Исповедь коралловой женщины

Как это созвучно словам стихотворения поэта Суркова: «В землянке»:

«Бьётся в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поёт мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза».

«Вчера состоялся митинг, где решили пожертвовать на оборону. И теперь схожу с ума, что эти девять месяцев буквально тебе ни чем не помог. Но близок час, когда враг побежит на всех фронтах, мы будет торжествовать победу и заживаём тихой, мирной, счастливой жизнью».

23.02.2022. Не напоминает ли вам этот момент сегодняшнюю ситуацию?

Сохранилась сосновая кора, на которой вырезано: «Волжск, 30.05.1942. Любовь моя, Оля, не забудь Ваню». Фотоснимок в «Независимой газете» 30.04.2020 года в моей статье «Белые снега войны». А мне записочка: «От папы Лясеньке. Целую маленькую деточку. Пусть этот костюмчик ты оденешь с папой». Я помню этот костюмчик.

«Кота, почему я тебя так люблю? Жизнь без тебя для меня просто не выносима. Солнышко моё, когда ты меня опять согреешь? Чтобы ни случилось, ты всегда для меня будешь одинаково дорога, только ты должна жить. Пришли махорку, кисет, трубку, бумагу».

У него была жена с тремя детьми, а он у отца, Дмитрия Ивановича, живущего в Черкизово, просит разрешения жить с мамой. Чем мама так цепляла мужей?

Одна из полевых открыток, проверенных комендатурой, датирована 06.01.1943, а 20.02.1943 он погибнет – без вести пропавший.

Я всегда звала его папа Ваня, помнила о нём всю жизнь, на стене всегда висела и всегда висит его фотография.

Один верил в город-сад, другой верил в победу, третий – в силу искусства. Ну, и агитация была в СССР! А теперь кто чему верит???

Тайну моего происхождения открыли мне соседи Микеладзе. Оказывается, у мамы был муж, мой отец, от которого она ушла беременная. От этой новости я убежала в детский дом.

Мама и я носили всегда фамилию её первого мужа – Данцига Виктора Акимовича. Читаю Марию Метлицкую: «Совершенно чужой человек – он не видел её детства, не знал её в юности, мимо прошло её взросление, становление, а он только отсылал деньги». Маме не нужен был такой муж и отец для меня.

Следующий мужчина у мамы появился, когда я была уже девушкой. Отчима назвать папой я уже не смогла, только дядей. Он снимал у нас комнату. Ушёл он из своей первой семьи, оставив на руках бывшей жены годовалого мальчика. А мне в это время было 14 лет. Никакого подхода к детям у него не было. Он был младше мамы на 15 лет, а выглядел – старше, уже появились залысины. Дядю Володю Этингера я не приняла. Он скрыл причину своего ухода из семьи. Его сына усыновил дед. А причина развода с первой женой – пьянство. Владимир Гаврилович Этингер был художником. Родился он 05.05.1919 года, в городе Поти (Грузия) в семье Гаврилы Фёдоровича Акимушкина, циркового клоуна (тоже пьяницы), который носил сценический псевдоним Гарри Этингер. Сохранилась и афишка и справка 1922 года с разрешением выступления цирка на юге России.

Мать была осетинкой, через три месяца после родов умерла. Маленького Володю воспитывала тётка в городе Смоленске, т.к. в три года Володя остался сиротой. Я помню как один раз мы ездили с мамой в город Смоленск к Плонским. И сохранилась одна открытка, на которой вместо марки приклеена фотография дочки Плонской, влюблённой в Володю Этингера. В это время Володя призван на военную службу. В Доме пионеров Володя занимался живописью. До войны успел в Смоленском и Вяземском молодёжных театрах отработать художником-оформителем с Павлом Богдановым, который в последствии стал главным художником Ногинского театра. Даже после смерти дяди Володи, он очень часто приезжал к нам в гости. В 1939 году Володя был призван в армию.

На войне прошёл окопы Сталинграда, защищал Дом Павлова, был награждён медалью за Сталинград (1943 год) и орденом Красной Звезды (1945 год). Был ранен в поясницу и в правую руку. Рука стала усыхать.

