирают обстоятельный быт и благостройную жизнь?

Во дворе уже закипал самовар, а в очаге на углях испекался большой патир (пер. с кырг. – азиатский каравай). Вокруг хлопотала Ханзат-эне – сама душевность и добродушие, которая, увидев меня защебетала. – О, дорогой мой Расулжан, как тебе спалось, отдохнули ли с пути моя светоч. Ну, что же ты с утра пораньше ушел в горы, не позавтракав. Я сейчас тебя покармлю дорогой мой Расулжан…

Дома дасторкон был уже накрыт, горячая, только с пылу-жару лепешка со свежей сметаной, терпкий чай прямо из самовара – невообразимый завтрак. Я с удивлением оглядывал комнату. Надежные саманные стены, невысокий потолок, толстенные арчовые балки, уложенные с промежутками не более полуметра, на которых уложены арчовые кругляки. Поразился, как просто и надежно построен дом. Мое внимание привлек и ковер, на котором я сидел. Видя, с каким интересом я разглядываю ковер, Ханзат-эне защебетала. – Дорогой мой Расулжан. Этому ковру не меньше сотни лет. В свое время это было приданной моей сверкровки. Он нее он достался мне, а после меня ковер перейдет в руки моей младшей невестки. Между прочим, такие ковры ткуть только у нас в роду, – не без гордости шебетала она.

Присев рядом со мной Ханзат-эне стала рассказывать: – Вот, посмотри сюда, дорогой мой Расулжан. На исконно наших коврах можно выделить несколько устойчивых узоров. Вот, первая группа – изображение круга. Круг олицетворяет повторяемость, то есть бесконечность жизни и мира. Человек приходит в этот мир, наступает и время, когда он его покидает. Его место занимает дети, а когда придет время их место занимает их дети. Вот так раскручивается вся человеческая жизнь и жизнь всего мира. Так во Вселенной продолжается жизнь. Так-то моя светоч Расулжан! – шебетала Ханзат-эне.

Я сидел и зачарованно слушал. – Надо же. Обычный, казалось бы, ковровый узор, а сколько смыслов заложено в нем.

– Вот, посмотри сюда Расулжан, – вторая группа – изображение зигзагообразных линий. Эта линия олицетворяет ажыдара, который пытается войти в круг, внести в него хаос, страх, беды и несчастья. Но круг недаст этому случится, так как он непрерывен и замкнут. Причем, независимо мал он, как точка или большой, как солнце. Разве можно войти во внутрь точки или покусится на самого Солнца. То то мой дорогой Расулжан!

Я поразился еще больше. Вот она – настоящая поэтика жизни и быта. Надо же, простые женщины-ковровшицы оказываются в своих ручных творениях не только мастерицами, но и философами, размышляя глубоко, глобально. Его размышления прервала Ханзат-эне.

– Расулжан. Вот третья группа узоров – изображение двойных завитков. Они по преданиям кара-кулов олицетворяют сферу или шит. Когда ткуть ковер местерица закладывает в узор свеобразное заклинание-оберег в виде таких символов защиты от бед и ненастий. А как же ты представлял? В мире существует не только добро, но и зло. Он него надо беречься!

Я был поражен и восхищен объяснениями Ханзат-эне. Особенно был поражен тем, что она, рассказывая об узорах ковра ни разу не упомянула о преданиях вокруг Тегерек, о заклинаниях предков, о воинах-драконоборцах и охранителей горы Тегерек. Нет. Она рассказывала о ковровых узорах, но сама не ведая изьяснила всю историю кара-кулов, их былую победу над ажыдаром, историю заклинания былых предков против зла, хаоса, бед и несчастий. В этот миг Расул сделал себе невероятное открытие – реально предположить, что декор вышивки и ковров в этих краях также был частью мифа о Тегерек. А почему бы нет? Однозначно распространенность в этих краях вышеприведенных мотивов – это своего рода матрица, мифологический архетип. Наверняка, эти символы вбирают в себя важнейшие понятия мифа – круг, дракон, защита, добро, зло.

– А почему бы не рассматривать именно такой декор вышивок и ковров, как заклинательные тексты, а сами изделия, будь то скатерть, ковер, палас – как своего рода амулет?! – размышлял я, восхищаясь народной мудростью.

Позавтракав, как и условились накануне, засобирались на конную прогулку по родным местам. Не терпелось посмотреть на Тегерек вблизи. Сопровождать нас с Дамиром собрались Молдо-ава, Салям-ава, Айдар-тага, Мустапакул-ава, Ханзаман-тага. Проехав километра два вверх, мы повернули налево и постепенно углубились в ущелье.

Айдар-тага, чуть придержав коня, поравнялся со мною. – Вот, это ущелье называется Ажыдар-саем. – Если посмотреть с вершины Кара-Даван это ущелье, со своими многочисленными стоками с обеих сторон напоминает следы когтя ажыдара.

Мне подумалось. – Вот бы сейчас иметь под рукой геликоптер, с помощью которого можно было бы убедится в том, что, действительно, с высоты птичего полета, лощины, расположенные елочкой в виде складок на земле, внешне напоминают следы от когтя ажыдара во время своего падения. Спустя два часа мы поднялись на вершину перевала Кара-Дабан, сверху открывалась ошеломительная панорама. Так оно и есть. Прямо из-под ног начинался сай, становясь, чем дальше, тем все глубже и шире, то справа, то слева к нему присоединялись другие саи. В конце концов, глубокий сай упирался в основание Тегерека, который величаво возвышалась среди более низких отрогов окружающих гор.

– Ну как, впечатляет? – спросил Ханзаман-тага.

