Замирая от счастья

– Хотите, я вам ее подарю?

– Что вы! Ни в коем случае. Да я и шляп не ношу! – ужасно смутился Петр Яковлевич. Он и в самом деле не носил шляп, а предпочитал кепки, которые почему-то называл фуражками. Но смутился даже не из-за самого предложения Ильи Ильича, а из-за того, что никогда до этого они не сближались со старшим лаборантом. На это были некоторые причины. Губкин был старожил, а Нестеров «пришлый», как говорили, в эпоху «до» Нестерова. Илья Ильич, хотя и был только лаборантом, но всеми делами на кафедре заправлял он. Прежний заведующий слушался его и даже боялся, а Нестеров после своего приезда по-своему мягко, но настойчиво стал проводить свою линию по руководству кафедрой. Илья же Ильич, как человек умный, довольно быстро отошел в тень, Нестерову не перечил, хотя особенно и не помогал. Занимался своими прямыми обязанностями – готовил «учебный процесс». А так как работник он был вполне грамотный, Петр Яковлевич к нему тоже не цеплялся. Когда рассказывали, что Губкин систематически покорял то одну, то другую институтскую красавицу и даже (шепотом это говорили) имел продолжительный роман с самой Зинаидой Николаевной, Нестеров только добродушно усмехался в свои щеточкой подстриженные усы и собеседнику замечал, что на качестве работы на кафедре похождения товарища Губкина Ильи Ильича отрицательно не сказываются.

И еще у старшего лаборанта была дочь – девятилетняя полненькая, беленькая Маша, совершенно внешне непохожая на отца. У нее были тонкие, вьющиеся на висках волосы, разделенные на пробор и аккуратно заплетенные в две косы и уложенные над ушами в «корзинку». Удивительно, как рано эта девочка уже умела придавать томность взору. Казалось, ко всему она относится спокойно и дружелюбно, но одновременно у говоривших с ней появлялось впечатление, что ничто не может ее сильно взволновать. И как раз это выражение нежной рассеянности в ее выпуклых, очень светлых голубых глазах и придавало Машиному лицу вид более взрослый, почти девичий.

До войны летними месяцами Губкин часто брал Машу с собой на кафедру, никогда не отправляя ни в санатории, ни в пионерские лагеря. И тогда она с важным и безмятежным видом поливала в лаборантской цветы и пила за губкинским столом чай со свежей булочкой из фарфоровой, в крупных розах чашки. Чашку Маша очень аккуратно ставила на блюдце своей пухленькой маленькой ручкой и также аккуратно поднимала, подносила к ярким губам, чуть отставив в сторону пальчик. И тогда напоминала Нестерову молоденькую купчиху, с удобством расположившуюся за самоваром.

– Кто же помогает вам ухаживать за вашей Машей? – спросил как-то Нестеров, наблюдая, как ловко Губкин укладывает в сверток какие-то детские вещи.

– Мы с Марией Ильиничной сами отлично справляемся. Никто нам не нужен. – Илья Ильич умело поправил коричневые шелковые банты в Машиных волосах. Та благодарно улыбнулась отцу, трогая ручкой светлые косы.

– Мы живем вдвоем – дочь и я.

– И еще наш кот. Рыжик! – доверительно и безупречно попадая в тон отцу сообщила Нестерову Маша.

– Вам, наверное, весело с ним. – Сам стараясь казаться веселым, предположил Нестеров.

– Да, неплохо, – подтвердил Губкин.

– А у нас в картофелехранилище тоже живет кот. Он совершенно черный. – Бездетный Нестеров испытывал странное чувство, когда разговаривал с детьми.

– Ему же там холодно, – предположила Маша, но в голубых ее глазах не отразилось больше ничего.

– Он там на работе. Мышей ловит, – уточнил Илья Ильич и взял у дочери пустую чашку. – Если ты допила – пойдем.

– До свидания! – сделала ручкой Маша Нестерову.

– Мое почтение, – тот вежливо поклонился в ответ.

– Надеюсь, набоковского носочка у тебя не будет?

Ната не заметила, как Димка вышел из ванной и встал у нее за спиной с полотенцем на шее.

– Не будет. Это у меня не про Лолиту.

– Ну, слава богу. Теперь засну спокойно! – съехидничал муж. – С другой стороны – может, и зря. Педофилия – это модно. – Он бросил полотенце на спинку стула. – А Темка так и не позвонил?

– Нет, – Ната уже с тревогой взглянула на часы. – Почти двенадцать. – Она взяла в руки свой телефон. И тут раздался звонок – знакомая мелодия на мужнином айфоне.

– Он. – Димка нажал кнопку ответа. – Тем? Ты где пропадаешь?

Потом Димка вдруг вышел в коридор, Ната подождала немного и тоже вышла за ним, но муж отвернулся так, чтобы она не могла разобрать слов. Сын долго говорил, а муж слушал.

– Что случилось? – Ната уже подскочила к мужу, схватилась за его руку, пытаясь повернуть ее к себе вместе с телефоном, но муж не давал. Ната только ощутила, как затвердели вдруг его мышцы на плече.

Наконец Димка сказал:

– Ты сам-то в порядке?

В черную пустоту улетел куда-то рассказ. Илья Ильич, Нестеров, Маша, оба кота и Прасковья Степановна вдруг завертелись в круговороте возникшей тревоги и вихрем вылетели из Натиной головы.

– Дим! Что случилось?

Муж опустил телефон, повернулся к Нате и сказал:

– Темка попал в ДТП. Говорит, что машина разбита, но он вроде не виноват. Ждет гаишников.

– Он жив?

– А кто это, по-твоему, говорит? – Димка смотрел на нее свирепо, но быстро смягчился: – Жив. И даже вроде адекватен.

Ната выхватила телефон:

– Тема! Мы сейчас с папой приедем! Ты только никуда не уходи!

– Куда я уйду?! – Голос у сына был раздраженный, но и виноватый. – Я тут уже второй час сижу, гаишники все не едут. – Он вдруг заговорил тоном повыше, как маленький: – Мам! Если вы приедете, захватите с собой деньги. Эвакуатор придется вызывать…

– Господи, конечно, возьмем. Ты лучше скажи – ты сам не пострадал?

Темка будто замялся.

– Вроде нет. Я вообще ничего не помню. Слышал удар только – и все… Мам, я даже не видел, откуда он выскочил!

Дима отобрал у нее телефон.

– Тема, вторая машина какая?

Ната уже рылась в своей сумке, доставая кошелек.

– Дим, собирайся!

Муж включил теперь громкую связь, и она хорошо слышала, как сын сказал:

– Пап, ты маму с собой не бери. Она расстроится…

Муж ответил:

– Ладно, решим, – и отключился. И тут сразу вспомнил: – У меня же колесо спустило.

Ната спросила:

– Это далеко?

– Прилично.

– Возьми такси. Еще не хватало, чтобы вы там застряли ночью.

Димка прошелся в раздумье в кухню и обратно.