Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

– Саша мне уже многое о вас рассказал и потому я буду с вами абсолютно откровенной: преступления у вас никакого нет, тем не менее положение ваше тяжёлое, т. к. дело курируется там (с этими словами она подняла указательный палец вверх). Я вам очень сочувствую и постараюсь что-нибудь для вас сделать, хотя мои возможности тоже не безграничны. Я знаю следователя, который ведёт ваше дело и помню, что у него были прегрешения в работе – вот я и попробую запросить ваше дело и проверить его на профессиональность следствия.

После этого визита я пришёл к адвокату Койсману и сказал, что у меня появился выход на одного из заместителей прокурора города и спросил, о чём бы мне следовало его просить? Первое, что он меня спросил:

– Кто это?

На этот вопрос я вынужден был ответить довольно грубо:

– Фима, зачем вы задаёте мне этот вопрос? За кого вы меня принимаете? Разве вам не ясно, что никакой порядочный человек на него вам не ответит?

Он понял, что поступил слишком грубо и решил спустить наш разговор на тормозах:

– Ну хорошо. Тогда попроси, чтобы он сделал так, чтобы прокурор на суде допустил возможным применение 43-й статьи УК РСФСР, которая допускает приговаривать подсудимого к сроку, ниже предусмотренного нижним пределом инкриминируемой ему статьи. Это позволило бы получить тебе два года вместо положенных трёх. Если бы это удалось – это уже было бы нашей победой.

Больше мы к этому разговору не возвращались, а я даже не озвучил его Саше Попову, подразумевая, что его знакомая и сама всё это понимает. Но, забегая вперёд, скажу, что наш визит в городскую прокуратуру имел очень серьёзный положительный эффект, но я об этом узнал от самого Саши только через год, уже выйдя из тюрьмы.

А с Фимой Койсманом был ещё один интересный разговор. Хорошо понимая, с кем я имею дело, я сказал ему, что если нужны будут деньги, чтобы уладить моё дело, то пусть он знает, что мои друзья сказали мне, что соберут сколько будет надо. И вот интересно, что он мне на это ответил:

– Понимаешь, Исаак, мы все не безгрешны в этой жизни и когда-то приходит время, когда эти грехи надо искупать. Так вот, твоё дело как раз из тех, на которых эти грехи и можно искупить и потому брать с тебя деньги – это большой грех. Можешь мне поверить, что я себе точно ничего не возьму, но, если я пойму, что кому-то надо будет дать, чтобы улучшить твою судьбу, я тебе об этом сообщу.

От себя могу заметить, что лично у меня не было ни малейших сомнений в том, что в этот момент адвокат Койсман был абсолютно искренен и не собирается на мне заработать.

Суд 15-го и 18 августа 1975 г

Первый день суда

Наконец, приближается день суда – пятница 15 августа. Адвокат Койсман проводит со мной последнюю напутственную беседу:

– Если ты хочешь получить два года, а не три, то сделай так, чтобы на суде не было никого, кроме твоего брата. Нужно, чтобы суд прошёл в полной тишине и согласии. Кстати, очень важно, чтобы ты признал себя виновным и сам не задавал никаких вопросов, оставь всё это мне. В противном случае нам не удастся получить меньше трёхлетнего срока.

Стало ясно, что Койсман ведёт с кем-то закулисные переговоры и этот кто-то заинтересован, чтобы всё прошло тихо, без каких-либо эксцессов, и чтобы информация из зала суда не просочилась за его пределы.

Суд был назначен на 10 утра в Московском районном народном суде. Я приехал на час раньше, чтобы собраться с мыслями, а также на случай, если Койсман захочет мне что-нибудь сказать. Я знал, что на суде помимо моего брата Аркадия, хотел также присутствовать брат Тани Дриккер, Саша, и я, конечно, не стал его отговаривать.

