Мой персональный миллионер

– Ты не посидишь с Соней два часа? Завтра. Пожалуйста.

Дунька замолчала. Секунды текли. Наконец, она вздохнула.

– Лид, я же в Тибете. Буду совершать пешее паломничество на гору, а потом познавать дзен. Пару месяцев. Но как вернусь, так обязательно посижу!

Короткие гудки – связь прервалась. Проверила баланс – так и есть. Те пять сотен, что я кидала на месяц, сожрались, плюс ещё две надо, чтобы вылезти из минуса. Да, мне дзен не светит точно. Проснулась и разревелась Сонька. Забарахтала гневно ручками и ножками. Я подошла к ней ближе.

– Ты – моя семья, – серьёзно сказала я дочке.

Та посмотрела на меня внимательно, будто и правда поняла, перекатилась со спины на животик – в последнее время этот финт получался у неё все ловчей, а потом малышку вырвало на моё самое дорогое платье, которое так и лежало брошенным на постели.

– Правильно, – поощрила я дочь. – Все равно я никуда не пойду. Не больно мне туда и хотелось.

Но к горлу подкатил горький ком, на глаза навернулись слезы. Чтобы не печалиться лишний раз, свернула платье и выбросила его в мусорку – с глаз долой из сердца вон. И вообще, не жили как люди – не фиг начинать. Надо идти гулять. Свежий воздух выбивает из головы дурацкие мысли. По крайней мере, должен. На улице бабье лето – солнце светит, деревья золотые. Как на картинке.

– Будем гулять и ни о чем не думать.

В подъезде было так чисто, как, наверное, никогда. До такой степени, что я ощутила внезапный порыв поставить на подоконник на лестничной площадке горшок с фиалкой. Но мой порыв быстро остыл – цветов жизни мне и так хватает, без фиалок. Мы гуляли без коляски, руки мои просто онемели – дочка, несмотря на то, что родилась немного недоношенной и крохотной, на грудном молоке тяжелела быстро. Зато она смотрела вокруг до тех пор, пока не уснула, и совсем не плакала.

Плакать хотелось мне. От того, что жалко себя. Чертовски жалко любимое платье. Даже если я вытащу его из мусорного ведра, вряд ли смогу свести пятно. И Соньку было жалко, что растёт без папы, и у неё такая никчемная мать. Дуньке жалости тоже досталось – расти она в адекватной семье, ей бы дали нормальное имя, и, может, она выросла бы не такой чокнутой. Даже Сатану пожалела – он опрокинул вазу, поэтому сидел запертым в ванной и наверняка орал на весь подъезд. Впрочем, в подъезде все Сатану уважали и побаивались, хотя я надеялась, что кто-нибудь наберется храбрости и однажды пристрелит его.

К возращению домой я накрутила себя до такой степени, что уже шмыгала носом. Сонька сопела, уснув и обвиснув в моих руках пудовой гирей, а я шла и старалась не разрыдаться до того, как за мной закроется дверь квартиры.

Возле подъезда стоял сосед. Возле своей красивой длинной машины. Было солнечно, но прохладно, я мерзла в пальто, несмотря на то, что несла тяжёлую Соньку. Сосед был в одной футболке и джинсах. Я даже мысленно не могла называть его Германом, даже не знаю, почему. Назло. Я смешная и глупая. Я из мира Лидок и Дуняш. Так вот, сосед стоял в футболке и тер чёрную полоску на крыле машины. Ожесточенно, мышцы на руках так и играли. Я даже полюбовалась мгновение. Потом сосед выпрямился, на лице – досада. Одноразовых салфеток использована пачка, а полоска не стерлась.

– Вас и правда это волнует? – вслух удивилась я.

Он повернулся. Аккуратно собрал использованные салфетки, отнес в урну, руки отряхнул. Потом на меня посмотрел.

– Да, – сказал серьёзно. Подумал и добавил: – Мне не нравится, когда грязь.

Я перехватила Соньку поудобнее и пошла к подъезду.

– Эй, – крикнул сосед вслед. – А что я сделал вам? За что вы меня ненавидите?

Что я могла сказать? За то, что он родился? Что у него все хорошо? Даже с именем фортануло вон. Я ненавижу его, потому что завидую. Тому, что в его жизни испачканная машина – это проблема. А ещё за то, что он каким-то неведомым путём приблудился из своей миллионерской жизни и застрял аккурат в моём подъезде. За то, что у него такие синие глаза. За то, что я такая жалкая. Но ему это знать совсем не нужно, я хочу сохранить хоть крохи самоуверенности.

