Ошибка мертвого жокея

– Мы торопимся, – объявил Фланаган. – Уезжаем к Адирондакским горам. В июне там, говорят, классно. Мы хотим произвести окончательный расчет.

– И правильно, – осклабился Алекс. Он не мог не улыбаться, думая о деньгах. – Пять тысяч долларов, детка.

– Боюсь, ты ошибаешься, – медленно произнес Фланаган.

– Ты сказал, пять тысяч долларов? – вежливо переспросил Сэм.

– Да, – ответил Алекс. – Да. Пять тысяч баксов, как мы договаривались. Разве нет?

– Это было в феврале, Алекс, – ровным голосом пояснил Фланаган. – А с февраля много чего произошло.

– Великие изменения, – добавил Сэм. – Почитай газеты.

– Перестаньте издеваться, – сказал Алекс, обливаясь в глубине души слезами. – Прекратите это дерьмо!

– Все верно, полководец, – кивнул, глядя без всякого интереса в окно, Фланаган, – тебе причиталось пять тысяч долларов. Но все эти деньги сожрали врачебные счета. Разве это не ужасно? Страшно подумать, насколько дорогими в наши дни стали медицинские услуги!

– Мы пригласили для тебя специалиста, Алекс, – вмешался Сэм. – Самого лучшего. Кроме ожогов, он знаменит и тем, что классно лечит огнестрельные раны. Но стоит это безумно дорого.

– Послушай ты, вшивый Фланаган! – заорал Алекс. – Я тебя достану! Не думай, что я не смогу тебя достать!

– В твоем состоянии кричать вредно, – примирительно сказал Фланаган.

– Да, – подтвердил Сэм, – док говорит, тебе нельзя напрягаться.

Фланаган подошел к комоду, выдвинул ящик и достал из него револьвер Алекса. Умело открыв барабан, он вытряхнул на ладонь патроны и тут же ссыпал их в карман.

– На тот случай, если горячая греческая кровь на минуту затуманит тебе голову, Алекс, – пояснил он. – Это было бы очень плохо.

– Фланаган! – крикнул Алекс. – Неужели я ничего не получу? Совсем ничего?

Фланаган взглянул на Сэма, открыл бумажник, вытянул оттуда пятидесятидолларовую банкноту и швырнул ее Алексу.

– Из собственного кармана, – сказал он. – Как знак моей ирландской щедрости.

– Наступит день, – сказал Алекс, – когда я расплачусь по всем долгам. Запомни. Так что жди.

– Эксперт мирового класса, эффективно действующий в любых обстоятельствах! – захохотал Фланаган. – Знаешь, Александр, тебе наш бизнес противопоказан. Поэтому завязывай. Прислушайся к совету старика. Тебе для нашей работы не хватает темперамента.

– Я расплачусь, – упрямо повторил Алекс. – Запомни.

– Полководец! – рассмеялся Фланаган. – Ужасный грек! – Он приблизился к Алексу и ткнул тыльной стороной ладони тому в лицо. Голова Алекса резко дернулась назад. – Будь здоров, Александр! – бросил Фланаган и вышел из комнаты.

После этого к Алексу подошел Сэм. Он положил ладонь на плечо страдальца и ласково произнес:

– Береги себя, Алекс. Ты прошел через большие испытания. Тебе пришлось выдержать такое напряжение.

После этих слов утешения он последовал за Фланаганом.

Минут десять Алекс сидел в кресле, уставившись сухими глазами в стену. Нос от удара Фланагана слегка кровоточил. Затем Алекс вздохнул, встал с кресла и влез в пиджак. С трудом наклонившись, он поднял с пола пятьдесят долларов и положил банкноту в бумажник. Пустой револьвер он опустил в карман пальто и медленно вышел из дома на яркое июньское солнце. Едва доковыляв до парка Форт-Грин, он, тяжело дыша, уселся на первую скамейку. Несколько минут сидел в неподвижной задумчивости, время от времени печально покачивая головой. Затем Алекс достал из кармана пальто револьвер, осторожно осмотрелся по сторонам и незаметно опустил оружие в стоящую рядом со скамьей урну. Пушка упала на скопившиеся там бумаги с негромким глухим стуком. Алекс запустил руку в урну, вытащил оттуда выброшенную кем-то газету и сразу обратился к разделу «Работа». Солнце ярко освещало газетные листы. Алекс прищурился и начал водить пальцем по странице, отыскивая колонку «Требуются молодые мужчины». Он еще долго сидел в своем тяжелом пальто под жарким июньским солнцем, делая на полях газетного листа крошечные карандашные пометки.

    1939

Рывок на восемьдесят ярдов

Он принял высокий пас, энергичным движением бедер стряхнул руки полузащитника, который пытался уложить его на траву. Еще один полузащитник отчаянно кинулся ему в ноги, но Дарлинг эффектно перепрыгнул через него, и он остался лежать на земле у самой линии схватки. Десять следующих ярдов Дарлинг пробежал без помех, набирая скорость, дыша легко и свободно, чувствуя, как накладки то прилипают, то отстают от голеней. Он слышал за спиной тяжелые шаги, отрывался от них и видел все поле: игроков своей команды, рассыпающихся веером, соперников, набегающих на него, блокирующих, борющихся за удобную позицию, зону, которую он должен пересечь.

