Под крылом доктора Фрейда

Под крылом доктора Фрейда
Ирина Степановская

Дмитрий Сурин был талантливым хирургом. Про таких говорят – хирург от бога. Ему и в страшном сне не могло привидеться, что с карьерой хирурга придется расстаться и стать врачом психиатрической больницы.

Но, попав в это заведение, которого боится любой человек, Дмитрий узнал о жизни то, о чем никогда не догадывался и вряд ли задумался бы, не сделай его судьба столь крутой поворот.

А главное, он смог разобраться в себе, пережить и острое, ни с чем не сравнимое счастье, и безысходное отчаяние.

Ирина Степановская

Под крылом доктора Фрейда

Все события и персонажи, описанные в этой книге, вымышлены, а совпадения – случайны.

Молодой психиатр обращается к своему старшему коллеге:

– Как у вас на все хватает сил и энергии? У вас столько больных, и всем им надо помочь, всех надо выслушать…

– Думаете, я их слушаю?

На приеме у психиатра.

– Доктор, меня никто не любит! Я так стараюсь, я делаю все, что в моих силах, но все безрезультатно…

– Хорошо, что вы с этим пришли ко мне.

– Да, я подумал, что если уж ты не поможешь мне, мерзкий, паршивый старикашка…

Пролог

Будь жители одного из московских районов меньше заняты своими делами, они обязательно обратили бы внимание на то, что каждый рабочий день, в семь сорок пять утра, в одном переулке прямо рядом с метро останавливается старый автобус. И ровно в восемь он отъезжает. Не заметить автобус в принципе невозможно – он единственный такой во всей Москве: у него вислый зад с глушителем, плюющимся сизым дымом, округлые бирюзовые бока и яркая малиновая крыша.

На ветровом стекле вверху и сбоку красуется изображение некоего господина. Седые волосы аккуратно зачесаны на пробор, благообразная белая бородка аккуратно подстрижена. Издалека – грустный политический деятель начала прошлого века, озабоченный судьбами человечества. Если лицо было бы посытнее, потолще – человек этот был бы вылитый сенатор типа Сергея Миронова. О чем думает, в чем сомневается, о ком скорбит этот человек? Может быть, о нас с вами?

Чтобы у праздного наблюдателя не возникло сомнений в том, чей именно портрет помещен на стекле, под рисунком подпись: «Основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд». По всей видимости, портрет этот выдран либо из учебника, либо из Большой медицинской энциклопедии. Пассажиры автобуса к нему давно привыкли. А кто и когда его повесил, никому уже и не интересно.

В автобусе из Москвы на работу в загородную психиатрическую больницу ежедневно ездят доктора. Они не любят, когда к ним подсаживаются чужие, – гораздо приятнее, когда в салоне нет посторонних лиц. Да и разговоры в дороге самые что ни на есть интеллектуальные – редко когда о кулинарии или о детях, гораздо популярнее обычные больничные сплетни – кто с кем переспал и кого на какое место назначили.

Раскрасил же это чудо на колесах один выздоравливающий больной еще при старом главном враче, лет двадцать пять назад.

– Вон, крыша поехала! – слышатся по отделениям разговоры больных – и это означает либо начало, либо конец рабочего дня. Хотя в принципе в эту подмосковную больницу можно легко добраться и на электричке. «У вас – Красная стрела, у нас – Красная Шапочка», – любят пошутить доктора.

Новому, теперешнему, главному врачу больницы Александру Борисовичу Преображенову тоже не хочется расставаться с автобусом. И он после института еще практикантом ездил на работу именно на нем, от той же самой станции метро. Когда же Преображенов стал больничным начальником, он, не без помощи родственников больных, отремонтировал старый автобус и до сих пор держит его в больничном хозяйстве – как символ, как фетиш, как память о своей молодости.

Дмитрий

Дима остановился перед дверью с табличкой «17-е отделение».

– Нам сюда, – сказала старшая сестра и нажала на кнопку дверного звонка. На другой табличке, рядом, было написано: «16-е отделение» – и стрелочка, подрисованная синим фломастером, указывала вверх.

Здание было старым, двухэтажным, красного кирпича и стояло в стороне от асфальтовой дороги среди высоких сосен. От автобусной остановки к нему вела тропинка, сплошь усеянная рыжими и серыми от старости, высохшими иглами.

«Куда-то я попал?» – подумал Дмитрий.

В двери послышался скрежет замка. Секундная пауза – их разглядывали в глазок. Наконец дверь приоткрылась.

– Вы к кому? – В проеме показалась женщина лет пятидесяти, в сильных очках и голубой медицинской пижаме. Узнав старшую сестру больницы, она отступила с видом одновременно заискивающим и напряженным.

– Я к вам на работу молодого доктора привела. Главный врач приказал.

Подслеповатая сотрудница посторонилась и пропустила их, как показалось Диме, с тайным вздохом облегчения. Когда они вошли, она снова закрыла дверь на ключ.

– Вот, принимайте! Альфия Ахадовна, я думаю, будет рада. – Старшая сестра с ног до головы окинула Диму оценивающим взглядом и добавила игриво: – Хлеб-соль-то есть?

