Лилиана и дракон, или Счастье своими руками

Лилиана и дракон, или Счастье своими руками
Ирина Валерьевна Дынина

Главный королевский егермейстер умер, спасая жизнь короля, а его дочь Лилиана осталась сиротой.Теперь в доме хозяйничают мачеха и две её дочери, а Лилиана вынуждена заниматься тёмными делишками, чтобы расплатиться с долгами.В руках девушки совсем не случайно оказывается золотая статуэтка жабы, одержимой духом дракона, с очень длинным и болтливым языком.А зеленоглазый герцог-дракон, приехавший вместе со своим сюзереном на королевскую свадьбу, здесь совсем ни при чем.«Ни при чем!» – я сказала.Никаких волшебных фей.Сама, всё сама.Трудности в семье, интриги, домашние питомцы, адекватная героиня.И, конечно, драконы, как же без них.Однотомник.

Ирина Дынина

Лилиана и дракон, или Счастье своими руками

Глава 1

Каждому мужчине, пребывающему в здравом уме и доброй памяти, очень хорошо известно о том, что лучше не трогать женщину, которая зацепилась языком за точно такой же болтливый язык, принадлежащий подруге, с которой эта женщина давно не виделась.

Вот и глубокоуважаемый горшечник, добрый мастер Миери, оставив свою дородную супругу на улице, степенно поклонившись собрату по несчастью, а именно, сапожнику Гримзону, прошел вслед за ним в гостеприимно распахнутые двери таверны с красноречивым названием: «Приют странника».

Правду сказать, странниками почтенных мастеров считать было неправильно, ибо ни Миери, ни, тем более, Гримзон, никогда не покидали пределов благословенной столицы Алиегории, города Мариды. Да и зачем им куда-то ехать, рисковать здоровьем и товаром, если в родном городе дела почтенных мастеров шли неплохо.

Присев на гладкие, деревянные лавки и положив локти на чисто выскобленную столешницу – они ж не какие-то там напыщенные аристократы, а приличные мастеровые люди, которым нет никакого дело до великосветских ужимок и приседаний, Миери и Гримзон, воспользовавшись удобным отсутствием своих вторых половинок, заказали по большому жбану пенного темного и отхлебывая по глоточку, принялись самозабвенно чесать языками, совершенно позабыв о том, что еще пару-тройку мгновений тому назад, беззлобно ворчали на своих жен, осуждая последних за неуемную страсть к пустопорожней болтовне.

На самом деле, мужчины, еще те любители сплетен, только они, вряд ли в том признаются, даже самим себе. Чесать языком, по их мнению – это забава для глупых баб, которые не способны заниматься серьезными делами больше половины свечи зараз. Женский удел – стирка, готовка, воспитание детей и, конечно же, ублажение супруга в постели. Последнее, пожалуй, самое важное из того что должна уметь делать достойная матрона, мать и жена.

А, досужая болтовня.. Что до нее? Пущай покалякают, пока сильно занятые мужчины погружены в беседу о судьбах государства и последних ценах на товары первой необходимости.

– Ой, скажешь тоже, Мотря! – дебелая жена горшечника Миери, стряхивая с губ шелуху от семечек, вяло отмахивалась от слов своей давней приятельницы, супруги сапожника Гримзона. – Меньше прислушивалась бы ты к этому старому дуралею, зеленщику с улицы Марионеток. В его голове разума осталось ровно столько же, сколько волос на макушке, а всем и каждому в Мариде известно о том, что голова зеленщика Птина, такая же голая и гладкая, как яйцо птицы Руй.

Жена горшечника, этим погожим днем сопровождающая мужа в походе по лавкам, по случаю дня рождения старшей дочери, вырядилась, как для посещения храма – в свое лучшее платье доброго сукна, беличий тулупчик, да пестрый платок, вязаный из крашеной шерсти. Зима, чай стоит холодная, дело уж к Новогодию движется и не след почтенной матери семейства шастать по стылым улицам в новомодных уборах – куцых, похожих на усеченный конус, украшенный для нарядности белой вуалью.

Добрая женщина по имени Лаисса терпеть не могла жадного торговца зеленью и овощами, всегда норовившего задрать цены повыше. Ну кто, в здравом уме, станет покупать пучок вялой петрушки за три соната, когда цена этому самому пучку, сонат, да и то, потому что, Лаиссе лень тащиться на другой конец улицы.

– Ничего ты не понимаешь, Лаисса, отмахнулась от слов товарки круглолицая Мотря, имевшая на голове тот самый новомодный конус, напяленный больше для форсу и для солидности. В этом самом уборе, шарообразная и толстощекая Мотря походила на раздобревшую репу, на которую кто-то, шутки ради, нахлобучил жестяное ведро странной формы. – Дело говорит Птина, хоть и права ты в том, что зеленщик, тот еще выжига, готовый удавиться за гнутый сонат. Но не врет он, нет, не в этот раз. Вернулся, как есть, вернулся знаменитый Гном из подворотни и, как и прежде, принялся обчищать дома уважаемых граждан Мариды.

