Не повтори моей судьбы

Первой, кого встретила Тайка, выйдя из больницы, была Василиса Алексеевна. Старшая повариха с желтым следом от синяка во весь правый глаз заохала, запричитала, засморкалась в передник.

–А похудела ты как, Таюшка,—качала головой Васька.—А глаза-то провалились…

–Не верь ей, Тайка,—обняла подружку Ольга Каблукова.—Выглядишь ты замечательно, я бы даже сказала, значительно.—Она отстранилась, пытливо глянула в лицо.—Уж не влюбилась ли ты часом?

Тая улыбнулась и пошла за шкаф, где они обычно переодевались. Из сумки вытащила выстиранный и отглаженный матерью халат, натянула тапки и встала к разделочному столу. Говорить не хотелось, слушать болтовню девчонок было неинтересно. Руки Тайки ловко управлялись с мясом, а мысли были далеко. В голове, не переставая, звучал голос покойной соседки по палате, а каждое её слово болью высекалось в мозгу.

К концу смены девчата с недоумением смотрели на Таисию, перемаргивались, пожимали плечами.

–Ты новую квартиру свою видала?—поинтересовалась Каблукова.—Может, тебе помощь нужна…ну там помыть, почистить после прежних жильцов. Ты только скажи.

–Правда, Тайка,—поддержала Ленка Доскина,—ты не стесняйся. Мы вон в выходной соберемся все вместе да и придем…

–Спасибо, девчата, не надо,—тихо отказалась Таисия.—Отец уж обо всем побеспокоился.

–Ну, смотри, подруга,—не унималась Ленка,—если что понадобится, скажи. Я тут в магазине такие обои видела, закачаешься. Тут полосы золотые, а в них сиреневые цветы и золотые же лепестки…

Но её никто не слушал. Все устали и спешили по домам. Разобрали сумки, заперли двери и двинулись каждый в свою сторону.

Таисия медленно переставляла ноги. Старалась дышать правильно, как учили в больнице. За спиной послышались торопливые шаги.

–Тая, постой!

Василиса Алексеевна догнала её, подхватила под руку.

–Я так переживала,—тихо начала она.—Из-за меня все это…—не то спросила, не то утвердила Васька.

–Не выдумывай,—Тайка освободилась от руки старшей поварихи.—Выпила я тогда лишнего, вот и скрутило меня.

–Ты понимаешь,—не отставала Васька,—я тогда перебрала, вот мне черт знает, что и пригрезилось,—лицо женщины пошло пятнами.—Со сна я тебя за мужа своего приняла, понимаешь?

–Да-да, понимаю,—девушке был неприятен этот разговор, хотелось избавиться от провожатой.—Вы меня простите, что я вам в глаз…

Васька вскинула руку к лицу.

–Да что ты! Это меня муж за то, что ночевать домой не пришла. И не думай даже…

–Хорошо, не буду.

Тайка остановилась на углу, возле булочной.

–До свидания Василиса Алексеевна. Пойду я.

Избавившись от Васьки, Таисия зашла в булочную, купила докторскую булку. Врач велел сесть на диету, но она не верила в то, что можно избавиться от десятков килограммов. Тем более что физические нагрузки ей запрещены. Можно только шагом и не более двух часов в день.

Тайка улыбнулась, подумав о том, сколько километров она накручивает на жаркой кухне, какие баки поднимает и снимает с плиты, как ей приходится орудовать тяжеленным ножом и железным молотком для отбивных. Её труд можно сравнить с трудом шахтера, только таких толстых шахтеров не бывает. Неужели нет никакого способа избавиться от этого мяса и сала, мучающих её с малолетства? Она на любой согласилась бы, Господи!

Правду люди говорят, что торопливые, необдуманные просьбы до Господа быстрее доходят и быстрее им исполняются. Может, тогда и началось исполнение пророчества покойной соседки по больничной палате?

Деповских, что каждый день в столовую приходят, поварихи знают не только в лицо. Кто и как живет, чем занимается после работы, чья жена изменяет, а кого теща донимает—все доподлинно известно девчатам. Поэтому, когда в столовой появилось новое лицо, они тут же постарались разузнать о нем все. Как всегда больше всех постаралась Ленка Доскина.

–Зовут Славкой Кукиным,—рассказывала она, усевшись рядом со всеми над ведрами с картошкой.—Зек, отсидел восемь лет. Первый раз за хулиганство, а второй за драку с поножовщиной. Поселился в общаге, у Петровича в бригаде слесарит. Двадцать девять лет, не женат.