За полчаса до начала суда, когда я находился на лестничной площадке второго этажа, ко мне подходит молодой человек с девушкой и представляется:

– Я Дмитрий Борисов, мы представители Сахаровского комитета, прибыли сюда из Москвы с целью присутствовать на вашем суде. Мы понимаем, что наше присутствие может осложнить вашу судьбу и потому без вашего согласия мы делать этого не станем. Так что, мы тут погуляем до начала суда, а вы подумайте и сообщите нам хотите ли вы, чтобы мы присутствовали в зале заседания или нет.

Надо сказать, что более мучительных пятнадцати минут в моей жизни ещё не было: ведь это я, и только я, должен принять судьбоносное решение – согласиться на их присутствие или поблагодарить их и отказаться? Помните, что сказал мне адвокат Койсман – если я хочу получить меньше трёх лет, в суде не должно быть никого, кроме моего брата. Похоже, что кто-то из инициировавших этот процесс теперь готов на уменьшение срока – лишь бы не было огласки. Тогда они достигнут задуманной цели – испугают будущих потенциальных эмигрантов, а за границей об этом никто и не узнает. С другой стороны, я понимаю, что присутствие этих двоих молодых людей почти наверняка гарантируют огласку того, что произойдёт в суде. Я не знаю, как моя голова «не раскололась» за эти пятнадцать минут, но по их прошествии я твёрдо решил, что глупо отказываться от помощи этих ребят. После принятия такого решения я как-то сразу успокоился. А эти двое ребят заняли места в середине второго ряда, как раз позади Тани и Мины Яковлевны, вызванных в качестве свидетелей защиты, согласно процедуре суда, вскоре были удалены из зала до того момента, когда их показания будут заслушиваться. В зале было ещё только два человека – мой брат Аркадий и Саша Дриккер.

Судебный процесс, как и положено, начался с обвинительной речи прокурора Цыпкиной Е. П., которая была на удивление совсем не «кровожадной». Среди прочего, она, обращаясь ко мне, произнесла даже такую фразу: «как вы, такой умный и образованный человек, кандидат наук, собравшись в такую судьбоносную поездку, могли совершить такой неосмотрительный шаг…». На этой фразе судья Афанасьев-Лысенко Г. В. резко обрывает её:

– Прошу не делать подсудимому комплиментов.

Затем суд переходит к допросу единственного свидетеля обвинения – эксперта, два раза, производившего экспертизу 16 литографий и одной линогравюры, к. и. н., с. н. с. Русского музея, Т. М. Соколиной. Этот допрос стал кульминационным пунктом во всём процессе. Вот тут, вопреки всем ожиданиям, мой адвокат преобразился и блистал во всей своей красе, а я понял, что совсем не зря за прошедшие два месяца подносил ему «снаряды для артиллерийской стрельбы» по нашему главному противнику – эксперту, назначившему искусственно завышенные цены на литографии. Здесь Койсман по-настоящему проявил свои несомненные актёрские способности, чем удивил даже такого ярого антисоветчика, как Саша Дриккер.

Итак, первый вопрос от адвоката Койсмана свидетелю обвинения Соколиной Т. М.:

– Многоуважаемый эксперт, скажите пожалуйста, чем вы руководствовались во время экспертизы при назначении цен на литографии, вменяемые в вину моему подзащитному?

– Ну, как это чем? Я ведь кандидат искусствоведческих наук и у меня большой опыт работы в этой сфере.

– Я правильно вас понимаю, что вы руководствовались лишь своими знаниями и большим опытом работы и более ничем?

– Да, можно так сказать.

– Тогда хочу вас спросить, знаете ли вы, что такие же литографии продавались в Лавке Художника в прошлом году по ценам в 2–3 раза дешевле, чем те, которые были определены вами? Но это ещё не всё. Те цены, по которым они там продавались, были утверждены Художественным Советом Комбината Графического искусства. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь с выписками из документов из этих двух уважаемых организаций.

На этот момент эксперт ещё держала удар:

– Ну знаете, на произведения искусства не существует твёрдых цен, они могут сильно колебаться во времени.

Койсман не унимался:

– То есть, вы хотите сказать, что вы одна такая к. и. н. знаете лучше, чем десять членов Художественного Совета Комбината Графического искусства, из которых половина докторов искусствоведения, а другая половина, как и вы, к. и. н.?