– Да пойми ж ты, голова- два уха, – вспылила уважаемая Лаисса, продолжая перемалывать подсолнечные семечки крупными зубами и сплевывать шелуху под ноги собеседнице. – не мог он вернуться, твой знаменитый Гном из подворотни, потому как, никаких гномом в природе не существует. Сказки это все, выдумки беззубых старух и слепых сказителей. Оборотни живут в Верляндии, драконы – в Драккарии, люди – в Алиегории и Навартоне, в степях промышляют хищные кизляки, а за морем – страна горбатых уйтунов. Злокозненные фейри могут жить где угодно, лишь бы имелось болото и холмы, необходимые для их гнусных обрядов. Про гномов же, о которых ты мне битую свечу толкуешь, никто и никогда слыхом не слыхивал, не то, чтобы встречать.

– Да какое мне дело до горбатых уйтунов! – Мотря, на всякий случай сплюнула через левое плечо, помянув про себя Богов-Покровителей – не приведи святые праведники, подобная пакость к ночи привидится, сон, как ветром сдует. – Гном орудует в городе, кто ж еще? Сказывал мне о том Артип, тот, что косоротой Софке деверем доводится, а ему, допрежь, Кундрюк, не тот, что у храма на паперти побирается, хромоногий, да не чесанный, аки пес бродячий, а рыжий Кундрюк, из городской стражи. Говаривал, что больно ловок тот ворюга, росточка невеликого, худоват, да ногами скуден. Потому и след от ступней его крохотный, будто детский.

– Так, может то, байстрюк какой орудует, да, что плохо лежит, подчищает, а ты заладила – гном, гном, да еще из подворотни.

– Ха, скажешь то ж, байстрюк! – несогласная Мотря затрясла головой. – Мальцы-огольцы, бают, сами по улицам шныряют, пронюхивают, кто это на их угодьях пакостничать затеялся. Небось, Митрюхи местные, всех своих подручных на уши поставили, залетного гостя выискивая. Гном это, как есть, гном. Верно тебе говорю.

– Так, откель он взялся, гном тот? Сам по себе народился? – победно ухмыльнулась Лаисса, которая, ну, хоть убей ее, в мифических гномов поверить не желала. – Никогда не было никакого гнома, а тут, раз – и появился.

– Таки был же гном, о чем тебе толкую, неумная. – Мотря начала кипятиться. – Моя мать еще помнит, как стража городская, лет сорок назад за недомерком по улицам гонялась. Рекомый гном, из подворотни, в год тот, ухитрился казну магистрата обчистить. Все до последнего гнутого соната выгреб и был таков. Вот и не слыхать про него было сколько лет – сидел небось тихо, денежки проедал, а как казна дно показала, так он вновь на промысел выскочил.

И, победным взглядом подругу окинула – мол, вон я, как ловко, все по полочкам разложила.

Лаисса фыркнула.

– Да мамаша твоя и сорок лет назад, небось не в себе пребывала, а уж про нынешние времена и говорить нечего. Мало ли, какая глупь в голове её старческой зародилось? Там не только гномы поселиться могут, а и кукушка с целым выводком кукушачьим.

– Тьфу на тебя! – взвилась Мотря, обидевшись за родительницу. – Тьфу три раза на тебя, зараза!

– Сама ты, тьфу, пакость глазливая! – взвилась Лаисса, на которую попал меткий плевок дородной тетки. – Ах ты, наседка толстожопая, да чтобы тебя перевернуло и подбросило на ровном месте, вместе с мамашей твой пустоголовой. Гнома ей подавай! Из подворотни! Вот я пойду, да твоему мужику и расскажу, какие ты слухи по городу распускаешь. Он, ужо, болтливый язык твой укоротит!

– Да иди, иди, жаба пучеглазая! – встопорщилась Мотря, воинственно выпятив вперед, немалого объема, пузо и наступая этим пузом на супротивницу. – А я, тогды, твоему Горшку поведаю, как ты, давеча, с зеленщиком сюсюкалась, да петрушку его, вялую, пальцами своими пухлыми щупала. Всю, как есть, перещупала, да помяла. Может ты и хрен евойный в руках покатать успела? То-то же он по улице шел и лыбился, как не в себе. Вот и посмотрим, как ента новость твоему Миере понравится. Да он все горшки свои кособокие об твою голову неразумную побьет!

– Это, с какого-такого перепуга, наши горшки кособокими стали вдруг? – завелась Лаисса, сжимая кулаки и, в свою очередь, наступая на Мотрю. – Наши горшки, не иным чета, лучшие в городе! Это башмаки ваши худые, да рваные, потому никто в вашу лавку не идет.

– Да, ты, сосна сухостойная ..– ярилась Мотря.

– Нет, ты, квашня кислая..

– Ах, ты, язва языкатая!

К тому времени, когда основательные мужчины, допив пиво и обсудив важные, жизненные вопросы, вышли из таверны, по улице только пух и перья летели от разгоряченных спором баб, а городская стража, то и дело, поминая всуе Богов-Покровителей, опасливо растаскивала орущих теток в разные стороны, не тем словом поминая горшки, башмаки и наглых гномов, выскакивавших из подворотни.

