Рецепт счастья от доктора Тины

– Нет, я даже не знаю рейса. Но приходи сегодня к нам. Я думаю, он прилетит и сразу захочет увидеться. Придешь?

Она подумала, что не пойти нельзя. И, конечно, она в самом деле хочет увидеть Ашота.

– Давай созвонимся.

– Договорились.

Она спрятала телефон назад. Они с Сеней дошли до сквера, пошли по песчаным дорожкам. В воздухе дрожала мельчайшая водяная пыль. На серебристых почках кленов повисли тяжелые капли. На дороге от асфальта поднимался легкий пар.

«Весна, – подумала Тина. – Вот и дожили до весны». И сама эта мысль не принесла ей никакого облегчения. Она сняла с Сени поводок, и он трусцой побежал в сторонку под деревья. «Что он сделал со мной, этот негодяй Азарцев?» – думала она о себе с тем же равнодушием, с каким наблюдала начинающие набухать почки, мокрый пар под колесами машин и желто-белую спину Сени. «Я опять не хочу жить. Вернее, живу как автомат. Знаю, что надо кормить животных и есть самой, – и стараюсь есть. Знаю, что для этого надо работать, – и иду на работу. Но своим предательством он украл у меня надежду, а в ней заключалась радость моей жизни. Больше не в кого верить, не на что надеяться. Конечно, я еще живу – двигаюсь, сплю, ем, но зачем я это все делаю?»

Худая по весне ворона решила подразнить Сеню. Она садилась на нижние ветки деревьев и каркала, когда он проходил под ними. Сеня посмотрел на ворону с видом, что ему на нее наплевать. Тогда противная птица стала пикировать с веток чуть ли не ему на голову. Тина нашла на обочине камень, подняла, прицелилась и запустила в ворону. Конечно, не попала. На ладони остался грязный мокрый след. Тина достала платок и вытерла руку. Сеня подошел к ней, посмотрел вопросительно.

– Гадкая ворона! – сказала ему Тина. Сеня понимающе мотнул головой и гавкнул. Какая-то женщина, идущая навстречу, шарахнулась от них в сторону.

– Намордник на собаку наденьте! – крикнула она, когда уже была от Тины на приличном расстоянии.

– На себя бы надела! – огрызнулась негромко Тина и подозвала Сеню: – Рядом иди. А то нас с тобой на живодерню заберут. – Сеня удивленно покосился на нее, услышав новое слово, но гавкать больше не стал. Тина прошла еще немного. Такая ярость, такая злость вдруг захлестнула ее с головы до ног, что она не выдержала, остановилась под деревом, изо всех сил шарахнула рукой по стволу:

– Будь же ты проклят, Азарцев! Будь ты проклят!

С ветвей на нее посыпались мокрые капли, попали на руки, на лицо, за шиворот. Это помогло. Она вытерлась все тем же носовым платком, взяла Сеню на поводок и повернула в сторону дома.

Когда она вошла в квартиру, ее трясло. Она расстегнула пуговицы, стряхнула с плеч пальто. Оно упало на пол посреди комнаты, как раз на то самое место, где в тот ужасный день у нее на глазах лежали на другом пальто – гораздо более шикарном – Азарцев и его прелестная любовница. Тина оглянулась. Лицо ее искривила судорога. Она рывком подняла свое пальто и швырнула на постель. Но и это ей не понравилось. Тогда она смяла кулаками и засунула его под одеяло, чтобы не видеть. И осталась сидеть на постели, обхватив голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Как бы ей хотелось заплакать! Наверно, стало бы легче. Но ни плач, ни стон, ни вой не шли из ее груди. Она сжала зубы и встала. Достала пальто, нарочно медленно его встряхнула, прошлась по нему щеткой. Аккуратно повесила на плечики, аккуратно убрала в шкаф. Потом она вытащила пылесос, достала ведро и тряпку и снова, наверное в тысячный уже раз, пропылесосила и вымыла весь пол в комнате. Затем в коридоре. Взяла распылитель с ароматизатором воздуха, побрызгала вокруг. И все равно, все равно ей казалось, что в комнате присутствует въевшийся в стены, в ковер, в обивку запах Азарцева, тот самый запах, который с наслаждением и надеждой она вдыхала всего несколько недель назад.