Поварихи ловко спускали кожуру с картошки, торопились быстрее закончить и по домам, потому в подробные расспросы не ударялись. Завтра будет время все обсудить. И только Тае очень хотелось выведать всю подноготную нового слесаря. Вчера она впервые увидела Кукина, а сегодня он заговорил с нею. Девушка подумала, что не произвела на него впечатления, потому что от первого же его слова замерла колодой и только хлопала коровьими ресницами да тупо кивала на каждое его слово. Она и разглядеть его толком не смогла. Помнит только, что на руке, которой он тарелку брал, на верхних фалангах синело: «Слава», а когда взглянула на него, то в глаза бросились железные зубы с левой стороны сверху. С правой-то стороны зубы как на подбор ровные да белые, а слева—железная броня.

Сидя сейчас в подсобке, Тайка не могла вспомнить, о чем он её спросил, и поэтому ругала себя последними словами. Училась бы у Ленки, которая за словом в карман не полезет, любому мужику голову задурит, несмотря на то, что сама из себя не видная. Зато на язык бойкая. А она, Тайка, не имеет опыта запросто общаться с мужчинами.

Нож с хрустом вошел в картошку, вильнул в сторону и чиркнул по пальцу. Девушка про себя ругнулась, в сердцах окунула порезанный палец в ведро с картошкой и исподлобья глянула в сторону Ленки Доскиной. Если сейчас не заинтересовать нового слесаря, так на своей жизни может поставить крест, потому что эта проныра, как пить дать, окрутит новенького. Не зря же она сегодня причипурилась, словно на свидание: платочек на шею повязала, халат укоротила дальше некуда, а уж лицо намазала! Уведет, уведет Славку!

Наконец картошка почищена, поварихи засобирались по домам.

–Тай, ты идешь?—позвала Ольга.

–Не жди,—отрывисто бросила её Тайка и пошла к своему столу, где на специальной подставке стояли у неё разделочные ножи. Она собрала их, обернула толстой коричневой бумагой и сунула в сумку поверх кастрюльки с котлетами и вермишелью. Ножи Таисия доверяла точить только отцу, который был мастером в этом деле. Все соседи несли к ним ножи, ножницы, топоры и пилы.

Тайка шла домой, а в глазах стоял Славка Кукин. Он, конечно, сильно отличался от других деповских парней и мужиков как внешностью, так и повадками. Был он смуглым от природы, чернявым, худым и жилистым. Лицо у Славки было узкое, нос с горбинкой, большой рот с узкими, но ярко-красными губами. Двигался он по-особому, словно преодолевая встающие перед ним преграды: плечи ходуном ходили и ноги выписывали сложный рисунок по земле. Говорил Славка вкрадчиво, большими предложениями, вставляя в свою речь непонятные книжные слова. Когда он хотел кому бы то ни было понравиться, то состряпывал на лице такое выражение, что легко обманывал любого. Годы заключения многому его научили, в том числе тому, как определять, кто есть кто. Поэтому Славка в два счета разгадал невостребованную мужской половиной депо Таисию, увидел в её глазах женский голод и тайную мечту о том единственном, который оценит девушку и поведет её в загс.

Для Славки же Таисия была находкой, подарком судьбы. Он был не из тех, кто ищет любви, ухаживает, дарит подарки, а предпочитал другой расклад: позволить женщине любить себя, ублажать его и дарить ему маленькие и большие жизненные радости. У Кукина был опыт пристраиваться к тоскующим по мужской ласке женщинам, и менять свои запросы он не собирался.

Поэтому напрасно Тайка, понурив голову, брела к дому родителей. Её судьба была предрешена, оставалось только подчиниться. Что и сделала она в ближайшие дни, когда Славка на глазах у всех отозвал её в сторонку и начал убеждать девушку в своей любви «с первого взгляда». Его слова, масленый взгляд и чуть ощутимое поглаживание пальцами пухлого локотка Таисии сделали свое дело. За раздачу девушка вернулась уже невестой Славки Кукина.

Ленка с досады плюнула в картофельное пюре, а потом и вовсе скрылась в подсобке, чтобы хлебнуть из заначенной бутылки, оставшейся после последней вечеринки.