Невысокая, худощавая девушка, поправив уродливый саржевый чепец, подхватив тяжелую корзину с прикупленной на рынке снедью, медленно побрела по улице вниз, направляясь к господским особнякам, тянувшимся к границе Белого города.

Скандал, состряпанный досужими кумушками на ровном месте, изрядно позабавил девицу, бойко стукавшую деревянными башмаками по булыжной мостовой.

– Гном из подворотни. – хихикала девушка, поворачивая за угол и оставляя за спиной шумную свару. – Придумают же такое!

*

– Лилья! – низкий, совсем не женственный голос мачехи, грянув точно гром с ясного неба, заставил вспорхнуть к этому самому небу, стайку мелких птах, энергично склевывавших хлебные крошки, рассыпанные по мерзлой земле каким-то сердобольным человеком. – Где носит эту безголовую девчонку в то время, когда мне требуются её услуги? Лилья, поди немедленно в мою комнату!

Лилиана де Бри, вполне себе приятная девица, светлоглазая блондинка с очень грустным выражением лица, на вид, лет шестнадцати-семнадцати, обряженная в скромное платье служанки из богатого дома, невольно поморщилась, услышав неприятный голос ненавистной мачехи. Но, всё же, девушке было куда легче воспринимать вопли рассерженной женщины, чем пронзительный визг двух её родных дочерей.

Лилиана де Бри глубоко вздохнула и устроилась поудобнее, подтянув ноги и опершись спиной о печную трубу.

Да-да – благородная представительница славного рода де Бри, виконтесса и дочь графа, приятно проводила время, скрываясь от грядущих неприятностей на крыше родного дома, забившись в заросли густого ползучего можжевельника и любуясь с высоты остроконечной крыши на переполох, поднятый, взбешенной её отсутствием, мачехой.

Да-да, мачехой, ставшей полноправной владелицей и дома, и всего остального имущества рода де Бри, после того, как отец Лилианы, граф Арисен де Бри, пропал на королевской охоте.

Не иначе, как злой рок протянул свои костлявые руки, ввергнув и Лилиану, и её отца в пучину бед.

Ещё несколько лет назад Лилиане и в голову не могло прийти, что она, вполне приличная и воспитанная девушка, закончившая полное обучение в пансионе некой мадам Клюссо, станет прятаться за печной трубой, словно какой-то чумазый трубочист.

Но, вот пришлось и все потому, что отец Лилианы, господин Арисен де Бри, решил жениться и привел в свой дом новую жену по имени Жанетта и двух её дочерей, Марисабель и Алисану.

Честное слово, Лилиана, как послушная и любящая дочь, выбор отца приняла, хотя и не воспылала симпатией ни к самой Жанетте, ни к её крошкам, которые оказались старше самой Лилианы на пару лет.

Впрочем, сводные сестры и сами не стремились к тому, чтобы заключить новоприобретенную родственницу в жаркие объятия. Ни черноглазая хохотушка Алисана, ни пухлощекая блондинка Марисабель не проявили к Лилиане ни должного уважения, ни, хотя бы, приветливости. Сестры-погодки восприняли девушку, как досадное приложение к её отцу – главе королевского охотничьего дома, а самого Арисена де Бри, как неприятное дополнение к богатому особняку, вкусной еде и прекрасным нарядам.

Жили девушки каждая в своей комнате и у каждой из девиц де Бри была своя собственная служанка. Лилиана редко встречалась со своими новыми сестрами, разве что за обедом или во время торжественных семейных мероприятий. Жанетта со своими дочерями вечно где-то отсутствовала – то совершала визиты, вознаграждая себя за долговременное прозябание в вынужденной бедности, то выезжала на прогулку в городской парк, то посещала выставки и салоны или же, лавки на торговой площади, обновляя свой, и без того роскошный, гардероб.

И Алисана, и Марисабель любили наряды. Они могли менять платья по три раза на день, равно, как и украшения, и прочие, прилагающие к ним, аксессуары.

Лилиане представлялось преступным тратить драгоценное время на подобные глупости – в пансионе мадам Клиссо девушкам не позволялось предаваться праздности и бездельничать. Лилиана отлично вышивала, умела петь и танцевать, а, так же, рисовать акварелью и маслом. Кроме этого, воспитанницам прививали любовь к чистоте и физическим упражнениям, укрепляющим тело. Преподавались там и иные предметы, составляющие тайну заведения и о них, благородная Лилиана де Бри, предпочитала помалкивать, ибо не принято было в патриархальной Алиегории обучать скромных девиц чему-либо, окромя наук, пригодных для ведения хозяйства. Это в богопротивной Верляндии, проклятых землях оборотней, девицы могли свободно шастать, где им заблагорассудится и заниматься любым делом, пусть даже и наёмничать, но никак не в Алиегории, славящейся своими добродетельными и целомудренными девами.

Впрочем, все лишние, с точки зрения мачехи, занятия оказались для девушки под запретом. Теперь она могла петь лишь во время работы в саду, а рисовать куском угля на беленной стене забора. И то, украдкой.