Однако он из госпиталя демобилизовался в Москву и, как участник войны, поступил во ВГИК. Это было время Василия Шукшина, Владимира Басова, Зиновия Гердта и Александр Алова, это было время, когда демобилизованные ходили в сапогах и гимнастёрке, а не в костюмах. Он был отличником, членом партии. По рекомендации Фёдора Богородского, в 1947 году был принят в члены МТСХ (Московское товарищество советских художников), а в 1949 году – в члены МОСХа (Московская организация советских художников). Дипломная работа была по книге Сергея Маркова «Юконский ворон» о Григории Шелихове – купце, мореплавателе, основателе компании «Русская Америка». В 2022 году МОСХу исполнилось 90 лет.

С 1951 года работал художником-оформителем на «МОСФИЛЬМе». Есть фотография в Газете «Московский художник», где он консультирует фильм «Сталинградская битва». По пьесе В.Н.Ажаева был поставлен фильм «Далеко от Москвы» о становлении города Комсомольск-на-Амуре, и фильм Михаила Калатозова по одноимённой пьесе Николая Вирты «Заговор обречённых» или «Под кардинальской мантией», с Вертинским в роли кардинала Бирнч.

Одновременно Володя преподавал во ВГИКе. Есть отчёт о летней практике. Но канцелярская работа его тяготила. Он был свободным художником, богемой. Я его чаще видела в тулупе, уезжающим в Абрамцево, в Ашукинскую, даже сама ездила с ним на пленер. Он писал, а я вдоль железной дороги собирала малину. Сейчас – это города–спутники Москвы. Несколько раз он уезжал на Байкал, на Кавказ. В домашний диван складывались сотни этюдов, а продавались только те картины, которые писались по заказу сначала Товарищества, потом – Союза. Художником он был эмоциональным, экспрессивным. У него развито было чувство света и воздуха. Участвовал в первой выставке молодых художников в 1952 году. Представлял свою дипломную работу 1949 года «Юконский ворон» по книге Сергея Маркова об основателе Русско-Американской компании Григории Шелихове (остров Шелихова, мыс Шелихова на Аляске).

Участвовал в оформлении павильона «Геология» на ВДНХ. Картины были размером 4,0х1,6 метра.

Эскиз «Геологическая разведка» я продала в 2000 году через Выставочный зал на Кузнецком мосту. Выставляла часть эскизов на улице Горького, дом 48 в зале Товарищество советских художников. Мастерской не давали. Когда я подросла и мне уже нужна была отдельная комната, он стал снимать мастерскую с другом, Виктором Чуловичем, на двоих. Инвалид войны – никаких льгот. Это только потом о них стали вспоминать. Да и портретов вождей не писал, одни пейзажи. Был на базе художников в городе Тарусе. Отсюда циклы «Об Оке». Был в «Горячем ключе» отсюда цикл «Кавказ». На Байкале – цикл «Байкал». Один раз мы в 1951 году отдыхали с семьёй на Украине, в окрестностях городка Кролевец Сумской области, отсюда – «Украинский цикл», от которого осталась только одна картина ню – я в 14 лет.

После его смерти мы забрали все эскизы и готовые картины на холстах из его мастерской домой. Спрятали их в диван и огромную коробку от «Malboro» на шкаф в коридоре. И тогда я увидела и «Дьяковскую церковь», и «Бухту Соболью», и «Остров Ольхон», и «Последний снег», и «После дождя», и «Старую мельницу», и «Украинские мазанки», и «Гору Железную», и «Владимирский источник», и «Солнечный Железноводск», и «Камни Байкала», и «Подмосковную реку Ворю», и «На Яхроме», и «Саввино-Сторожевский монастырь», и миниатюры «Четыре времени года», и «Стог сена в розовом закате», и «Две сирени», и «Букет пионов в вазе» (производства ЛФЗ, подаренной ему Товариществом), и многочисленные байкальские этюды. Вода белая, синяя, фиолетовая, зелёная спокойная, штормовая. И так, более 200 картин и этюдов, подписанные и не подписанные. Добиться выставки его работ я, девочка, не смогла, хотя писала даже Н.Хрущёву.

Хоронили дядю Володю на Донском кладбище, в ячейке, но сначала его кремировали. И вот я, девочка, поддерживала маму и вынуждена была посмотреть в окошечко, где пылала печь. Впечатление на всю жизнь. Поэтому на похороны стараюсь не ходить, кроме похорон мамы и Ириного мужа, Димы.