«Возьми себя в руки! Здесь никого нет, кроме меня. И ничем не пахнет». Но где-то внутри, в области грудины, росла и ширилась, вгрызалась и не отпускала тоска. Она гнала Тину из угла в угол, не позволяла сосредоточиться, не давала одеться, позавтракать, собраться на работу. Вот Тина подошла к зеркалу, взяла в руки расческу. Чужое злое лицо с воспаленными глазами смотрело на нее. Тусклые светлые волосы спутанными прядями спускались к шее. Веснушки, выступившие опять на носу первыми признаками весны, слились на щеках темными пятнами, губы запеклись.

«Хороша…» – подумала Тина. И тут же вспомнила запрокинутое, сияющее удовольствием лицо молодой женщины, ее прекрасное обнаженное тело на полу, ее раскинутые руки и какой-то безумный восторг в глазах Азарцева, сменившийся непониманием и досадой в момент, когда он поднял от этого прекрасного тела свою голову и увидел в комнате ее, Тину.

– Господи, скажи, ну почему мне так всю жизнь не везет? – со всей силы она швырнула расческу в зеркало. Но что может сделать толстому стеклу пластмассовая расческа? «Даже не разбилось», – с отвращением подумала Тина. Сеня притопал сзади, зубами поднял расческу и повернул к Тине голову. Она взяла расческу из его пасти, равнодушно скользнула рукой по его лбу. Потом, вдруг повинуясь внезапному импульсу, снова набрала телефон Барашкова:

– Вот что, Аркадий, давайте вечером встретимся у меня. Втроем, без твоей жены. Ты, я и Ашот. Так будет лучше. Свободнее.

– Ну, хорошо, – неуверенно сказал он. – Только Люда же знает, что он прилетает сегодня. Может обидеться.

– Свали все на меня. Мол, плохо себя чувствую и т. д.

– Так Люда приедет к тебе. Помочь.

Тина вздохнула:

– Ну, захочет приехать, пусть приезжает. Все равно. Только я хочу встретиться у меня.

– Ну, ладно.

– Договорились. – Она отключилась. «Запах двух мужиков перебьет твой запах, Азарцев!»

С видом военачальника, пускающегося в опасную, но жизненно необходимую военную операцию, Тина снова прошлась по квартире. «К черту сегодня газеты! Схожу к парикмахеру, накрою прекрасный стол и напьюсь. И, может быть, снова затащу Барашкова в постель. Или Ашота, если Аркадий придет с женой, – подумала она с несвойственным ей раньше злорадством. – А то надоело смотреть, как все пребывают в шоколаде. Одна я пожизненно в дерьме». Она созвонилась со знакомой парикмахершей, снова достала пальто из шкафа и, мрачно взглянув на место на полу в центре комнаты, нарочно прошлась по нему уже обутыми в сапоги ногами.

– Звери, я скоро вернусь! Сегодня у нас будут гости. – Она выгребла из ящика тумбочки всю наличность и вышла из квартиры.

6

– Насколько я понял, ты всю сознательную жизнь после окончания института занимался функциональной диагностикой, – сказал Михаил Борисович Ризкин, поворачиваясь от своего микроскопа к сидевшему за соседним столом новоиспеченному коллеге Владику Дорну. Разговор их происходил в просторном и светлом кабинете заведующего патанатомией. Но сама обстановка в комнате Владику не понравилась. Такое было впечатление, что это не кабинет, а квартира. Причем квартира старого холостяка – так много в ней было собрано разноплановых вещей разных эпох. Старинный резной шкаф красного дерева с книгами и банками с заформалиненными препаратами соседствовал одновременно с дорогими кожаными креслами и дешевым навесным шкафчиком от допотопного кухонного гарнитура. Здоровенная пальма в деревянной кадушке, к которой бы очень подошли семь мраморных слоников из пятидесятых годов, каким-то образом уживалась с прекрасными микроскопами и отличным компьютером на старом письменном столе, заваленном картонными планшетами со стеклами микропрепаратов, толстенными книгами, атласами и медицинскими журналами. В дальнем углу кабинета с потолка свисала красная боксерская груша, и пара боксерских перчаток висела на огромном гвозде, вбитом в стену под портретом Ипполита Васильевича Давыдовского. Зато на подоконниках красовались разнообразные и самые модные представители флоры из современных супермаркетов.

