Тамара. Роман о царской России. Книга 1

В течение долгих лет Александра выйти замуж не соглашалась, отказывая раз за разом достойнейшим соискателям и объясняя своим расстроенным родителям, что лишь по настоящей любви обвенчается.

"Мне всё равно, умру я или нет старой девой, – заявляла она снова и снова. – Почему я должна выходить замуж только ради самой женитьбы?"

"Но, шери? (фр. – "дорогая"), посмотри на Аннетт – она счастлива, а он умён и богат …"

"А также и стар, и уродлив, – ехидно завершала Александра. – У них будут очень некрасивые дети, ведь оба они вот какие …" – и она состраивала гримасу, дабы показать, что под этим подразумевала.

Но всё ж таки она свою сестру-двойняшку нежно любила, не позволяя никогда и никому (кроме себя самой) говорить о той в своём присутствии в пренебрежительном тоне. К примеру, был гадкий случай, когда у сильно заблуждавшегося молодого человека хватило дурного вкуса сравнить внешность сестёр в качестве комплимента, предназначенного Александре. До этого момента она благоволила ему больше прочих, и общество уже шепталось и кивало, что это всё же может привести к их браку, который к тому же был бы весьма подходящим. Но при вышеупомянутых сбивчивых фразах бестактного юноши Александра сразу же резко вскочила на ноги и с горящим взором и пылающими ланитами повелела тому, указав на дверь, сей же час покинуть её помещение и впредь боле не сметь появляться поблизости.

"Как он мог допустить саму мысль о том, что ему дали право хоть что-нибудь пробурчать против моей дорогой Аннетт, да к тому же в моём присутствии! – возмущённо вскричала она, когда фалды злополучного поклонника в волнении и с бешеной скоростью улетучились за белыми с золотом дверями её будуара. – Сама мысль о том! Хамство и грубость, невозможная неотёсанность! …" – и она топала миленькой ножкой, бушевала, а после расплакалась и никак не могла успокоиться до тех пор, пока крошка Аннетт, обомлевшая и перепуганная, но и донельзя гордая тем, что сестра защитила её честь столь решительно, не утёрла той жгучие слёзы и ласково не утешила.

Позже один молодой великий князь открыто заявил о своей любви к Александре – ей минуло тогда двадцать два года (Аннетт же была замужем уже четыре) – и даже предложил ей пожениться, разумеется, морганатически, поскольку, пусть её кровь и была чистейшей из чистейших – намного "голубее", чем у претендента, – она всё же не являлась членом царских или королевских семей, что делало их положения неравными. И снова, сверкая очами, надменная и напряжённая, она резко ответила по-французски: "Девушка с моей фамилией не выйдет замуж ни за великого князя, ни за прислужника", – и, повернувшись к нему спиной, прошла через всю длинную бальную залу с гордо поднятым подбородком и пылающим ярко румянцем.

"И что же, Господь всемогущий, теперь-то с ней случилось?" – недоумевали люди, однако довольно скоро все узнали причину. Ведь кто-то из стоявших рядом услышал разговор великого князя с обиженной им Александрой, и рассказ о её вспышке гнева со скоростью лесного пожара стал распространяться в свете, пока наконец не достиг ушей самого императора. Однако он лишь рассмеялся и сказал твоему прадеду, что у того на редкость дерзкая доченька.

Но вот, когда Александре исполнилось уже двадцать восемь и все при Дворе стали рассматривать её как следующую кандидатуру на место постоянно находившейся при императрице фрейлины и придворной дамы – должность, что по традиции занимали незамужние аристократки, дожившие до тридцати, то есть старше обычного брачного возраста, – вдруг, ко всеобщему изумлению, та безумно влюбилась в князя Михаила Рановского, адъютанта самого императора.

