Три судьбы. Часть 3. Ведунья

–Ну-ка давай! Пей. До донышка. Каждый день буду тебе молоко давать прямо с под коровы. Худая она! Откормим! Витамины! С аптеки! Да они вон, витамины, на кустах да деревьях гроздьями растут. Ишь, врач-грач…

… А на дворе стояло лето… Такого лета – пышного, тёплого, с яркими жаркими днями, перемежающимися с нечастыми грозовыми темными, после которых земля на улицах и в огородах парила влажным теплом, утром изумрудная зелень сияла отмытыми листьями, а мурава плотным, упругим, мягким ковром застилала обочины, склоны, улочки и переулки, забиралась в палисадники, не было давно. Незаметно подкрался июль, смородиновые кусты поникли от тяжести чёрных полновесных ягод, грозди красной и белой смородины просвечивали насквозь, пропуская солнечные лучи сквозь спелый сок и стыдливо показывали косточки, поздняя клубника еще ошарашивала ароматом нагретых в полдень ягод – земля дарила свои ценности щедро, не задумываясь.

Алла с Татьянкой при малейшей возможности, улучив минутку бежали к реке, взяв с собой Агнессу, забирались на свое любимое место – там, где под склоном холма старые ивы склоняли свои плакучие ветви до самой воды и прятали забытые деревянные мостки в своих шатрах – укромное, тайное, помнящее еще Лушу и Машу. Там, на небольшом пятачке у самой воды, которое прогревалось солнцем, расстилали одеяло на теплом песке, усаживали ребенка, а потом, наплававшись, ложились сами, и то ли мечтали, то ли дремали, блаженно прикрыв глаза белыми косынками. Агнесса долго не сидела, ей нравилось бродить вокруг, но она не просто ходила, она что-то рассматривала, искала, срывала какие-то травинки, растирала их в пальчиках, нюхала, даже пробовала на вкус. Потом набирала разных стебельков, листьев, корешков, раскладывала их на песке, разбирала по кучкам, что-то шептала про себя, смешно морща чуть вздернутый нос и шевеля розовыми губками. Алла лениво приподнималась на локте, следила за дочкой, очень ей были странны непривычные игры ребенка.

– Ганя, детка… (только Алла называла так девочку, нравилось ей это имя – нежное и кроткое). Что ты делаешь? Что это за травки? Ты знаешь их?

Агнесса поднимала серьезные голубые глазки, которые, как маленькие солнца лучиками были обрамлены пушистыми темно-пшеничными ресницами, кивала матери, показывала пальцем

– Эта – если болит голова, или животик. Эта – для тех, кто плохо спит. Эта – витаминка.

– Откуда ты знаешь это все, рыбка моя?

– Так тетя сказала.

Алла испуганно вскочила, села, притянула ребенка к себе.

– Какая – такая тетя? Ты разве забыла, что я тебе не разрешала разговаривать с чужими?

– Так она не чужая. Она хорошая, добрая. Она меня учит.

– Учит? А когда она к тебе приходит? А какая она? Только не обманывай меня, доченька, нехорошо.

– Она красивая, у нее платье блестящее, серебряное и коса длинная, как золотая. А когда приходит – не знаю. Ночью. Когда я сплю…

Уже и Татьянка очнулась от своей дремоты, тоже села, раскрыв рот смотрела на Агнессу, потом взяла голубой цветок, поникший на толстой, мохнатой ножке из одной из кучек, хотела понюхать, но девочка рывком подскочила к ней и выхватила стебелек из ее рук.

– Не трогай. Тебе нельзя. На эту.

И протянула тетке нежное соцветие темно-пурпурного цвета – растение пахло сладко и успокаивающе, навевая покой и радость.

– Под подушку положи, теть Тань. Или в мешочек зашей, носи с собой. Правда.

Девочка потеряла интерес к взрослым бестолковым девчонкам, отвернулась, собрала свою добычу, уложила в матерчатую сумочку, поправила косынку натянула тапки на босые ножки.

– Пошли. Баба Марина ругаться будет. И Андрюшка устал.

Алла всплеснула руками, шутливо хлопнула Агнессу по круглой попке.

– Ах ты выдумщица! Какой еще Андрюшка?

Агнесса положила руку на Татьянкин живот и тихонько сказала.

– Этот!

…

Дома Марина вытащила из косы Татьянки темно- красный, уже поникший от жары цветок.