Мне не хочется, чтобы он шел следом и задавал идиотские вопросы. С чего он вообще взял, что я его ненавижу? Ха! Мне просто все равно. В лифте, слава богу, я поднялась в одиночестве. Положила спящую Соньку в центр постели, села на пол рядышком и разревелась. От слез не становилось легче, но удержать их в себе не было никакой возможности. Хорошо, что не видит никто. Я так привыкла быть сильной. Для папы, для Дуньки, теперь вот для дочки.

На кровати раздался шорох. Я обернулась. Сонька, которая из-за ранних родов развивалась чуть медленнее своих ровесников, снова лежала на животе и смотрела на меня в упор, чуть не сведя глаза на переносице. Это было так неожиданно и смешно, что я неожиданно для себя рассмеялась. А Сонька… широко улыбнулась, показав розовые десны и пустив от старательности ниточку слюны.

– И чего я реву, дура? – спросила я. – Пошли танцевать!

Я включила музыку погромче – плевать на соседей, их Сатана и не к такому приучил, подхватила дочку на руки и закружилась. Смеялась, подкидывала вверх. И Сонька смеялась! Сатана сидел в дверях комнаты, забыв, что вылизывал своё богатство, и так и замер, вытянув ногу в сторону. Потом фыркнул, и ушёл на кухню. Что с нас взять – девочки. Глупые, человеческие.

Музыка все так же била по ушам, я без сил упала на постель, уложив Соньку рядом. Она сразу потянулась к груди – война войной, а обед по расписанию. Весь вечер я с увлечением веселила ребёнка, чтобы он засмеялся – это просто удивительно, первый смех твоего ребёнка. Пыталась снять на камеру, но на камеру Соня предпочитала плакать. Я даже уснула счастливой. Мало того – и проснулась такой. На улице дождь льёт, а мне хорошо. У меня Сонька есть. А проблемы решаемы.

Пора бы мне уже уяснить – долго хорошо не бывает. В моём случае продлилось всего десять часов. А потом у меня зазвонил телефон. Дунька. Я вздохнула, взяла трубку. На свадьбу уже поздно, но, может, возвращается? Я соскучилась. Да, возвращалась. Лучше бы она весь Тибет пешком обошла.

– Лидка! – кричала Дуня в трубку через треск. – Я с Никитой рассталась. Ты слышишь меня? Я в город еду, в аэропорт – у меня денег ни копейки вообще, даже на кофе нет! Лида, ты же мне займешь? Я отдам, когда на работу устроюсь!

– Сколько? – глухо спросила я. И села на пол, услышав сумму.

– Ну, Лид, с пересадками же придётся! Все, на балансе кончаются! Номер карточки ты знаешь! Люблю тебя!

И гудки. Я сидела и смотрела на телефон. Сонька досталась мне финансово не просто. У меня не было опоры, у меня была ипотечная квартира. Гришка – Сонькин папа – нашёл мне эту квартиру. Тут я живу бесплатно, потому что смотрю за Сатаной, которого хозяева взять в счастливую жизнь отказались, и я их понимаю. Моя квартира сдаётся, и это почти полностью покрывает сумму ежемесячного взноса по ипотеке, я добавляю сверху только пару тысяч. Работать я не могу, мне Соню оставить не с кем. Я продала машину, чтобы у меня был н\з на чёрный день. А теперь получается, что я должна просто взять и отдать большую часть своих денег потому, что Дунька на Тибете поругалась с очередным парнем.

– Нет, – сказала я Соне. С кухни выглянул Сатана, ему я тоже сказала: – Нет.

И добавила в третий раз, для весомости, для себя. Весь день ходила и между делом представляла себе Дуньку, которая сидит там, среди тибетцев, в аэропорту, на железном стульчике, голодная, потому что купить пожрать ей не на что. Она же моя, Дунька. Хоть и непутевая. Заболело сердце, остро захотелось выпить. Я первый раз пожалела, что кормлю грудью. Бокал коньяка бы мне не помешал.