В то время он был ещё молод, всего-то тридцать два года, высокий, красивый, серьёзный, весьма хорошо образован, по сути, настоящий учёный, достаточно амбициозен, да к тому же крайне талантлив. Поистине мужчиной был неординарным, поскольку не только учился и получил учёную степень в Сорбонне – что было вовсе не свойственно состоятельным молодым русским из придворного круга, – но и показал себя искуснейшим пиитом, с изяществом и лёгкостью писавшим катрены и сонеты по-французски, да ещё переведшим Данте со столь грандиозным успехом, что сей перевод был одобрен и официально использовался Французской академией как лучший образец того времени!

Странно, что подобный тип мужчины пришёлся по душе капризной, сумасбродной Александре; возможно, её очаровал большой контраст между ними. Так или иначе, её любовь к нему – первая и единственная – была, безусловно, настоящей и продолжалась, не угасая, до самой её смерти.

Никто так и не узнал, влюбился ли Михаил тоже в эту властную маленькую красотку или просто счёл её подходящей супругой для амбициозного эстета, стремившегося сделать блестящую карьеру. Ведь у неё была громкая, прославленная в веках фамилия, сравнимая лишь с его собственной, её личное состояние было весьма впечатляющим, а положение при Дворе её родителей – самым что ни на есть высоким. Но каковы бы ни были тогда его мотивы, он сделал ей предложение, и оно было с радостью принято. Венчались они торжественно в присутствии царя и царицы в дворцовой императорской церкви. На следующий же день, проведя свою первую брачную ночь в гигантском особняке Михаила в центре Санкт-Петербурга, они двинулись сразу в Италию в массивной и громоздкой "Берлине" – своей парадной карете, запряжённой целой восьмёркой.

О том, что те дни в Италии были для Александры поистине счастливыми, можно судить по её восторженным письмам родителям и двойняшке, в которых она с жаром и подробностями писала об удивительной доброте к ней Михаила и о том, как он угадывал или предвосхищал все её малейшие желания, снимая для их пребывания только самые красивые виллы, пусть даже и на неделю (поскольку не позволил бы ей останавливаться в отеле), и показывая ей страну, как мог сделать только поэт и истинный ценитель Италии.

"Я действительно живу в раю Данте, – писала она, – и я знаю, что Михаил тоже счастлив, так как взялся вчера переводить избранные любовные сонеты Петрарки, ведь, согласно его словам, нынче он точно знает, что тот, создавая их, чувствовал".

В другой раз она приложила к письму оригинальное стихотворение, которое он написал специально для неё и посвятил "А тэ боз ё" (фр. – "Твоим прекрасным глазам").

Они всё дольше и дольше задерживались в Италии, поскольку император милостиво продлевал отпуск своему молодому адъютанту. Но в конце концов всё же вернулись в столицу России, где шестнадцатого апреля у них родилась Марина, твоя будущая мама.

В течение нескольких лет всё, видимо, шло хорошо, ведь письма и дневники Александры свидетельствуют о том, что та была по-настоящему счастлива и довольна семейной жизнью.

"Мон шер и бьен эйми? Мише?ль" (фр. – "Мой дорогой и любимый Михаил"), – неизменно называла она своего мужа, а дочь: "Ма пети?т фи адорэ?" (фр. – "Моя обожаемая маленькая девочка").

А потом что-то произошло, одно из тех трагических, хотя и кажущихся незначительными событий в жизни, которые способны изменить весь ход её в течение нескольких минут. Это случилось однажды ближе к вечеру, когда мисс Харриет, няня Марины, как водится, привела ребёнка в кабинет князя Михаила и оставила её там с ним на отведённый им час общения наедине. Марина любила этот час, потому что отец разрешал ей играть с его коллекцией драгоценных и полудрагоценных камней – забава, которая её увлекала и являлась незабываемой. У него были два больших стеклянных шкафа, заполненных этими прекрасными камнями – целые их ряды на лотках, аккуратно разложенные в миниатюрные коробочки, обтянутые белым бархатом. Там имелись и бриллианты, и изумруды, и рубины, и золотые самородки, и восхитительные кусочки нефрита и хрусталя. Он доставал лоток и позволял Марине играть с камнями столько, сколько ей хотелось, однако при одном условии, что та потом разложит их назад в коробочки, которые им точно соответствовали.