Читаю про похороны Маяковского у Алисы Ганеевой «Л.Ю.Б.»: «Крематорий во дворе Донского кладбища недавно (в 1930 году) открыли в церкви. Этот крематорий был символом новой пролетарской культуры, Кафедрой Безбожия. В подвале, где располагались печи, можно было было в специальное отверстие наблюдать за сгорающим трупом. От жара и движения тёплого воздуха тело Маяковского стало приподниматься. Мама (Маяковского) в ужасе запричитала: «Он живой, он живой!» (из воспоминаний сестры Маяковского, Людмилы)».

Как вы думаете, что кричала я?

ПИСЬМО Н.ХРУЩЁВУ

Уважаемый Никита Сергеевич! Здравствуйте. Очень прошу простить меня за то, что в такие горячие дни для нашей Родины и для всего Мира я обращаюсь к Вам с личной и на первый взгляд неважной просьбой. 20 августа этого (1960 г.) года ушёл из жизни мой отчим Этингер Владимир Гаврилович, боец, защитник Сталинграда, имеющий 5 наград, член партии с 1942 года, художник, член МОСХа. Итог жизни был очень неожидан для членов семьи (меня и мамы) и для товарищей. Как установило следствие, причиной самоубийства было психическое расстройство нервной системы на почве алкоголизма. Пить он начал давно, и, когда это принимало серьёзные формы, мама обращалась в партком, чтобы на него как-то подействовали. Вместо того, чтобы действовать вместе с мамой, они создавали мнение о маме: жалуется, значит плохая. С ним либеральничали, жалели и упустили тот момент, когда ещё можно было что-то сделать. А потом пьянство перешло в алкоголизм. Мама собственными усилиями несколько раз устраивала его в больницу, и вот как раз в июле он лежал в больнице на улице Радио и, как всем казалось, поправился. Мы с мамой не знали, что это серьёзная психическая болезнь и ругались с ним как с пьяницей. Когда он пил, дома было не всё в порядке, у нас были скандалы (да это и естественно, что мы не могли мириться). Об этих скандалах кое кто знал, и его товарищи обвиняли маму. Вышел он из больницы 29 июля, приступил к работе.

Мы в это время отдыхали: я – на юге, мама – под Москвой. Мама приехала домой и нашла его в очень хорошем состоянии. Он даже отказался выпить в кругу друзей. Успокоенная этим, мама опять уехала на несколько дней. Приехала, они пошли в магазин покупать маме пальто. Он выпил, антабус не подействовал. Это привело его в ужас. Они срочно побежали к лечащему врачу. Врач-психиатр повела себя хуже, чем ведёт палач на плахе. Она грубо отрезала перед ним все пути к надежде, не подбодрила его и отказалась что-либо с ним делать. В то время он одним говорил, что повесится, а маме, – что любит жизнь. Мне он написал письмо на юг впервые в жизни. Лялька, я мечтаю с мамой поехать на Волгу работать, писать. Я решил жить в семье по-новому. «0 августа они вышли в город, на улице Горького мама зашла в магазин. А он убежал от неё. И через полчаса мама нашла его в мастерской повесившимся. На этом должна была бы кончиться история, но…

Никакой гражданской панихиды не разрешили, даже венок от МОСХа запретили… Мы, грешные простые люди, не понимаем, что есть такие негласные законы партии, что человек много сделавший для Родины, для Партии, не заслуживает простой дани уважения, которое отдают в последний час покойному.

Но и это не всё. Друзья решили написать некролог, потому что другом то он был очень отзывчивым и хорошим. И это запретили, ссылаясь на негласный закон. Потом с помощью прокурора через месяц после смерти мы повлияли на партком, и они согласились. Мы немного успокоились, а через 2 месяца, 8-го октября, нам сообщают, что всё-таки некролог не напечатают. И делают это как бы в отместку маме. Мстят ей за то, что она как бы была «нехорошей» женой. Так ведь умер то он, а не мама. Зачем же мстить живым. Мы воспринимает это как неуважение к нему и нам очень больно и обидно, потому что для товарищей он был в тысячу раз лучше, чем для семьи. Ни о каком пособии, кроме денег на похороны, ни о какой помощи или моральной поддержке мы даже не заикаемся. Но нельзя же травмировать нас уже два месяца после смерти. Да чем он грешнее Фадеева и Маяковского, и многих других знаменитых людей. Он же не знаменитый, он просто труженик. Почему же к нему применять негласные законы, от которых веет феодально-патриархальными пережитками. Как бы ни были плохи мы, он для Партии и для работы был хорошим и заслуживает хотя бы некролога. Мы беспартийные и не знаем многого. Мы очень просим ответить Вас (чтобы немного успокоиться), есть ли такой негласный закон?

