Ошибка мертвого жокея

– Нет.

Они поцеловались, она завела двигатель, и они вернулись в город. По дороге домой он пел.

Кристиан Дарлинг, тридцати пяти лет от роду, сидел на свежей весенней траве, задумчиво глядя на стадион – всеми покинутые руины, прячущиеся в сумерках. В ту субботу он вышел на поле в составе первой команды и выходил каждую субботу на протяжении двух последующих лет, но достичь многого ему так и не удалось. Он не получил ни одной серьезной травмы, его самый длинный рывок составил тридцать пять ярдов, да и то в уже почти выигранной игре, а потом появился этот парень с непроницаемым лицом из третьей команды, Дейдрих, из висконсинских немцев, который мчался напролом, как разъяренный бык, субботу за субботой сметая защитные порядки соперников, принося больше очков, отыгрывая больше пространства, чем все остальные игроки, занося во вражеский «город» три мяча из четырех, забирая себе львиную долю похвал газетчиков. Достойный и единственный от их команды кандидат в сборную звезд. Дарлинг был хорошим блокирующим, и каждую субботу он имел дело со здоровенными шведами и поляками, которые были защитниками в командах Мичигана, Иллинойса или Пердью, врезаясь в этих гигантов, отпихивая, заваливая на землю, пробивая бреши для рывка Дейдриха, – тот, как локомотив, набирал скорость за его спиной. Однако футбол Дарлингу нравился. Его все любили, он четко выполнял тренерские установки, знакомые студенты раздувались от гордости, когда на вечеринках представляли ему своих подружек, Луиза обожала его и ходила на все игры, даже в самый проливной дождь, а потом отвозила домой в автомобиле с откинутым верхом, чтобы все видели: она – девушка Кристиана Дарлинга. Она засыпала его всяческими подарками, потому что ее отец был очень богат: часы, трубки, увлажнитель воздуха, ледник для пива, занавески для комнаты, бумажники, словарь за пятьдесят долларов.

– Ты потратишь все деньги твоего отца, – как-то раз запротестовал Дарлинг, когда она влетела в его комнату с семью коробками и бросила их на диван.

– Поцелуй меня и заткнись, – ответила Луиза.

– Ты хочешь разорить своего старика?

– Мне все равно. Я хочу покупать тебе подарки.

– Почему?

– У меня от этого улучшается настроение. Почему – не знаю. Тебе известно, что ты знаменитость?

– Да, – серьезно ответил Дарлинг.

– Вчера, когда я ждала тебя в библиотеке, две девушки увидели тебя, и одна сказала другой: «Вон идет Кристиан Дарлинг. Он местная знаменитость».

– Ты выдумываешь.

– Я влюблена в местную знаменитость.

– Но зачем надо было дарить мне толстенный словарь?

– Я хочу, чтобы ты знал об этом. Подарки – знаки моей любви. Хочу завалить тебя этими знаками.

Пятнадцать лет назад.

Они поженились после окончания колледжа. У него были и другие женщины, с ними он встречался мимоходом, тайком, больше из любопытства, женщины, которые сами бросались ему в объятия: симпатичная мамаша в летнем лагере для мальчиков, давняя знакомая из родного городка, которая с возрастом неожиданно расцвела, подруга Луизы, шесть месяцев упрямо преследовавшая его и все-таки воспользовавшаяся двумя неделями, когда Луизе пришлось уехать домой на похороны матери. Возможно, Луиза знала о них, но ничего не говорила, любя его всем сердцем, наполняя его комнату подарками, каждую субботу наблюдая, как он борется со здоровяками шведами или поляками на линии схватки, строя планы на будущее: они переедут в Нью-Йорк, будут ходить по ночным клубам, театрам, хорошим ресторанам, и она будет гордиться своим мужем, высоким, белозубым, широкоплечим, спортивным, одетым по последней моде, вызывающим завистливые взгляды других женщин.