В другое время он читал ей стихи – порой свои собственные, порой русских, французских или итальянских поэтов. Либо же тихо играл на пианино в тех сумерках, когда лампы ещё не были зажжены и поленья слабо тлели в глубоком тёмном камине из резного дуба. А ещё, находясь в весёлом расположении духа, он вдруг затевал разнообразные игры, любимой из которых были "Африканские следопыты", когда он набрасывал поверх себя тигровую шкуру и, свирепо рыча, повсюду рыскал, Марина же с серебряным мелким ружьём, притом настоящим и в драгоценных камнях, преследуя зверя, кралась за ним в полутьме необъятного кабинета среди его толстых гранитных колонн.

И вот в указанный злополучный день, когда они мирно расселись на медвежьей шкуре перед уютно горевшим огромным камином, в комнату, к удивлению Марины, вплыла прелестная молодая дама, закутанная с головы до пят в соболиную шубу, с румяными щёчками и кучей снежинок, покрывавших её соболиную шапку.

Михаил в изумлении вскочил и воскликнул: "О, моя дорогая, вам не следовало сюда являться!" – но в то же время выглядел странно довольным и взволнованно поцеловал её ручки в перчатках.

А прекрасная дама, рассмеявшись, сказала: "Михаил, всё в порядке, я зашла лишь на минутку. Она сейчас с императрицей, ведь я оставила их вдвоём лишь полчаса назад".

Марина задумалась, кто б мог за этим "она" скрываться, а князь нахмурился и промолвил: "Прошу, моя дорогая, только не при ребёнке".

Дама вновь рассмеялась, а затем пристально воззрилась на Марину. "Так вот кто стоит между нами – сия очаровательная кроха!" – пробормотала она через мгновение.

А Марина озадачилась ещё больше, так как вовсе, разумеется, не стояла между своим отцом и этой дамой! Напротив, она осталась сидеть одна у камина, да к тому же будучи сильно возмущённой тем, что её – уже взрослую шестилетку – обозвали "очаровательной крохой".

Дама ещё несколько минут тихонько пообщалась с Михаилом, затем, послав воздушный поцелуй Марине, безумно грациозно удалилась, оставив позади шлейф приторных духов, а также одинокую фиалку, что выпала из чу?дного букетика, приколотого к её красивой шубе. А князь, сопроводив до двери свою загадочную гостью, вернулся к дочери необычайно молчаливым и спокойным, хотя глаза его сияли, как сапфиры, с которыми они как раз играли, когда вошла вдруг Незнакомка и прервала сию забаву.

"Кто она?" – робко спросила Марина, поскольку ещё не знала этого непривычно тихого настроения своего папы, а потому немножко опасалась прервать его необъяснимое молчание.

Михаил, вздрогнув, посмотрел на неё так, словно совсем забыл, что она всё ещё находилась рядом, а потом медленно промолвил: "Это моя подруга, Марина. Но твоей маме она не по нраву, а потому, будь добра, не рассказывай ей об этой неожиданной гостье. Ведь я и правда не ждал её визита", – добавил он больше для себя и снова погрузился в свои думы.

Впервые за свою короткую жизнь Марина в присутствии отца почувствовала себя страшно неуютно, а потому была очень рада, когда спустя пару минут мисс Харриет, тихо открыв дверь и сказав: "Тебе пора, дорогая", – увела её ужинать в детскую.

Марина никому не рассказывала об этом визите в течение долгого времени – пока не умерли оба её родителя – и лишь тогда поведала мне эту историю.

Но её мать каким-то образом о незваной посетительнице прознала, а потому злилась и бушевала.