Вот теперь щёки нашего уважаемого эксперта сильно покраснели, а глаза потупились в пол. Она, не найдя ответа, лишь пожала плечами. В этот момент даже мне стало её жаль. Но Койсман только начал входить в свою роль:

– А скажите, пожалуйста, как вообще производится оценка литографий и отчего зависит их цена?

– Ну, как как? Это делается на основании опыта, большого объёма знаний и общем впечатлении.

– Тогда, многоуважаемый эксперт, скажите пожалуйста, существуют ли в вашей профессии какие-либо официальные руководства для оценки стоимости литографий и других произведений графического искусства?

– Нет, не существуют.

– Я вас правильно понимаю, что вам не известно ни о каких печатных произведениях, которые были бы посвящены этой теме?

– Да, правильно.

В этот момент Койсман берёт со стола брошюру, которую я добыл в ВААПе, и так театрально поднимает её высоко в воздух со словами:

– Очень странно, что вам не знакома такая брошюра под названием «Руководство по оценке стоимости предметов графического искусства для торговых предприятий, осуществляющих продажу литографий и прочих предметов графики». Издана она, между прочим, Всесоюзным Агентством по Охране Авторских прав. Ну, вам хотя бы известно о существовании такой уважаемой организации? А как вы думаете, для кого издана эта брошюра? Для нас – адвокатов или всё-таки для вас – искусствоведов?

Вместо ответа эксперт Соколина Т. М. опять потупила свой взгляд в пол и произвела лёгкое движение плечами. А Койсман не унимался:

– Вот я зачитаю вам выдержку из первой страницы этой брошюры: «Цена литографии зависит от размера листа, в цвете она или черно-белая, если в цвете, то от количества цветов, количества изображённых на ней персонажей или предметов и т. д.». А вы, уважаемый эксперт, оказывается всего этого не знаете и утверждаете, что достаточно вашего опыта и общего впечатления.

После этого Койсман обращается к судье Афанасьеву-Лысенко Г. В.:

– Прошу суд приобщить к делу эту брошюру, как непосредственно относящуюся к рассматриваемому уголовному делу. А теперь, мне хочется задать вопрос суду: как можно доверять экспертизе, которая произведена таким, с позволения сказать, экспертом, которая только что так неуклюже скомпрометировала себя уже несколько раз? При этом, по нашим источникам, которые я здесь уже озвучил, цены литографий, определённые экспертом, завышены в 2–3 раза.

Судья Афанасьев-Лысенко – Г. В. Койсману:

– Товарищ адвокат, у вас есть ещё вопросы к свидетелю обвинения – эксперту?

– Нет, к эксперту больше вопросов нет, а вот к уважаемому суду есть просьба занести в протокол заседания следующее дополнение. С лёгкой руки уважаемого эксперта её фраза «Все перечисленные предметы искусства являются высоко художественными, вывоз которых за границу нанесёт непоправимый урон СССР» сначала попала в «Постановление по делу о контрабанде № 49/75», а затем без изменения перекочевала в «Обвинительное заключение в контрабанде», составленное старшим следователем В. Э. Кирилловым. А вот что произошло в комиссионном магазине по продаже произведений живописи, расположенном в подвальном помещении на Невском проспекте, когда мой подзащитный предложил там принять на комиссию список из 16 литографий, которые сегодня вменяются ему в вину. Директор этого магазина сказал, что ни одну из этих работ он на комиссию принять не имеет права. На вопрос почему так, он указал на дверь его кабинета, где висел плакат размером 40х60 см

, на котором дословно было написано следующее: «Литографии современных советских художников на комиссию не принимаются ввиду отсутствия у них какой-либо ценности». А ниже это утверждение было скреплено печатями и подписями двух министров РСФСР – культуры и торговли. Неправда ли, это должно стать удивительным открытием для нашего уважаемого эксперта, а для суда оправдательным приговором для моего подзащитного?