Круговая подтяжка

Так каждая ночь проходила в поту, в слезах. Но бывало, что она вовсе не могла уснуть. Лежала до рассвета в кровати, но сон не шел, в памяти мешались лица больных, истории болезни, врачебные конференции, знакомые голоса. Под утро она так уставала от воспоминаний, что казалось, вот закроет глаза – и провалится в сон. Нет, куда там. Сон без сновидений теперь для нее был немыслимой роскошью. Удивительно, как она могла раньше спать в автобусах, в самолетах, урывками на продавленном диване в холодной, неуютной ординаторской. Какая роскошь!

Вернуться бы на этот диван! Сколько бы она отдала, чтобы опять очутиться там, прилечь, быстро заснуть и спать, сколько захочет! Что за пытка! Неужели бессонница – расплата за ее грехи?! А так ли уж много она грешила…

Иногда ей снилась ее последняя работа. Всегда одинаковый сон. Роскошная комната, много народу. На полу шикарные растения ярусами в горшках из испанской майолики. На низких столах орхидеи в вазах. В углу комнаты – золоченая клетка, в ней прыгают и щебечут пестрые, незнакомые, с яркими хвостами и хохолками на головах, никогда не виданные Тиной ранее экзотические птицы.

В комнате среди людей – больных и персонала – они стоят втроем: Азарцев, его бывшая жена Юлия и она, Тина. Дальше всегда одно и то же: о чем ни идет разговор, Азарцев принимает сторону Юлии. И тогда Тина от ревности с яростью вцепляется в Юлино красивое, холеное лицо. В Тининых снах лицо у Юлии всегда одинаковое, такое же, как наяву, – гладкое, будто фарфоровое, холодное, красивое, улыбающееся с издевкой. Тине хочется его разбить. Она нападает. Ее оттаскивают. Шум, крик, летят на пол и разбиваются вазы с цветами, выплескивается на ковры вода, орут в клетках птицы. «Какой скандал в фешенебельной клинике!» – судачат больные. А Юлия смеется, хохочет, выставляя напоказ роскошные искусственные зубы. Тине никогда не удается дотянуться до ее кукольного лица – ее неизменно удерживает Азарцев.

– Ты не права, – говорил он ей. – Ты должна извиниться!

– Но почему я всегда не права? Не буду извиняться! – кричит Тина. – За что?

– Как хочешь. – Азарцев равнодушно пожимает плечами, берет под руку Юлию, и они уходят, поднимаясь по широкой деревянной лестнице на второй этаж, туда, где наяву располагаются операционные. Во сне же Тине кажется, что поднимаются они в спальню.

– А как же я? – кричит им во сне Тина. – Ведь ты любил меня? Ты сам привел меня сюда! Что будет со мной?

– Ты просто дура! – обернувшись на лестнице, кривится в улыбке Юлия. Ее высокие каблуки стучат, вбивая звуки, как гвозди. Размеренно – цок-цок! И вот Юлия с Азарцевым удаляются и исчезают. А все в комнате – и люди, и птицы – все без исключения смотрят на Тину строго и с осуждением. «И-ди-от-ка!» – орет ей в лицо попугай. И Тине хочется исчезнуть, утянуться куда-нибудь в щель, в окно, просочиться сквозь потолок. Иногда во сне это удается. Иногда же люди в комнате набрасываются на нее, валят на пол, топчут ногами. Птицы, вырываясь из клеток, клюют ей голову. Но так или иначе кошмару всегда наступает конец.

После таких снов Тина никогда не плакала – она просыпалась усталая, злая, и, когда Азарцев приходил к ней наяву, не могла понять, в самом ли деле он хочет помочь или только демонстрирует благородство: не бросает ее из жалости. Ночевать он не оставался, и она из гордости никогда не спрашивала его теперь, куда же он уезжает от нее – в свой старый дом, где она не раз бывала, или на ту квартиру, где живут Юлия и Оля, их с Азарцевым дочь. Для Тины эти мысли были невыносимы.

– Не хочу, чтобы ты оставался у меня! – Последние полгода она говорила так много раз. – Зачем? Ты ведь все равно рано или поздно уйдешь. Так уходи сейчас, я устала.

Сегодня он повернулся и ушел сам.