Вечером я стояла в ванной, смотрела на своё отражение. Вот что во мне такого, что неприятности ко мне липнут? Что во мне не так? За стенкой миллионерский сосед фальшиво пел популярную и не очень приличную песенку. Когда он старательно и пронзительно – для моих ушей – тянул самую высокую ноту, а потом вдруг сорвался, погрузив комнату в тишину, я решилась. Он снова замурлыкал, я открыла онлайн-банк и быстро перевела всю требующуюся сумму, добавив сверху немного – пусть уж пожрет, быстро, чтобы не передумать, не глядя на сумму комиссии. Подтвердила перевод и поняла – правильно. Иначе бы просто с ума сошла от беспокойства. А теперь камень с души. И даже миллионерское пение не раздражает. Я пошла в комнату к своему ребёнку, даже не замечая, что мурлычу под нос тот же мотив.

Глава 4. Герман

Мне выдали портфель. Он натирал плечо и был тяжёлым: в нем пластиковые папки с файлами и стопки бумаг – на многих из них мои подписи. Я поднялся к своему секретарю отдать очередную папку. С тоской заглянул в кабинет – за полированным столом сидел мой заместитель. Заметил меня – вид сконфуженный. Ничего, я и сам малость сконфужен. Бывает. Хотя, о чем это я? Я – в бешенстве, но изо всех сил напускаю на себя равнодушие.

– Вы скоро вернетесь? – спросила Света мне вслед, привстав со стула.

Света – моя секретарша.

– Не знаю, – честно ответил я. – Может, кофе нальешь?

Кофе Света варила, что надо. Сразу подхватилась с места, унеслась на кухоньку – у нас была своя, отдельная, а еще душ и комната отдыха. Точнее – все моё, я, бывало, жил тут. Я сел в кресло в приёмной, с удовольствием выпил кофе.

– Дмитрий Сергеевич даже туалетом вашим не пользуется, – доверительно шепнула мне Светка. – Боится. Давайте уже скорее, мы вас так ждём!

Попрощался, повесил на плечо свою котомку, вышел. Снова покурил на лестнице, благо, что ею у нас почти никто не пользуется. Сигареты, пожалуй, единственная моя вредная привычка. Порой казалось, что я начал курить только потому, что Кирилл не курит. А дед курит. И вечером мы могли засесть с ним вдвоём с сигаретой, а Кирилл становился лишним. Сейчас деда в моей жизни все меньше, а досадная привычка осталась.

Стеклянная дверь, ведущая на лестницу, открылась – вышла Даша. Ходили слухи, что она спала с братом, но так ли это – утверждать я бы не взялся. Одно из железных правил, вбитых нам дедом – не трахаться с коллегами. Я соблюдал его свято, может, потому, что и соблазна особого не было – баб хватало и помимо офиса. Снова вспомнил Лизку, поморщился.

Даша достала сигарету – бабскую, длинную, пахнущую сладко до противоестественности. Закурила. Может, и правда с Кириллом спит, раз храбрая такая?

– Совсем старик в маразм ударился? – спросила она, выпустив дым.

Раньше она со мной так вульгарно себя не вела. Она что, не понимает, что блажь у деда пройдёт, а я останусь? И не её собачье дело, почему я уступаю. Во мне снова проснулась уверенность в себе.

– Во-первых, не старик, а Михаил Степанович. Во-вторых, решения руководства тебя не касаются. В-третьих, хватит, блядь, курить на лестнице.

– Бу-бу-бу, – говорит вконец охреневшая Даша. – Как страшно.

Вернусь в свой кабинет – уволю. И плевать, что её Кирилл в штат брал. Скажу своим девочкам – они у меня, во главе со Светкой, боевые: выживут – сама убежит. Дашка улыбается. Провоцирует меня. Её Кирилл подогнал? Чтобы я вышел из себя, сломался, плюнул на все эти игры и, пинком открыв дверь, вернулся в свой кабинет? Чтобы доказать деду, что я настолько слаб, что не продержался и двух недель?

– Шла бы ты, – советую миролюбиво, беря себя в руки.

– Накажешь меня? – шепчет она.

Губы в насыщенно красной помаде кривятся, обнажая полоску белых зубов. На работе у нас дресс-код, но Даша обходит его, не нарушая правил. Она кажется голой. А может, баб с такими телами, во что ни обряди – в глаза бросаются? Но я прошёл крещение Лизкой. У меня теперь иммунитет. Но Лиза, в отличие этой мадам, глупа, как пробка.