С искренним уважением, Данциг Ирина Владимировна.

Володя Гапошкин, в доме которого проходили поминки, написал новый некролог.

У Дины Рубиной: «В компаниях, рассуждающих о судьбе писателя (художника), касаются его жены, якобы стервы, отравившей ему жизнь». Женщина – жерва любви – посвящает талантливому мужчине свою жизнь, отдаёт своё здоровье, а остаётся в тяжёлой жизненной ситуации чаще всего одна.

На съёмках фильма «Сталинградская битва».

Его друзья-собутыльники пальцем не пошевелили, чтобы поддержать маму. Я заговорила только после смерти мамы, через 28 лет. В МОСХе, через массу унижений, получила разрешение сдавать картины в художественные салоны. Картины продавались сразу, я поняла, что надо требовать выставки. Началась тягомотина. Время изменилось, и с 1992 года за зал надо было платить. Сдала 25 картин на холстах в Галерею «Ренессанс» в «Доме художника». Владельцы Галереи выставили картины на балконе 2-го этажа, и все натюрморты были проданы сразу же. Потом постепенно продался и Байкал, и Осень, и… А сама я встала у парапета на набережной, на Крымском валу, и начала торговать. Вдруг подошёл англичанин и отойти не смог. Ему нравилось всё. Через переводчицу он сказал, что большинство картин, которые он видит у художников здесь – это списано с коробок конфет и календарей сотнями копий. А у меня он увидел, что автор сам был на природе. И копий нет. Так я познакомилась с англичанином Филипом из Лондона (Стоунхендж). Он сказал, что только что был на вернисаже в Измайлово и купил 5 картин мариниста Пассана-Сабкова у его дочери. Это был друг дяди Володи, безногий художник Толя Пассан. «Мир тесен», – сказал Филип. «Я буду собирать их картины и после смерти их сведу». Филип Чарлз купил у меня 23 картины и увёз их в Англию, в Бриджстоун. Мир тесен.

Чёрно-белые фотографии времён его жизни, когда картины писались по заказу Товарищества художников, а фотоплёнка была чёрно-белая (до 1963 года). А цветные фотографии – это моё творчество и заслуга цифровых фотоаппаратов.

Каманин, Куманьков, Поливанов, Радоман, Судаков, Цыплаков, Богородская, Мессерер, Чулович – тогда ещё были живы. Никто не помог мне в реализации картин среди своих клиентов. Только в 1998 году я сумела организовать выставку в Художественном салоне на Петровке.

Вдруг раздаётся звонок: «Я родственник первой жены Володи, Александр. Я помню его первые картины. Дача у нас была под Тарусой, на Оке». Картины «Ока» и «На Оке» я выставляла на выставке. Я пригласила Александра к себе домой, показала картины, альбомы. В альбомах были карандашные зарисовки Володиной первой жены, Ирины, сына Алексея. Александр сказал, что Ирина жива, но с ним не общается (и в 2021 году, когда я встретилась с внуком Володи, я узнала, что 94-летняя Ирина ещё жива).

14 сентября 1959 года, Дом творчества художников «Горячий ключ» (за год до смерти). Володя: «Мне необходимы деньги на лечение, краски, поездки на пленэр. Денег надо 350 рублей».

Оля отвечает: «Я не могу субсидировать тебя, и не стыдно писать мне об этом? Хватит требовать от меня бесконечно денег. Ты из Железноводска писал, что бросил пить. Я не верю тебе больше. Оля».

За всю совместную жизнь ни одного подарка от него не осталось. Осталась ваза, которую ему дарили…

И в 54 года остаётся одна. Выглядит на 40. На все ухаживания отвечает отказом. В отличии от меня, ей каждый ухажёр предлагает замуж, т.к. видит порядочность в её глазах. И больше она никогда не выходит замуж и не подпускает к себе ни одного мужчину.