Ну что же, она сама этого хотела. Тем лучше. Но все-таки, пройдя в прихожую и накинув цепочку на дверь, Тина горестно вздохнула, ибо в дальнем уголке ее сознания все-таки раздался слабый сигнал о том, что такая позиция опасна, вредна, не жизнелюбива. Но Тина быстро подавила этот сигнал, вернулась на кухню, вытащила из шкафчика под окном заначку – наполовину еще полную, сделанную в виде фляжки бутылочку армянского коньяка. Тина берегла коньяк, он действовал на нее лучше вина. Иногда она пополняла запасы – как правило, это было в те дни, когда удавалось заработать побольше. Коньяк она пила только тогда, когда ничего другого в доме не оставалось, – здесь она еще могла себя контролировать. Сейчас был как раз такой момент. Она вытащила деревянную пробку, сделала полный глоток. Коньяк обжег пищевод и желудок.

«Все равно, – сказала она себе. – Пусть будет так». Если бы ей удалось еще хоть немного поспать без сновидений! Она схватила одеяло и потащила его назад из кухни. Она хотела быстро, не теряя времени, пока не наступило оцепенение, снова под него забраться, но почувствовала, что мокрая ночная рубашка на животе и груди противно холодит кожу. Это ощущение могло испортить все наслаждение, к тому же ноги у нее тоже замерзли, что, в общем-то, было и неудивительно, потому что она как соскочила с постели, так и стояла босиком на холодном полу. Тина решила сначала принять ванну. Слава богу, из крана тек почти кипяток. Мыть ванну не хотелось, и в доме не было ни геля для душа, ни пены, но все-таки это ее не остановило. Тина напустила как можно больше воды и, когда залезла в ванну и улеглась, наконец с удовольствием почувствовала, как напряглась пупырышками кожа, как замерло сердце, и внутри нее начало подниматься тепло, обещающее жизнь.

2

Азарцев ездил теперь в свою клинику на «Пассате». «Фольксваген Пассат», не новый, но из последних моделей, он купил по случаю у знакомого, занимавшегося перегонкой машин из Германии. Для того чтобы развозить больных, была куплена новенькая японская машина. Ее водил шофер, который раньше возил домой Юлию, теперь работавшую в клинике в качестве заместителя директора и заведующей лечебным отделом. Теперь Юлия сама была за рулем хорошенького синего «Пежо».

– От меня не так просто отделаться! Так и знай! – говорила Юлия бывшему мужу. – К тому же у нас растет дочь, и твоя забота обеспечить мне стабильно высокие доходы. А ты хоть и директор, но тебя любой авантюрист может обжулить. За тобой нужен глаз да глаз, иначе все дело может пойти прахом! И если ты у нас единственный и ведущий хирург, то должен сидеть на месте, важно надувать щеки, уговаривая больных на операции, и хорошо их оперировать. А материальной частью предоставь заведовать мне.

Когда Азарцев разговаривал с Юлией, на него всегда находила какая-то вялость – он не мог обойтись без бывшей жены, но при этом отчетливо осознавал, что та его подавляет. Когда она смотрела на него, ему всегда чудилась в ее глазах какая-то затаенная усмешка.

«Я твоя жена…» – с этих слов она всегда начинала любой разговор и то по-хозяйски поправляла на нем галстук или воротник рубашки, то сдувала пылинку с его рукава. Он этого терпеть не мог.

Азарцеву всегда хотелось уточнить: «Бывшая жена!» Но Юля не давала ему вставить и слова.

– Я никогда не давала тебе плохих советов, – заявляла она. – И если бы ты слушал меня, тебя не подсидели бы на том, прежнем, строительстве. Ты не забыл, с чьей помощью ты чудом избежал тюрьмы?

– Ну при чем тут это? – сатанел Азарцев. – Подставить можно кого угодно.

– Однако же твой так называемый друг прекрасно царствует на твоем месте до сих пор, и его пока никто не подставил. – На этой неизменной ноте Юля поворачивалась на тонких каблуках и уходила, засунув руки в карманы до хруста, до озноба накрахмаленного халата.

Азарцев молча глядел ей вслед. В том, что он построил отличную больницу для другого, она была права. Его тогда действительно подставили, и он с трудом выкрутился, натерпелся страху. Не мог представить себе, что его посадят. Он всегда стремился быть честным, себе не взял ни копейки. Но как было не найти нарушений при наших законах и миллиардном строительстве?