– Есть, – эхом отозвалась подслеповатая, и поскольку ни она, ни Дима шутку не поддержали, старшая сестра сказала уже другим, деловым тоном:

– Ну, работайте. А у меня дел по горло.

Она взялась за ручку двери. Медсестра в очках, не издав больше ни звука, снова провернула ключ в замке и выпустила старшую сестру наружу. Из окна площадки верхнего этажа в отделение проскользнул солнечный луч и быстро исчез – дверь захлопнулась.

– Здравствуйте, – Дима не знал, что бы еще сказать.

– Альфия Ахадовна вышла. Скоро придет.

Тетка, как бы изучая, пристально оглядела Диму. Он подумал, что все сотрудники больницы, встреченные им сегодня, на кого-то или на что-то похожи. Один доктор из тех, с кем он разговаривал утром, возле остановки автобуса, был длинный, с лысой продолговатой головой, похожей на дыню. Второй – коренастый, загорелый, с бычьей шеей – напоминал боксера-тяжеловеса, только нос подкачал – бугристая испеченная картошка. Подслеповатая медсестра ассоциировалась с Совой. Главный врач, с которым он только что разговаривал, был вылитый Старый Лев. Интересно, на кого или на что похожа эта таинственная Альфия Ахадовна?

– Где я могу ее подождать?

– Вон там кабинет. – Сова махнула рукой и ушла.

Возле запертой двери не было ни скамейки, ни стула. Дима прислонился спиной к стене и задумался. «Вот тебе и сумасшедший дом. Ехал поговорить, а попал на работу».

Дима еще раз осмотрелся.

Довольно широкий и короткий коридор образовывал что-то вроде прямоугольного холла из белых кафельных стен и окрашенных масляной краской дверей. Окна с решетками впускали свет, но не давали ощущения простора. Все было закрыто. И никого – ни больных, ни персонала. Только в торце прямоугольника массивная дверь с окошечком посредине. Как здесь работать? В углу стояли два обычных деревянных стола, застеленных старой клеенкой. Возле каждого – по четыре стула на гнутых металлических ножках. Столовая? Не похоже, уж слишком мало здесь места. Дима из интереса подошел, подвигал. И стулья, и столы свободно переставлялись. «А не боятся, что этими стульями по башке можно получить?» Он передвинул один из стульев поближе к окну, достал из портфеля ноутбук и уселся.

«Господи, какое здесь запустение! Какая нищета!»

Дима вспомнил свое отделение, с которым попрощался несколько дней назад, операционную, перевязочную. Процедурку с немецкими стеклянными шкафами, светлые палаты, раздвижные двери, свободно пропускающие сразу две каталки… Какой хирургический центр он оставил! Таких немного, наверное, по всей стране. Что же здесь его ждет?

«…Главный врач сказал: «Пойдешь сначала на год в отделение к Альфие Ахадовне… Она тебя всему научит». Чему это «всему»? Всей психиатрии? За год? И какое-то нерусское имя… Ассоциируется с рахат-лукумом. Восточным лакомством, которое он любил в детстве. Человеку с таким именем полагается быть белым и толстым…»

Дима зевнул и закрыл глаза. И вдруг перед ним возникло видение: по желтой, выжженной солнцем степи, вращаясь, мчался черный смерч. «С чего бы это?» – подумал он. И вслед за пронесшимся смерчем почему-то тут же возникло лицо незнакомки – его странной соседки по больничному автобусу.

«Все-таки есть в ней что-то противное», – окончательно сформировал мнение о незнакомке Дима и решил думать о рахат-лукуме. Теперь вспомнился Новый год – снежинки из ваты, большая елка в игрушках, а в плоских коробочках, обтянутых шелком, – обсыпанные сахарной пудрой сладкие палочки. Раскусишь такую палочку, а она внутри плотная, прозрачная и блестящая на сломе, как толстое стекло. Первый раз родители привезли рахат-лукум из Египта. Тогда наши люди только начали ездить зимой в Хургаду. Потом привозили и из других стран, не восточных. Ему нравилось выкусывать из лакомства фигурки – кубики, ромбики, звездочки – и воображать себя кем-то вроде скульптора. Только скульптор работает резцом, а он – зубами…

По старой, школьной еще привычке Дима стал раскачиваться на ножках хлипкого стула. Вот забавно будет, если он грохнется в тот самый момент, когда придет эта неизвестная ему заведующая отделением! Он усмехнулся. Неплохо он будет выглядеть в ее глазах.

«А ведь, пожалуй, в лице этой незнакомки из автобуса есть что-то нерусское. – Дима снова вспомнил о своей утренней попутчице. – Странное оно какое-то, хоть и красивое по-своему. Черные волосы на прямой пробор – сейчас, пожалуй, девушки так не носят. Глаза поставлены слишком раскосо…» Он подумал, что странность, по-видимому, заключается в ярко-синих глазах, нетипичных для восточных лиц. Да и облик в целом был вычурный, напряженный, недобрый. Если бы такая женщина вдруг исподтишка вытащила нож и пырнула бы его где-нибудь в углу, он бы не удивился.