– О, да! Отсюда открывается поразительная картина. Вот он какой Ажыдар-сай! – не скрывал я своего восхищения.

Последний действительно сверху напоминает след когтя ажыдара. Мне образно представилась картина издыхания раненного ажыдара. Раненное крыло уже не удерживало его тело, ажыдар, лихорадочно размахивая одним крылом, в неровном полете резко теряет высоту и еле-еле перелетев гребень Кара-Дабан жестко падает на противоположный от охотников склон и там прочерчивает когтями все более углубляющимся книзу ложбины.

На фоне ущелья Тегерек выглядит еще величественней. Мне вновь образно представилась панорамная картина происходящего в те дальние времена. Вот – гора мускулов останавливает свое падение лишь на самом дне ущелья. Еще некоторое время вздрагивает, затем тело охватывает судорога, а потом ажыдар издает громкий рык и затихает…. Уже потом тело будет закопано. Я лишь на миг представил, какой же величайший труд был затрачен на сооружение каменной насыпи над телом ажыдара. Хотя, меня внезапно осенило. Какая насыпь? Какой саркофаг? Какой ажыдар? Все – гора-саркофаг, ажыдар, зло, охранители горы, охранная тропа – условны и символичны, – усмехнулся я, но уже не так саркастически, как это было при первом упоминании мифа о Тегерек.

На перевале Кара-Даван все сошли с седел, лошади были взмылены. – Ничего себе перевал, – подумал я, – не столько крутой, сколько затяжной, долгий и достаточно высокий. Вот почему его называют Кара-Даван, то есть крутой или высокий перевал. Мы на самой гребне перевала. И вот, наконец, отсюда открывается нечто фантастическое. Зрелище потрясающее.

– Расул. Что ты сейчас ощущаешь? – спросил Салям-ава.

– Такое ощущение, что ты паришь где-то над землей, – признавался я.

Если там в глубине ущелья, нависающие башни утесов, повороты, открывающие новые пейзажи, мир лежит в вертикальной плоскости. В зону видимости попадают лишь часть неба. Создается впечатление, что небо, ограниченное спускающимися с небес отвесами стен. Пещеры, загадочно и тревожно взирающие на темный мир. А отсюда с гребня Кара-Даван взору предстает величественная картина – Тегерек в своем великолепии, горные кряжи вкруговую, и лишь далеко-далеко там внизу виден клочок зеленого живого мира долины Ак-суу. Почему-то мне вспомнились две известные картина, уже давно отнесенные к классике – «Падение Икара» и «Прикосновение к вечности». В первой картине, как известно, о падении Икара свидетельствуют лишь круги на воде, тогда как во второй картине на горной вершине стоит юрта, а рядом старик, обозревающий весь мир откуда-то сверху.

– Лучшего места для созерцания чудной окружающей природы нельзя и придумать, – сказал Айдар-тага, присаживаясь рядом со мной.

Действительно, отсюда можно любоваться этой страной – страной бесчисленных природных красот, сотворенных стихией. Но главным продюсером, художником и творцом выступало солнце. С холма мы наблюдали за великим творчеством матушки-природы, за разнообразием красок, сюжетов и картин. Мне размечталось: – По аналогии с картиной «Падение Икара», тот самый видимый клочек земли ярко зеленного цвета, на фоне увиденного сверху сюрралистической, по сути, пейзаже, и есть тот самый рай.

– Вот бы здесь, на холме, по всему периметру соорудить сиденья и в медленном вращении по кругу наслаждаться божественной красотой! – мечтательно сказал я.

Невольно на ум пришла и следующая мысль. – По аналогии с картиной «Прикосновение к вечности», на самой вершине горы рядом с юротой, вместо старика стою я, ощущая величественное чувство, будто бы весь мир у меня под ногами. Это было небывалым ощущением вечности мироздания.

Все мы еще долго и зачарованно смотрела на открывшейся отсюда вид. Молчание прервал Мустапакул-ава. – Расул, Дамир. Посмотрите на Тегерек. Чего он напоминает вам? – спросил он.

– Если признаться, на Чернобыльский саркофаг, – ответил я.

– Да. Точно! – воскликнул Дамир.

– Вы правы. Действительно, похож, – сказал Молдо-ава. – Это может подтвердить наш Салям, которому, волей судьбы в свое время пришлось принимать участие в сооружении Чернобыльского саркофага.

Мы с удивлением посмотрели на Салям-ава. Ранее никто из нас и неведал об этом. Что скрывать, мы по аналогии с американскими героями, обязательно спасающих нашу планету, героев либо просто отважных людей, всегда представляем соответствующими молодцами – крепкими, могучими, мускулистыми. А вблизи – вот он Салям-ава – обычный человек, коих встретишь повсюду.

– Да, так оно и есть – подтвердил Салям-ава и начал рассказыватть свою историю. – Когда случилась авария на Чернобыле, я служил в войсковой части, расположенной в двадцати километрах от Припяти. Нас, в числе первых направили в зону аварии. Пожар на аварийном блоке почти потушили, везде были обломки, реактор продолжал дыметь, раненных отвезли по больницам. Нам раздали костюмы химзащиты, дали в руки лопаты и вперед. Мы ничего не чувствовали, ни холодно тебе, ни жарко, разве только чувствовалась быстрая утомляемость и огромная усталость к концу работы. Мы же были тогда совсем молодыми, здоровыми, беспечными. Все списывали на физическую нагрузку, а она была для ликвидаторов аварии ого-го-го…. Припять опустел.

– И вы ничего не чувствовали? – спросил я.