А Юлия была хороша. Недавно она постриглась у какого-то знаменитого парикмахера и выкрасила от природы каштановые волосы в черный цвет. Теперь они лежали у нее на голове модной «шапочкой», блестящие, цвета воронова крыла. Быть женщиной-вамп редко кому идет. Юлии это подходило стопроцентно и было отражением ее жизненной сути. На ее постоянно и ненатурально загорелом лице ярко алела помада, распахнутые с помощью операции бледно-голубые глаза широко смотрели на мир. Через специальные линзы они проливали на собеседника потоки света, и под впечатлением этих брызг многие пациентки просто с ума сходили, мечтая о таких же глазах, о таком же потустороннем взгляде. Перед операцией они так и говорили:

– Сделайте мне такие же глаза, как у Юлии Леонидовны.

С помощью диет Юля довела свою талию до окружности шестьдесят пять сантиметров, а с помощью самого современного имплантата нарастила грудь до третьего размера. Сам Азарцев год назад потел за операционным столом над ее коленями и бедрами, ибо Юля улеглась под его скальпель первой, «для почину», как она сама говорила. И теперь она демонстрировала достижения современной косметологии – начиная с головы и почти до пят. Она склоняла Азарцева поработать в будущем году над ее лодыжками – что-то ей перестал нравиться их объем. Азарцев не мог разговаривать с ней на эту тему спокойно, но нужно было отдать Юлии должное: своей внешностью и поведением она очень умело привлекала в клинику новых пациентов, а самое главное – была матерью их общей дочери, девочки хоть уже и достаточно взрослой, студентки, но все еще не нашедшей своего места в жизни. И потом, Азарцев не мог отказаться от профессиональных услуг своей бывшей жены – пока они работали вместе, он держал связь и с дочерью. Личная жизнь Юлии его не интересовала, но она всегда говорила Азарцеву, что она у нее богатая. Когда она только ухитрялась? Врала, наверное. Насколько понимал Азарцев, время от времени появлялись у нее какие-то мужчины, но так же быстро и исчезали. Жизнь Юлии протекала на работе, времени на любовников было мало, а с учетом длительности всех ее послеоперационных периодов и того меньше.

Сама же Юля с маниакальной настойчивостью подчеркивала при коллегах свою близость к «директору», как теперь все называли Азарцева. Она же внушала всем без исключения сотрудникам женского пола, что Азарцев давно и прочно «занят». Женат. На ней. И поэтому у них одинаковые фамилии. Любые знаки внимания к «директору» Юля подавляла в самом зародыше. Азарцев хранил по этому поводу молчание – еще не хватало, чтобы в клинике начались разговоры, обсуждение его личной жизни.

– Только не обращай на Юлю внимания, – миролюбиво говорил он Тине, когда та все-таки согласилась работать у него. – Она баба бешеная, но тебе она не сможет причинить никакого вреда! Ведь я тебя люблю!

Как он был наивен! Для того чтобы сожрать Тину, Юлии не понадобилось долго работать вставными челюстями – оказалось достаточно одного жевка.

Хрусть – и Тина, никогда в жизни не встречавшая на своем пути таких женщин, как Юлия, тут же положила Азарцеву на стол заявление об увольнении. Случилось это спустя месяц после того, как она начала работать в его клинике.

– Я лучше буду по-прежнему торговать газетами в переходе, – сказала она, прощаясь. – Но положить всю оставшуюся мне жизнь не на дело, а на то, чтобы бороться против каких-то глупых интриг, я не намерена.

Юля встретила известие о ее увольнении громким хохотом.

– Кишка у нее тонка здесь работать! Даром в жизни ничего не достается. Хочет жить, и не только жить, но и кушать хлеб с маслом, пусть привыкает вертеться! – И она кокетливо распахнула во всю ширь свои бледно-голубые глаза. – Здесь не государственная богадельня, и за такую зарплату, которую ты ей назначил, ей пришлось бы в своей больнице пахать года три. Подумаешь, анестезиолог высшей категории! Вот уж великий специалист! У нас здесь все не ниже кандидатов наук!

Азарцев вспомнил, как Тина доказывала Юле, что новомодная процедура глобального очищения системы пищеварения – ГЛОСИП – вредна, что ее ни в коем случае нельзя делать пациентам.

– Основная заповедь врача – не вреди! – объясняла она свою позицию. – Я считаю принципиально вредным ставить больным клизмы объемом по восемь литров. И делать этого никогда не буду!