– Смотри-ка! Вербена! Не часто в лугах встретишь, Луша любила их очень. Говорила – сильный оберег это. И где сорвали только…

Глава 8. Признание

Тихая река баюкала лодку ласково, чуть покачивая на еле заметных волнах, которые вдруг рождались на стремнинах и тут же исчезали, превращаясь в легкую рябь на спокойных разливах. Алла сидела на носу, на лавке, у нее в ногах на надувной подушке примостилась Агнесса. Девочка дремала, уткнувшись в колени матери, и Алла тихонько гладила ее по голове – всей в золотых кудряшках шелковых волос. Сентябрь в этих краях часто был прекраснее жаркого лета – теплые, бархатные дни, полные спелых ароматов, сменялись прохладными, но еще не холодными ночами, которые от света огромных мохнатых звезд, ясной луны или серебряного месяца казались прозрачно-сапфировыми, изукрашенными кружевом темно-фиолетовых ветвей еще не потерявших листву берез и кленов, а уже осыпавшиеся каштаны пронзали высокое небо мечами острых голых стволов. Димка обожал пробираться на лодке по тайным местечкам их красивой колдовской реки, а в последнее время это полюбила и Алла. Они часами любовались постепенно засыпающими берегами, молчали, да и говорить было не надо, слова бы только мешали. Но сегодня Дима вдруг прервал молчание. Убедившись, что Агнесса крепко спит, он тихонько, почти шепотом спросил жену

– Аллусь… А может быть нам о ребенке подумать? Что мы все боимся, притворяемся, врем сами себе? Ты же хочешь малыша, разве нет? И я… Я так о мальчишке мечтаю, прямо во сне вижу. А?

Алла подняла глаза на мужа, и такое страдание отобразилось в их потемневшей глубине, что у Димки аж захолонуло внутри, до боли.

– Знаешь, что мне гадалка сказала, Дим? Я тебе говорить не хотела, но раз уж ты сам… Сказать?

Димка мотнул головой, как упрямый бычок, почему-то слова застряли в горле и он лишь кивнул.

– Она сказала, что тогда – да, беда была общая. Но детей больше у нас нет не из-за меня… Это ты виноват…

Димка даже не покраснел, он вспыхнул пламенем, и через секунду нельзя было даже сказать, что горит ярче – его волосы или щеки, Алле даже показалось, что этот огонь отразился в спокойной воде и поджег ее.

– Что значит я? Я болен?

– Нет, Дим. Она сказала, что пока ты любишь ее… Машу, в смысле… Детей у нас больше не будет. Не сможешь ты сделать мне такого подарка…

Димка хотел что-то сказать, но у него снова слова застряли в горле, отвернулся, поднял весла и смотрел, как темнеющие берега скользят мимо, погружаясь в вечерний туман…

…

Этой ночью Алла уснуть не могла. Уже неделя прошла с тех пор, как они с мужем устроили дочку в отдельной комнате, нарядив ее не хуже спальни принцессы, и Агнессе очень понравилось ее новое жилище. Она, как взрослая маленькая женщина, все расставила по своим местам, разместила Лушины тетрадки и книжки, которые ей дала Марина, и, хоть читать у нее еще не очень получалось, она выделила им самое лучшее место в переднем углу, попросив отца пристроить туда новенькую резную полочку. Все это было правильно, девочке пора было привыкать спать одной, но Алла не находила себе места, часто ночью приходила к ее дверям, приоткрывала их, слушала, как ребенок дышит – хорошо ли, спокойно ли. Вот и сейчас, осторожно соскользнув с кровати, стараясь даже не шлепать босыми ногами по крашеному полу, на цыпочках она выскочила в коридор, тихонько открыла дочкину дверь и замерла, чувствуя как по спине пробежали ледяные мурашки. Окно у Агнессы было открыто, и при свете звезд профиль дочери и профиль мужчины с длинными волосами, забранными в хвост, были видны, как днем. Мужчина (Алла узнала Власа) медленно поднимал руку ладонью вверх, и на этой ладони как будто покоилась упавшая звезда, а Агнесса вторила его движениям. Вот он повернул руку ладонью от себя, так же сделала и девочка, вот он резко толкнул воздух, как будто защищал себя от невидимой опасности, и от такого же движения Агнессы упала и покатилась по подоконнику маленькая стеклянная вазочка…