– Это верно, я занимался диагностикой. – Владик сидел, склонившись над окуляром хорошего цейсовского микроскопа, и пытался отличить в двух препаратах, предложенных ему Ризкиным, ткань миокарда от ткани почки. Он выглядел точно так же, как тогда, когда работал в «Анелии», но здесь, в тиши патолого-анатомического отделения, его внешность гораздо более органично вписывалась в профессию, чем прежде. Никто с первого раза не смог бы определить во Владике принадлежность к эскулапам. Скорее он мог бы напоминать актера или, на худой конец, журналиста – такими свободными были его манеры, такой непринужденной одежда. Да и вся фигура, посадка головы, мягкие волосы, спускающиеся по шее легкими волнами, и, самое главное, совершенно несерьезный взгляд не позволяли пациентам относиться к такому доктору со всей серьезностью и доверием. Да, проблема была еще в том, что и сам Владик тоже не относился к своим бывшим пациентам со всей серьезностью. Он проработал не так уж мало – лет пять после окончания института, а пациенты до сих пор представляли для него некую абстракцию или, лучше, живую иллюстрацию определенного заболевания, описанного в учебниках. И еще Владик терпеть не мог носить медицинские халаты.

– Ну, я так думаю, наверное, вот это все-таки почка, – наконец, после довольно длительного созерцания, сказал он, доставая со столика микроскопа один из двух препаратов и протягивая его Михаилу Борисовичу. – То, что я пытаюсь здесь увидеть, все-таки больше напоминает клубочки, чем все остальное. Во втором препарате ничего похожего нет. Посмотрите сами.

– Оставь стекло у себя на планшетке, – небрежно махнул в его сторону Ризкин. – Я и без микроскопа на свет вижу, что этот препарат – действительно почка. – Ризкин встал со своего места, подошел к Владику и сел рядом. – А скажи, почему ты так долго сомневался? Ты совсем забыл гистологию?

– Да я ее и не знал никогда, – Владик не видел смысла кривить душой. – Я должен вам сказать сразу, что я не очень хорошо учился в институте. Мне было неинтересно. Я вообще больше хотел заниматься компьютерами.

– А зачем тогда ты в медицинский поступал? – удивился Ризкин.

– Тогда конкурс в медики был небольшой. Денег у моих родителей не было, а в армию я не хотел еще больше, чем в медицину. Вот мой младший брат, так тот просто одержим биологией. А я – нет.

– Он тоже врач? – Ризкин положил свою руку Владику на плечо, слегка навалился. Его рука была горячая, тяжелая, но небольшая. Даже суховатая, тонкокостная. Горячая волна обдала через свитер Владиково плечо. Владик это отметил, но вида не подал.

– Нет, Сашка пока студент. Биофака.

Ризкин руку не убрал, и Владик внутренне напрягся. «Не хватало еще, чтобы этот мой теперешний шеф оказался приставучим гомиком». Михаил Борисович заметил это, усмехнулся. Встал и отошел подальше от Владикова стола.

– Вот тебе еще два стекла. Что это за ткани?

Владик положил стекла под объектив.

– Ну, первое сразу видно – кожа, – быстро определил он. – Ее трудно не узнать – семь слоев эпидермиса. Это я помню. А вот второй препарат… Тоже различимы несколько слоев. Но не пойму, что это… Мне кажется, я вообще такое никогда не учил, – он повертел стекло на столике, – не знаю. Честно признаюсь.

Михаил Борисович опять ухмыльнулся:

– Это, дорогой мой, кора головного мозга. Перефразируя широко известную ранее фразу – «Мозг – всему голова».

– Ага, – сказал Владик и тоже ухмыльнулся: – Я понял вашу иронию. Конечно, всему голова. Особенно в том случае, если у больного острый и распространенный инфаркт миокарда. От которого он, собственно, и помер.

Ризкин внимательно на Владика посмотрел. «Шустрый мальчик. Не глупый. Может быть, с ним будет интересно работать». А вслух сказал:

– Ты частично прав в своих рассуждениях, но лишь частично.

Владик помолчал.

– Почему частично?

– А потому что, чтобы инфаркта не было, человеку и нужен мозг. Чтобы соображал лучше и волновался меньше. А также чтобы умеренно ел, правильно пил и в меру занимался физкультурой.

«Вот ты-то, по-видимому, все это делаешь правильно, поэтому инфаркт тебе не грозит», – подумал Владик.

– Не грозит, – угадал его мысли Ризкин. – У меня в молодости был туберкулез. А у больных туберкулезом инфаркты встречаются редко.