Юлия немедленно после этого разговора примчалась к Азарцеву.

– Да она клизму поставить не может! – кричала Юлия на весь коридор. – А чем она собирается заниматься? У нас операционные дни в лучшем случае два раза в месяц! Зачем она будет без толку на работе каждый день сидеть? На рояле играть? У нас не консерватория. Вот и пусть возьмет ГЛОСИП на себя! Без него теперь не работает ни одно уважающее себя учреждение! Вон сколько больных звонят и спрашивают, могут ли они после операции одновременно похудеть и «почиститься»? И из-за того, что она почему-то считает эту процедуру ужасно вредной, я должна отказывать пациентам? А деньги? Больные же платят! Если так разобраться, лечиться вообще очень вредно! И косметические операции, если хотите знать, делать тоже очень вредно! Наркоз, операционная травма, послеоперационный период, то да се, еще как вредно! Однако мы же их делаем! Еще надо разобраться, что для больного вреднее? Операционная травма и хорошее настроение потом десять лет или наш отказ в погоне за так называемой устаревшей заповедью «не вреди!» Все в мире относительно!

Тина, услышав этот крик, тоже пришла в кабинет Азарцева.

– Я, извините, врач. Клизмы ставить не буду, – сказала она. – Вы с Юлией Леонидовной можете делать здесь все что угодно, я в этом принимать участия не намерена.

– Ну, подожди, Тина. Не руби с плеча! Давай разберемся! – Азарцев потирал лоб своей твердой, суховатой рукой. – Ведь действительно, эту процедуру сейчас делают многие медицинские центры. А в нашей клинике пока некому, кроме тебя, взять это дело под свою ответственность. Не ссорься с Юлей, она ведь тоже болеет душой за нашу работу! Быть над схваткой гораздо проще. Но ведь надо и деньги зарабатывать. Зарплату людям надо платить! А руководить ГЛОСИПом должен только врач. В других местах, между прочим, эту процедуру выполняют медсестры.

– Мы не договаривались, что я буду ставить больным клизмы.

– Естественно, ты сама не будешь ставить, но ты будешь наблюдать! Представь, в других местах в таких кабинетах даже нет врача! А у нас будешь ты, мы делаем шаг вперед! Мы напишем это в рекламе.

– Если в других, как ты называешь, местах нет врача, – ответила Тина, – так можно хотя бы предположить, что люди ничтоже сумняшеся не представляют, что они делают! Кто им разрешает это делать, это другой вопрос! Но ты хочешь, чтобы я, доктор, дипломированный специалист, своими руками закачивала в кишечник пациенту против естественного тока жидкости восемь, а то и десять литров раствора? Изменяя при этом кислотно-щелочной баланс среды, нарушая целостность ворсин слизистой оболочки? Может быть тогда, в угоду моде, в погоне за деньгами мы перейдем к лечению куриным пометом, а в конце концов скатимся к тому, что над головами у пациентов будем разводить руками, совершая шаманьи обряды?

Азарцев со вздохом поджал губы.

– Роль шаманов, в конце концов, тоже не изучена… – устало проговорил он.

Но Тина не захотела его слушать.

– Нет, ты скажи, – кипятилась она. – У нас здесь медицинское учреждение или клуб по интересам, где каждый может дудеть в свою дудку, рекламируя все, что захочет: шаманство, йогу, роды в ванне, ужаление пчелами, стояние на голове и бег в мешках в качестве психологической разгрузки? Твоя Юля всю жизнь работала косметологом. Очевидно, она многое забыла. Пусть она откроет хотя бы институтский учебник физиологии и прочитает, как устроен кишечник, какие отделы его можно промывать, какие нет и что в нем должно быть согласно естественному ходу пищевых масс.

Азарцев не знал, как разрешить этот спор. Честно сказать, он устал. Клиника должна была приносить деньги. Пришло время платить проценты кредитору. Доход же по сравнению с расходами был пока совсем небольшим. С коммерческой точки зрения Юлия была права. ГЛО-СИП делают все современные медицинские центры.

– А чем они руководствуются, когда делают это? – стояла на своем Тина. – Когда ты делал резекции желудка, чем ты руководствовался? Пятидесятилетним опытом, описанным в учебниках, тысячу раз проверенными методическими рекомендациями. Наконец, научными статьями, опубликованными в официальных медицинских журналах, где есть компетентные рецензенты.