О БАБУШКЕ

Роза Марковна (в СССР – Мироновна) Экелис родилась 30 октября 1877 года в городе Умань, на Украине, в семье купца 1-ой гильдии. Этот старинный город был основан в XV веке, где лучшим памятником прошлому был дивной красоты парк, разбитый когда-то польским магнатом Потоцким в честь любимой жены Софии, «Софиевка». Я написала это так спокойно, а на самом деле из книги Дины Рубиной «Это были миллионеры, выбились великим трудом и умом, потеряли всё и эмигрировали» в Берлин, снимали 2-е комнаты, в одной жила бабушка с Олей и отчимом, в другой жили Экелисы, бывшие миллионеры. Но скатерти, наволочки и многое другое с дореволюционной эпохи сохранились и выручали маму во время эвакуации. Сохранился конверт с двумя визитными карточками Экелиса и фотографии Экелисов. Вышла замуж за купца 1-ой гильдии Абрама (в СССР – Георгия) Купермана и стала Куперман Роза Мироновна. Родила троих детей: Иосифа (Зёзю), Александра (Шурика) и Оленьку. А потом встретила Лёву Хамермана, который был старше неё на 20 лет. Бросила всё и, взяв детей, в 1906 году удрала с ним в Выборг. Развод получила только в 1916 году. Затем они жили в Берлине. И только после смерти Лёвы мама взяла бабушку в СССР, в Москву. С 9 мая 1930 года у бабушки появился советский паспорт с пропиской на улице Станкевича, дом 6, квартира 15 (напротив Консерватории). А с 7 марта 1931 года – на 7-ом Ростовском переулке. Сохранилось 8 старинных фотографий бабушки в роскошных платьях с кринолином.

Моя красавица бабушка прожила со мною неполных 7 лет. Запомнилась мне только больной, беспомощной в эвакуации. Я касаюсь её ног пальцем, и остаются ямки (сердечная недостаточность, ноги были как поленья). Всё, что знаю о ней, было от мамы и от соседей. Помню, что мама всегда говорила, что я очень похожа на бабушку. Смотрю на её девичью фотографию: да, – это я. Но я в старости, совсем не похожа на старую бабушку. В 66 лет я выглядела намного моложе.

А теперь в зеркале – я копия мамы. Какие у нас были косы, и обе облысели от облучений. В последние дни её жизни я заплетала ей такую тоненькую косичку. А сейчас себе заплетаю. От бабушки остались малюсенькие швейцарские часики, «розочка» в петлицу пальто или жакета, циферблат с однокопеечную монету, шейка в петличку и основание, где механизм, как кулёчек с пятикопеечную монету. И семь фотографий в роскошных платьях с кринолином, в кружевах. Она всегда вышивала, поэтому у нас полно уникальных наволочек, скатертей, салфеток, кружев. Остались панталоны с дыркой по середине, нижняя юбка, саше для платочков, рушники для икон и лаковая японская шкатулка с орудиями труда белошвейки. В Берлине бабушка работала белошвейкой монастыря на Екатеринштрассе. Сохранилась мамина фотография: девочка вся в кружавчиках. Соседи после войны вспоминали в каких кружавчиках ходила я. В Музей Маяковского сдала крестильные рубашечки для мальчика и девочки. Хранится тетрадка в клеточку, где бабушка делает выкройки и переводит на кальку с журналов монограммы. Каждая вещь в нашей семье с монограммами: Р.Е., Р.К., О.К., О.Д., В.Д. (а мне мама крестиком вышивала И.Д., когда отправляла в пионерский лагерь, каждые штанишки, каждую маечку.

Умерла бабушка промучавшись со мной в эвакуации. Мама не сразу смогла приехать. Знаю, что у мамы были сложные отношения с «дядей», – это был её отчим. Поэтому свои переживания от своей мамы она скрывала. Я же, наоборот, всё маме выкладывала, во все дружбы и ссоры посвящала, о влюблённостях рассказывала, плакала у неё на груди, искала поцелуев и всегда целовала её в умный лобик. Через маму я полюбила образ бабушки. Всегда фотография в рамке из слоновой кости стояла у нас на полке. Для двух других я на аукционе купила дорогие рамки. Как хотелось мне быть мамой, бабушкой, как долго я играла со своей куклой Машей. Но, увы, жизнь зла.

Письма бабушки