В доме же Пановых стоял переполох. Роман Петрович был категорически против ухажера своей дочери, чутьем распознав в слесаришке бездельника и нахала. Татьяна Васильевна помалкивала, надеясь на благоразумие дочери, а сама ночами перебирала спрятанное в старом сундуке приданное. Но Тайку отговорить от необдуманного шага никто не смог, и через полтора месяца в маленькой квартирке, где стараниями Романа Петровича был наведен полный порядок, игралась свадьба.

После зоны и грязного общежития квартира Тайки показалась Славке раем. Две комнатки и кухонька были вылизаны до стерильности, дровяная печь всегда была раскалена докрасна, в холодильнике не переводились мясные блюда, а в графинчике в серванте—водочка.

Свадьбу сыграли в субботу, в воскресенье гости скромно похмелились, а в понедельник все вышли на работу. За исключением Славки, который устроил для себя медовый месяц. Тайка была не против, тем более что новоиспеченный муж встречал её в разобранной постели, на которой валялся весь день, делая лишь перерывы на завтрак, обед и ужин. Он картинно протягивал к молодой жене руки, звал её «пончиком» и «карамелькой», при этом в его горле что-то булькало и скрипело, и Тайка воспринимала эти звуки за голубиное воркование.

Наконец-то и на её долю досталось то, что делает женщину, как она думала, счастливой. В постели Славка был бесстыдным, изобретательным и совершенно равнодушным к потребностям жены. Главное, чтобы свою похоть удовлетворить. А что чувствует при этом молодая, его не заботило. Когда через две недели после свадьбы Тайка заикнулась о ласках да любовных играх, Кукин рассвирепел, вскинулся, как бешенный, и пошел осыпать Тайку грязными ругательствами за то, что она до него уже «набралась опыта».

–Ну и кто же тебя ласкал, кто с тобой в любовные игры играл?—сипел в лицо мужчина, схватив её за волосы.—Я этому уроду ноги повыдергиваю! Говори, с кем ты…?

Тайка испуганно таращила глаза, от боли и страха её мутило, и она не могла взять в толк, что так рассердило мужа, откуда у него такие подозрения.

Первый скандал был недолгим, но Тайка и думать забыла о том, чтобы упрекать Славку за неласковость с нею. С того памятного дня Кукин стал грубым, придирчивым и всем недовольным. Он безжалостно мял грудь Тайки, бесцеремонно валил её на постель в любой момент, как ему вздумается, ударами колена раздвигая ей ноги. Она сносила все безропотно, хотя иногда задумывалась, для чего ей сдалось это замужество.

Славка не работал, жил за её счет, а когда однажды она попыталась указать ему на недопустимость подобного положения вещей, зверски избил её и пообещал изуродовать, если она станет «доставать его своей душевной простотой».

Задумалась Тайка о разводе, да не тут-то было. Кукин в красках расписал, что с ней будет, если она подаст заявление.

–Ты меня знаешь,—цедил он сквозь зубы, развалясь на стуле за накрытым к ужину столом.—Я два срока отмотал, еще один—не проблема. Я тебя, суку, вначале по дружкам своим пущу, а потом в землю зарою, чтобы ты своим хайлом не котлеты жрала, а могильную землю. Ясно я выразился?—и расхохотался мерзко, а потом взял тарелку с гречневой кашей, политой гуляшом и кинул в лицо жены.

Но это были только цветики. Дальше больше, и житья не стало Таисии. Вся грязь, накопившаяся в Славке за годы заключения и прежней, по-видимому, неблагополучной жизни, хлынула на Тайку и затопила её целиком. Она стала поломойкой и снабженцем для своего мужа, который начал откровенно пить, приводя таких же дружков, которые оставляли после себя разбитую посуду и загаженный пол.

Дом, в котором жили Кукины, удобства имел на улице, но выпивохи не утруждали себя походами к сараю, а справляли нужду то в ведро для мытья пола, а то и вовсе в таз с замоченным бельем. Прежде ухоженная квартирка превратилась в логово пьяницы и дебошира.

Уставшая за смену в столовой, Тайка отмывала квартиру, выслушивая при этом, какая она «дрянь-баба», которая не может «обслужить» мужика. Распалившись своими же попреками, Славка кидался на жену, выкручивал ей руки, щипал и заставлял делать вещи, которым, как справедливо подозревала Таисия, обучился в тюрьме. Ей было тошно, мерзко, но она подчинялась, иначе муж, свирепее, лупил её почем зря то кулаками, а то и вовсе хватал табурет. О спину несчастной Тайки в щепки разлетелись три из четырех кухонных табурета, а Кукин уже вожделенно поглядывал на ножи.