Ее отец, владелец фабрики по производству чернил, организовал для Дарлинга филиал и передал ему три сотни банковских счетов. Они поселились в Бикмен-Плейс в квартире с видом на реку. На двоих они получали от отца Луизы пятнадцать тысяч долларов в год, потому что в те времена люди покупали все, в том числе и чернила. Они ходили на все шоу и во все «тихие» бары и тратили свои пятнадцать тысяч, а во второй половине дня Луиза обычно бывала в галереях или на серьезных спектаклях, которые Дарлинг не любил, Дарлинг же спал с девушкой, танцевавшей в кордебалете клуба «Розали», и с женой владельца трех медных рудников. Трижды в неделю Дарлинг играл в сквош и оставался таким же крепким парнем. Луиза никогда не сводила с него восхищенных глаз, если они находились в одной комнате, и на вечеринках частенько подходила, чтобы тихо сказать: «Вы – самый красивый мужчина, которого мне доводилось видеть. Не желаете выпить?»

Тысяча девятьсот двадцать девятый год свалился на Дарлинга, и его жену, и тестя, владельца фабрики по производству чернил, как снег на голову. Собственно, точно так же, как и на остальных. Тесть терпел до тридцать третьего и только тогда пустил себе пулю в лоб. Дарлинг поехал в Чикаго, чтобы ознакомиться с состоянием дел, и там выяснил, что на балансе фирмы одни долги да три или четыре галлона непроданных чернил.

– Пожалуйста, Кристиан, – спросила Луиза, сидя в уютной гостиной их квартиры в Бикмен-Плейс под репродукциями картин Дюфи, Брака и Пикассо, – скажи мне, почему ты начинаешь пить в два часа дня?

– Потому что мне больше нечего делать, – ответил Кристиан, пристраивая на стол стакан, опустевший в четвертый раз. – Пожалуйста, передай мне бутылку виски.

Луиза наполнила ему стакан.

– Прогуляйся со мной, – предложила она. – Мы можем пройтись вдоль берега.

– Я не люблю гулять вдоль берега. – Дарлинг, прищурившись, всмотрелся в репродукции картин Дюфи, Брака и Пикассо.

– Давай пройдемся по Пятой авеню.

– Я не хочу гулять по Пятой авеню.

– Может, ты пойдешь со мной в какую-нибудь галерею? Сейчас выставляется один художник, его фамилия Кли…

– Я не хочу идти в галерею. Хочу сидеть здесь и пить шотландское. Кто развесил по стенам эти чертовы картины?

– Я, – ответила Луиза.

– Ненавижу их.

– Так я их сниму.

– Оставь их. Они дают мне возможность хоть что-то делать. Я могу их ненавидеть. – Дарлинг большим глотком ополовинил стакан. – Неужели в наши дни люди рисуют такие картины?

– Да, Кристиан. Пожалуйста, не пей больше.

– Тебе они нравятся?

– Да, дорогой.

– Правда?

– Правда.

Дарлинг вновь всмотрелся в картины.

– Маленькая Луиза Такер. Красавица Среднего Запада. Я вот люблю картины с лошадьми. А почему тебе нравятся такие картины?

– За последние несколько лет я очень часто бывала в галереях…

– Именно этим ты занимаешься во второй половине дня?

– Именно этим я занимаюсь во второй половине дня.

– А я во второй половине дня пью.

Луиза поцеловала его в макушку. Он по-прежнему всматривался в репродукции, держа в руке стакан виски. Она надела пальто и молча выскользнула за дверь. Вернувшись в сумерках, сказала Дарлингу, что ее взяли на работу в женский журнал мод.

Они переехали в более дешевую квартиру. По утрам Луиза уходила на работу, а Дарлинг сидел дома и пил. Если приходили счета, их оплачивала Луиза. Она убеждала себя, что сможет уйти из журнала, как только Дарлинг найдет работу, хотя с каждым днем дел у нее только прибавлялось: она беседовала с авторами, выбирала художников-иллюстраторов, искала актрис, фотографии которых публиковались в журнале, встречалась за ленчем с нужными людьми, завела тысячу новых знакомых, каждого из которых представляла Дарлингу.

– Мне не нравится твоя шляпка, – сказал как-то Дарлинг, когда она пришла вечером и, поцеловав, дохнула на него мартини.

– А что не так с моей шляпкой, бэби? – спросила она, пробежавшись пальцами по его волосам. – Все говорят, что она очень эффектная.

– Слишком эффектная, – ответил Дарлинг. – Она не для тебя. Такую шляпку должна носить богатая, утонченная женщина лет тридцати пяти, у которой куча поклонников.

Луиза рассмеялась.

– Я и стараюсь выглядеть богатой, утонченной женщиной лет тридцати пяти, у которой куча поклонников.