Все вдруг упорядочилось, встало на свои места, впервые в жизни превратилось в единое целое, сменив бестолковое мельтешение людей и звуков. На бегу он чуть улыбнулся, держа мяч перед собой обеими руками, высоко поднимая ноги, чуть ли не по-женски виляя бедрами. Центральный защитник бросился к нему, но он, имитируя уход налево, двинулся вправо, врезал ему плечом и, не снижая скорости, промчался мимо, вспарывая торф шипами бутсов. Теперь ему противостоял только опорный защитник. Он приготовился к встрече, приближался, полуприсев, широко разведя руки. Дарлинг прижал мяч к груди, сгруппировался и попер на него – двести фунтов мышц, помноженные на скорость. Он не сомневался, что проломит защитника. Не думая, автоматически, врезался в него, выставив вперед одну руку, угодил защитнику в нос. Брызнула кровь, защитника отнесло в сторону, а Дарлинг легко побежал к «городу», слыша затихающий топот за спиной.

Как давно это было? Вроде бы осенью, когда по ночам землю схватывало морозцем, листья кленов устилали стадион и тренировочное поле, девушки надевали поверх свитеров пальто, когда приходили смотреть на тренировки во второй половине дня… Пятнадцать лет назад. Дарлинг осторожно вышел на то же поле в весенних сумерках в туфлях, в двубортном сером костюме, мужчина тридцати пяти лет, прибавивший за эти годы десять фунтов, но не жира, с лицом, для которого временной промежуток между двадцать пятым и сороковым годами не прошел бесследно.

Тренер довольно улыбался, помощники тренера переглядывались, как бывало всегда, когда один из рядовых игроков неожиданно проявлял себя, доказывая тем самым, что их работа дает отдачу, что они не зря получают две тысячи долларов в год.

Дарлинг затрусил назад, глубоко дыша, совершенно не устав, в прекрасном расположении духа, хотя его рывок составил добрых восемьдесят ярдов. Пот катился по лицу и каплями падал на футболку, но ему нравились эти ощущения. Теплая влага смазывала кожу, как масло. В углу игроки перебрасывались мячом. Шлепки по коже звонко разносились в осеннем воздухе. На другом поле новички отрабатывали свое, и оттуда слышался резкий голос куортербека, топот одиннадцати пар бутсов и крики тренеров: «Живее, живее!» Его радовал смех игроков, он слышал аплодисменты студентов, сидящих на трибунах, он знал, что после такого рывка тренер обязательно выставит его на субботнюю игру с Иллинойсом.

Пятнадцать лет, думал Дарлинг. Он помнил душ после тренировки, горячую воду, мыльную пену, молодые голоса поющих игроков, полотенца, острый запах масла гаултерии. Все хлопали его по спине, когда он одевался, а Паккард, капитан, который очень серьезно относился к своим обязанностям, подошел к нему, пожал руку и сказал: «Дарлинг, в ближайшие два сезона тебя ждут блестящие перспективы».

Помощник менеджера суетился над ним, протирая царапину на ноге спиртом, заливая ее йодом. Легкое пощипывание вновь позволило ему осознать, какое у него молодое и сильное тело. Царапину прикрыла полоска пластыря, и Дарлинг отметил, какой же белый этот пластырь на красном фоне его распаренной кожи.

Одевался он медленно, наслаждаясь шелковистостью рубашки и мягким теплом шерстяных носков и фланелевых брюк, столь отличными от шершавости защитного жилета и накладок на голени. Он выпил три стакана холодной воды, и сухость горла, вызванная потерей жидкости во время тренировки, исчезла.

Пятнадцать лет.

Солнце село, небо за стадионом позеленело, и он рассмеялся, глядя на трибуны, возвышающиеся над деревьями. Он знал, что в субботу, когда семьдесят тысяч глоток ревут при выходе команды на поле, часть этого салюта будет предназначаться и ему. Шел он медленно, прислушиваясь, как хрустит гравий под ногами, вдыхая вечерний воздух. Ветерок играл его влажными волосами, приятно охлаждая шею.

Луиза ждала его на дороге, в своем автомобиле. Верх она опустила, и он вновь отметил, как отмечал при каждой их встрече, какая же она красивая: большие глаза, светлые волосы, яркие губы.

Она радостно улыбнулась и открыла дверцу.

– Ты показал себя во всей красе? – спросила Луиза.

– Можешь не сомневаться. – Он сел, утонув в мягкой коже, вытянул ноги, улыбнулся, думая про рывок на восемьдесят ярдов. – Прыгнул выше головы.

Какое-то мгновение она очень серьезно смотрела на него, а потом, как маленькая девочка, встала коленями на свое сиденье, обняла руками за шею и крепко поцеловала в губы. Отстранилась чуть-чуть, глядя ему в глаза. Дарлинг поднял руку, ласково погладил ее по щеке, освещенной уличным фонарем, стоявшим в сотне футов. Они улыбнулись друг другу.

Луиза поехала к озеру, и там они посидели в машине, наблюдая, как над холмами медленно поднимается луна. Наконец он повернулся к ней, мягко привлек к себе, поцеловал. Губы Луизы стали податливыми, она прильнула к нему, на ее глаза навернулись слезы. И он знал, впервые знал, что она ему ни в чем не откажет.

– Сегодня вечером, – сказал он, – я зайду за тобой в половине восьмого. Ты сможешь уйти?

Она смотрела на него. Улыбалась, но в глазах по-прежнему стояли слезы.

– Хорошо. Я смогу. А как насчет тебя? Тренер не устроит скандал?

Дарлинг усмехнулся:

– Тренер у меня в кармане. Ты сможешь дотерпеть до половины восьмого?

Она вновь улыбнулась: