Всё могут короли. Одним росчерком пера. Пять слов на букву "л"

Вот оно, её последнее письмо! И эти строчки, которые тогда его разгневали, а сейчас – больно ранят каждым словом… «для нас с братом Вы всегда были, прежде всего, королём, а не отцом. Мы с Ноэсом держались друг за друга. Мы вдвоём ощущали себя семьёй. Ни матушка, выносившая нас в своём чреве, тихая, запуганная женщина, задавленная Вашим величием, вечно о чём-то молящаяся, не смеющая ни приласкать нас, ни поговорить с нами. Ни, тем более, Вы – громовержец без единого слова, которому достаточно было только взгляда, чтобы вопрос или просьба застывали невысказанными на устах не только Ваших подданных, но и собственных детей…»

Как же он, Оенгус, разгневался, когда получил это письмо! Как посмела она, неблагодарная дочь, высказывать ему этот вздор?! Да ещё и за брата, тело которого не успело остыть в могиле! Но сейчас, когда он уже смирился с болью от потери сына, сейчас, когда и Оайриг уже давно нет среди живых, сейчас, когда и его земной путь подходит к завершению, сейчас ему хочется… Нет! Не поспорить с дочерью! И не оправдаться… Хочется разобраться…

«… Но Вам и этого оказалось мало! Вы отобрали у меня Ноэса. Вы сделали из него своё подобие – холодного, бездушного будущего правителя, убив в нём всё человеческое. И этого я не прощу Вам никогда!» Тогда ему не нужно было её прощение, эти слова вызвали в нём только презрение.

«Есть только одно, за что я Вам буду благодарна до конца моих дней – Вы не стали препятствовать моему браку со Стифеном. Посчитали его достойным руки Вашей дочери. И этим сделали меня счастливейшим человеком! В его замке я почувствовала себя дома. В его объятиях я ощутила себя любимой! С ним и нашим сыном Аонгусом я обрела семью! Он, мой дорогой и любимый супруг, научил меня любить мужчину, который, будучи королём, остался человеком. Он подарил мне радость материнства. Учит меня быть матерью, учит любить своё дитя. Вы, вероятнее всего, посчитаете меня сумасшедшей, прочитав эти строки…» (Так оно и было, он, действительно, посчитал тогда, что Оайриг сошла с ума.) «Да, пусть Аонгус не был выношен в моём чреве, но он – мой сын, мой родной сын! Только вот стать ему матерью, мне ещё учиться и учиться. Учиться проявлять свою любовь, не стесняться того, что есть внутри, но что так сложно показать наружу. Что может быть естественнее любви? Она впитывается с молоком матери, она крепнет в кругу семьи. Но если этого не было, как у меня? Как у Ноэса? Ах, если б Вы знали, как тает моё сердце, когда я прихожу ночью в покои моего дорогого мальчика и любуюсь им, спящим. Глажу его лоб, целую волосы. И как горько мне, когда при свете дня не могу переступить через Ваше суровое воспитание, чтобы просто обнять его! Желаю Вам, чтобы когда-нибудь, хотя бы отдалённо, любовь коснулась Вашего сердца. Только в любви человек обретает счастье»

Если бы тогда король прочёл до конца эти строки, он бы в гневе разорвал письмо, а так он просто бросил его в шкатулку, присоединив к первому, как ещё одно доказательство несостоятельности притязаний Аонгуса на трон Инверслида. Хотя своего прямого наследника – сына, к тому времени уже потерял. А через пять лет потерял и дочь – Оайриг. Дочь, с которой не общался после появления на свет Аонгуса. Дочь, сердце для которой не открыл на похоронах сына. На похороны которой не поехал, чтобы проститься. Простить и попросить прощения самому.

Король Оенгус часто думал – за что так сурово обошёлся с ним Бог? И, копаясь в себе, честно выскребая правду со дна души, кажется, понял. Ноэса у него забрали из-за той лжи, которую он, Оенгус, посчитал благом для своего королевства. Дело в том, что из чрева королевы первой из двойняшек на свет появилась Оайриг. Она по праву первородства должна была считаться наследником его трона. Но, когда в следующую минуту появился сын, он, ни секунды не сомневаясь, объявил его рождённым первым. Пять человек, присутствовавших при родах королевы, поплатились за это его решение жизнью.

А за что у него забрали Оайриг? Чтобы он почувствовал пустоту с её уходом? Чтобы вспомнил, где у него находится сердце? Что оно вообще у него есть? Или чтобы усмирить его гордыню? Усмирить тем, что бастард, которого он презирал, которого не признавал внуком, стал королём Инверслида, который он хотел присоединить к своему королевству? И, вскоре, с его уходом в вечный покой, наоборот, присоединит его королевство Бордерс к своему? Потому что ни у кого, кроме Аонгуса, не оказалось того сочетания качеств, которое требуется королю…

– в переводе – «единственный выбор»

18

– А у меня скоро день рождения, – грустно произнесла Имоджен и продолжила, отвечая на невысказанный, но легко читаемый в глазах короля Оенгуса, вопрос, – Пятнадцать.

Пятнадцать… С каким нетерпением она ждала свой пятнадцатый день рождения! Как мечтала о бале, где будет царить! Как грезила о принцах – рыцарях в сверкающих доспехах, которые окружат её своим вниманием! И среди них будет Он – один, единственный, обязательно будет, который станет для неё особенным, любимым. И Он её полюбит, обязательно полюбит! А дальше… Дальше воображение рисовало столь соблазнительные картины, что от них становилось жарко телу.

Сначала черты любимого были абстрактными картинками, иллюстрациями из прочитанных рыцарских романов, дополненных собственными фантазиями. После бала в Инверслиде приобрели вполне узнаваемые черты короля Аонгуса. Но Аонгуса больше заинтересовал Тэмхас, чем она, а его сердце явно было занято принцессой Аденой. Имоджен грустила по этому поводу, но сказать, чтоб страдала от неразделённой любви – нет, такого не было. Не было ни до войны, ни в партизанском отряде, когда она его выхаживала. Ни даже тогда, когда она кинулась вслед за ним, тяжело раненым в сражении, увозимом дедом в Бордерс.

В замке короля Оенгуса тоже было как-то не до страданий – надо было опять выхаживать Аонгуса, вытаскивать его из цепких лап смерти. А вот когда Аонгус отошёл от края, пришёл в себя, когда зажили раны на его теле, превратившись в шрамы, тут-то и начались её страдания. Когда, в какой момент, Имоджен полюбила Аонгуса, она не заметила, а вот день, когда поняла, что он её не любит, не желает даже её дружеского участия, мало того, тяготится её присутствием, осознала чётко.

Стало больно. И ещё… Ещё она растерялась, поскольку совершенно не представляла, что делать дальше. Война с варварами уже закончилась. По крайней мере, их отбросили так далеко на север, что даже сведения о них перестали поступать. Зато в изобилии поступали сведения о междоусобице среди земель, подвергшихся их нападению. Многие королевства были обезглавлены, и соседи решили воспользоваться ситуацией, чтобы расширить свои владения. Дальние родственники королевских династий были искренне возмущены поползновениями соседей, раскрывших рот на вотчину, которую они считали уже своей. И таких «наследников», как правило, находился не один, а несколько. А ещё на трон претендовали те герцоги, графы и даже шевалье, которые возглавляли войска королевств во время войны с варварами. В самом деле, почему бы им не начать новую королевскую династию? Зря, что ли, они кровь свою проливали? Их претензии на трон имеют под собой гораздо больше оснований, чем седьмая вода на киселе родственников по крови, отсиживавшихся где-то по своим углам во время войны, или право соседей на территорию, только на том основании, что у них общая граница! Какого-то единого центра, главы или органа, которому можно было пожаловаться, изложить суть дела, разобраться по закону, не было. А потому все споры решались с помощью мечей. И война, ещё более кровопролитная и ожесточённая, чем с варварами, полыхала на огромной территории. Заложником в ней оказался народ. Когда враг был внешним, всем было понятно с кем воевать. А когда воевали между собой свои, что прикажете делать простому люду?

Имоджен не знала, что творится в её родном Чекменхэе. Её права на престол вряд ли кто мог подвергнуть сомнению, но как управляться с королевством самостоятельно, она даже в мирное время представляла с трудом, что, уж, говорить о военной поре. А, между тем, пришло время отправляться домой. Аонгус выздоровел, ясно дал понять, что она ему не нужна, и причин оставаться в Бордерсе больше у неё не было.

Король Оенгус обрадовался сообщению Имоджен о её предстоящем дне рождения…

Они вдвоём гуляли по саду. Это вошло у них в привычку ещё до того, как Аонгус пришёл в себя. Час до обеда у постели внука, потом совместный с Имоджен обед, и час после него в саду, прочно вошли в распорядок дня короля Оенгуса наравне с утренним докладом аколуфа Уиллига о состоянии дел в собственном замке и королевстве в целом, а также о новостях с театра военных действий. Таким образом, в отличие от Имоджен, Оенгус был прекрасно осведомлён о положении дел в её королевстве, также как и о том, что происходит в Инверслиде. Только, если в дела Инверслида королю Оенгусу вмешиваться не пришлось, поскольку Аонгус позаботился, чтобы в его отсутствие было кому следить за порядком, то в Чекменхэе пришлось наводить порядок твёрдой рукой.

Имоджен об этом не знала, поскольку ни о чём подобном у короля Оенгуса не спрашивала, а он не привык отвечать на вопросы, которых ему не задавали. Он и на те, что задавали, не на все отвечал. В этом смысле они с внуком оказались похожи, хоть и не родная кровь, а вот, подишь, ты! Аонгус охотно беседовал с дедом на темы, касающиеся управления королевством, или войны, но сразу же замыкался в себе, как только Оенгус подступался с вопросами о принцессе Имоджен. На требование объясниться по поводу их затянувшейся помолвки (а как иначе можно было бы стать женихом и невестой?), сухо и без тени смущения заявил, что помолвки не было и не будет. Не будет, потому что он не любит принцессу Имоджен. Назвал её невестой в письме, чтобы у неё было основание попросить о помощи короля Оенгуса на случай собственной смерти.

Оенгус, который достаточно пожил на свете, чтобы отличать правду от лжи, не важно – произнесённую или подразумеваемую, Аонгусу не поверил. И потому обрадовался, когда Имоджен упомянула о своём пятнадцатом дне рождения. Дне рождения, после которого она имела право вступать в брак…

– Обещаю сделать всё возможное, чтобы бал в Вашу честь стал самым запоминающимся событием этого года! – торжественно произнёс король Оенгус и поцеловал руку принцессе (королеве?) Имоджен.

А про себя подумал: «Вот на балу и посмотрим, кто кого любит или не любит!»

19

– Что Вы хотите от меня услышать?!? – кричал вне себя Аонгус, – Что я люблю её? Да! Да! Я люблю её всем сердцем! Каждой клеточкой своего тела! И именно потому, что люблю её, никогда, слышите? – ни-ког-да нашему браку не бывать! Кто я такой?!? Посмотрите на меня! Я – калека! И больше – никто! Разве могу я кого-то защитить?!? Осчастливить женщину?!? Стать мужем и отцом?!? Она молода и красива. Она достойна лучшей участи, чем выносить горшки за калекой!

Запал Аонгуса кончился и он замолчал. Замолчал и отвернулся к окну. Он так устал за сегодняшний день, как никогда в жизни. Чувствовал себя таким разбитым, хотя, казалось бы, куда, уж, больше? И так прикован к инвалидному креслу. Пожизненно. Оно теперь и его трон, и его средство передвижения (к передним ножкам кресла были приделаны маленькие колёсики, к задним – два больших колеса, которыми он мог управлять сам), и его ночной горшок (под сиденьем был сооружён ящик, в котором находился настоящий горшок. Аонгус, когда ему приспичивало сходить в туалет, отодвигал в сторону под собой заслонку, наподобие той, что закрывает отверстие камина, испражнялся, а потом звал слугу, который заменял горшок на новый). Только что кроватью кресло не было. На неё приходилось перебираться с помощью слуг. И сейчас, когда он уже был в кровати, ему хотелось только одного – чтобы его оставили в покое, оставили одного, наедине со своими горькими мыслями.

Если король Оенгус хотел получить от него признание в любви к Имоджен, то он его получил. Если король Оенгус хотел сделать ему больно, то это удалось ему на славу!

Только в первые минуты бала Аонгусу удалось забыть о своём положении, удалось почувствовать себя счастливым, залюбовавшись на Имоджен. Такую красивую, оживлённую. Счастливую! Тем горше становилась для Аонгуса каждая последующая минута. Ведь это не он клал руку на её осиную талию и прижимал к себе во время танцев! Ведь это не он подносил ей стакан воды, когда её мучила жажда! Ведь это не на его руку она опиралась, когда гостей пригласили к столу! Ведь это не его шуткам она смеялась, закидывая голову назад! Ведь это не его она так внимательно слушала, не отрывая своих прекрасных карих глаз с зелёными искорками от глаз собеседника! Не его! Не его! Не его!

Кое-что из этого он мог бы делать, пусть и опять глядя на Имоджен снизу вверх, но провидение как будто нарочно препятствовало этому. Стоило ей обратить свой взор на него, как чья-то спина тут же загораживала обзор. Стоило ей направить шаги в его сторону, как кто-нибудь тут же отвлекал её каким-нибудь пустяком и уводил прочь. Это было ужасно похоже на кем-то подстроенные действия!

Аонгус тогда решил вообще покинуть бал. Тихонько улизнуть. Хотя улизнуть, сидя на громоздком кресле, это было громко сказано. Но и это ему не удалось. Не дали. Слуги молча вернули его на место. И вот тогда Аонгус окончательно убедился, что всё на этом бале было не случайно. Он с ненавистью посмотрел на своего мучителя – короля Оенгуса, и дал себе слово не доставлять врагу удовольствия любоваться своими муками. Нашёл себе собеседников среди старшего поколения, а потом и партнёров по карточным играм. И благополучно переместился в игровую комнату. Прочь из бальной залы. Подальше от предмета своей любви. И от своего мучителя. Слуги не посмели воспрепятствовать этому.

Так что окончание бала прошло для Аонгуса относительно спокойно. По крайней мере, он так выглядел. Но внутри него всё кипело. И не успел король Оенгус, зайдя к нему перед сном в спальню, задать ни единого вопроса, как котёл терпения Аонгуса взорвался…

Оенгус искренне не понимал терзаний внука. И с лёгкостью мог возразить на все его крики, что, прежде всего он – король! Да, он не сможет больше ходить самостоятельно и вряд ли сможет сидеть на лошади, но какое это имеет отношение к выполнению обязанностей короля? У короля должна быть железная воля и цепкий ум. Всё это у парня есть! А в остальном… Какая разница отдавать слугам приказ забирать ночной горшок – из-под кресла или из-под кровати? Какая разница одевать короля стоящего или сидящего? Танцы? Тоже мне потеря! Даже смешно об это переживать! Охота? Да, лишиться удовольствия от охоты, это Оенгус мог понять, но, во-первых, с этим можно смириться, во-вторых, возможно ещё не всё потеряно и этому можно научиться, а в-третьих… А в третьих, какого чёрта! Сам виноват! Нечего было лезть в гущу сражения! Место короля во главе войска, а не в куче дерущихся. Вот и находись во главе, руководи сражением, а не маши мечом, как простой воин. Не можешь стоя, так и сидя ничем не хуже!

Единственное, что заслуживало внимания, так это – остался ли Аонгус мужчиной? В смысле продолжения рода, продолжения королевской династии. Если его орудие также неподвижно, как и ноги, или стреляет холостыми, то смысла оставлять его на троне Инверслида и, тем более, рассчитывать как на наследника Бордерса, не было никакого. И ещё эта бабская истерика… Неужели он в нём ошибся?

И король Оенгус молча развернулся и ушёл, так и не сказав внуку ни слова. Оставил Аонгуса одного, как тот и хотел.

20

– Вы уверены, что она на сносях и это ребёнок моего внука? – буравил король взглядом свою первую статс-даму.

Бедняжка хоть и привыкла к самодурству своего короля, но не знала, куда деть взгляд от смущения. Так же как и тогда, когда он поручил ей найти девушку, чтобы удовлетворять короля Аонгуса в постели. По параметрам, которые король Оенгус изложил сухим, будничным тоном, девушка должна была быть тихим, скромным созданием, с бешеным сексуальным темпераментом, способным воспламенить даже мёртвого. То есть нужна была девственница и развратница в одном флаконе!

Практически не выполнимая задача, но первая статс-дама с ним справилась. Из бойких девиц, уже вовсю флиртующих с парнями, отобрала несколько по виду ещё не девушек, но уже и не девочек. Выбрала из них двух девственниц и отправила обоих на обучение к конюху. Через неделю собственной персоной проэкзаменовала обоих, убедилась, что девственная плевра на месте (и конюх, и обе девицы могли лишиться жизни, если бы это было не так), выбрала самую страстную, по словам конюха, в любовницы королю Аонгусу, а на второй заставила конюха жениться.

Девицу приходилось еженощно доставлять в спальню короля собственноручно в обстановке строгой секретности. А днём держать у себя в покоях взаперти, поскольку и за секретность, и за то, что девица понесёт от короля, а не от какого-нибудь ушлого слуги, своей головой отвечала уже она, первая статс-дама.

И, хотя свечку над королевской постелью дама не держала, она была уверена, что предпринятых усилий и принесённых ею в течение этих полутора месяцев жертв достаточно, чтобы положительно ответить на вопрос короля.

Оенгус внимательно наблюдал за тенями, пробегавшими по лицу статс-дамы, но подвоха не заметил. А потому сказал с облегчением:

– Избавьтесь от обоих.

Для гарантированного результата статс-дама поила девушку отваром из спорыша и пижмы. Первый приводит к смерти плода, вторая к выкидышу. Что и как пошло не так, она не знала, но вскоре нашла девушку уже мёртвой в луже крови и какой-то слизи между ног. Может оно и к лучшему, ведь при удачном прерывании беременности она закончила бы свои дни портовой шлюхой где-нибудь на краю земли.

21

Имоджен в сильнейшем смятении возвращалась в свои покои после разговора с королём Оенгусом. Недаром у неё кольнуло в сердце нехорошим предчувствием, когда он предложил ей поговорить в своём кабинете. Почему не в саду, по которому они гуляли вдвоём всего пару часов назад?

В кабинет короля Имоджен зашла как гостья. А вышла оттуда уже невестой. Невестой короля. Но не того, кого любила, и замуж за которого жаждала выйти.

Король Оенгус жестом предложил Имоджен сесть и молча вручил ей в открытом виде письмо, с помощью которого она попала в его замок. Письмо, в котором Аонгус не только раскрывал её личность принцессы под обличьем мальчика, но и представлял своей невестой. Дочитав до этих слов, у Имоджен закружилась голова от счастья. Но последующие слова короля Оенгуса вернули её на землю.

– Столь продолжительный срок, в течение которого мы имели удовольствие принимать Вас в качестве гостьи у нас в Бордерсе, опирался на Ваш особый статус, упомянутый в данном письме. Но король Аонгус заявил, что помолвки между вами не было. И статус невесты он присвоил без Вашего согласия, руководствуясь исключительно заботой о Вашей безопасности. Он предполагал, что письмо всплывёт уже после его смерти, что, как Вы понимаете, должно было снять все взаимные обязательства, накладываемые помолвкой между особами столь высокого ранга. И тогда бы Вы не оказались в том щекотливом положении, в котором находитесь сейчас, за что я нижайше прошу Вашего прощения.

– Ваше величество! Я не понимаю, в чём Вы или король Аонгус виноваты передо мной? Король Аонгус, действительно, предложил воспользоваться письмом в случае своей смерти. Если кто и виноват в возникшем недоразумении, так только я сама. Я нарушила условие обнародования письма, и то, что не догадывалась о его содержании, никоим образом меня не оправдывает. Мне остаётся только искренне поблагодарить Вас за тёплый приём и попрощаться.

Имоджен даже приподнялась со стула, намереваясь покинуть не только кабинет короля, но и замок, немедля.

– Вы же понимаете, – продолжил король Оенгус, как будто не замечая намерений принцессы, – что в сложившихся обстоятельствах, Вы не можете покинуть Бордерс иначе как в статусе жены? Поскольку король Аонгус категорически не намерен связывать себя узами брака с Вами, мне не остаётся ничего другого, как предложить Вам свою руку и сердце.

Имоджен растерялась. Она не ожидала ни подобного разговора, ни, тем более, такого его завершения.