Настасья

…

Тело Татьянки было податливым и нежным, она уже успокоилась, простила мужа и ластилась к нему, мурлыкала, не дать, не взять маленькая кошечка. Иван таял от ласки жены, её тело будило в нем даже не страсть – тихую нежность. Но вот только, когда Татьянка уже уснула, а Иван устало прикрыл глаза, ему вдруг привиделся полет серебряных волос в лунных лучах, и комнату наполнил аромат меда и ночного цветка…

Глава 3

Лодка тихо ныряла под спящие ветлы, Иван лишь поправлял её ход, опуская упруго подрагивающие весла в лениво сопротивляющуюся воду. Улов был отличным, сеть серебрилась от чешуи, работы на вечер было хоть отбавляй. Татьянка дремала, свернувшись клубочком на корме, бросив под себя мужнину вязаную кофту, весенний день оказался на удивление тёплым, а вечер жарким, даже в лёгкой рубахе Иван взопрел. Он задумчиво смотрел на жену, скользил глазами по её худенькому телу, касался взглядом конопатого от первого весеннего солнышка носа, смешных завитков растрепавшихся волос на висках, острых косточек ключиц и ворочал в голове тяжёлые, как камни мысли. Как так случилось, что все его мысли, мечты и сны стала занимать другая женщина… Он даже не понял, как это случилось, какое наваждение перемешало все в его сердце, но Татьянка вдруг перестала быть для него желанной. Нет, в их жизни было по-прежнему, все, как положено – спали вместе, дружно вставали, вместе управлялись по хозяйству, даже на рыбалку ездили вместе. Иван с не без удовольствия смотрел , как то там, то здесь меряют двор маленькие, быстрые ножки Татьянки, слушал, как звенит колокольчиком ее лёгкий голосок, переплетаясь с низким не по-детски говорком сына, но ночью…

Каждую ночь в горячечном сне он видел стройную, сильную фигуру женщины, упруго стоящей в санях и натянувшей поводья. Она летела, как птица над сияющим синим снегом и серебряные волосы полотном стелились в лучах лунного света.

…

Весь вечер до поздней ночи Татьянка чистила рыбу, засыпала её солью, укладывала в ошпаренную бочку. Иван ей помогал, рыбка – богатство настоящее, завтра продаст часть, деньги на ремонт крыши пустит, а то прям перед людьми стыдно, в одном месте так прямо позорище. Закончили поздно, баню топить не было сил, и Татьянка накипятила воды, выплеснула её в корыто, немного тёплой навела в ведре, позвала Ивана, хитро блестя игривыми глазками.

– Иди, милый. Рубашку сними, я солью. А хочешь, прямо в корыто полезай, помогу, спинку намылю.

Татьянка смеялась, а у Ивана прямо мороз по коже. Вот не мог он вдруг, ни с того, ни с сего, раздеться перед женой. Ступор какой-то случился, ноги не идут, а как подумаешь об Этом, прямо оторопь берет. А Татьянка, видно, совсем не против, так и ухмыляется, тянется к мужу, сияет солнышком.

Иван помотал головой, чуть отстранился, стащил рубашку и быстро, сам плеская горячую воду на лицо и грудь, кое-как помылся. И когда Татьянка подошла сзади, обняла его, прижав большое полотенце к его плечам, он отстранился, виновато глянул, буркнул

– Прости, Тань. Устал, как собака седня. Я в зале лягу, ты меня не жди.

И уходя, поймал взгляд жены – удивлённый, тоскующий и жалкий, как у оттолкнутой ногой собаки.

Утро было туманным и влажным, таким росистым, что казалось – на траву кто-то безумный высыпал сундук с бриллиантами, и они раскатились потоком, и крупные и мелочь – бисеренки. Иван собрался разом – накинул куртку брезентовую, напялил кепку, закинул ружье за плечо, патронов напихал в огромный, специально нашитый Татьяной внутренний карман, и, почти бегом, побежал к задней калитке. Хотел было удрать втихую, но задержался, отвязывая Полкана, и вот тебе…

– Ты далеко, Ваня?

Татьянка стояла на тропинке, укутавшись в большую, тёплую, ещё прабабкину шаль.

Иван почувствовал, что ему почему-то стыдно, кровь бросилась в лицо.

– Так на охоту, Тань. Заяц хорошо идёт, надо бы набрать, пока не запретили. К вечеру буду, чего ты? Ты, кстати, как меня нашла-то? Спала ж, вроде…

Татьянка пожала плечами, показала мужу блестящую дорожку, протоптанную среди седых от росы трав, повернулась и, ссутулившись, пошла к дому. И не разу не обернулась…

…

Иван ищейкой носился среди болота до обеда. Как будто кто-то отвёл его взгляд, он напрочь не мог вспомнить место, где развернула коня чертова ведьма. Тропы не было, пропала она, как заговоренная, и Иван, напрочь лишившись сил, упал вниз лицом на холм, поросший изумрудной молодой муравой, натянул капюшон и вдруг, неожиданно для себя, уснул.

…

Вечернее солнце выглядывало из-за дальних сосен стыдливо и неуверенно, промозглый холод вползал под тонкий брезент куртки и леденил кожу. Иван проснулся резко, её будто его толкнули, сел, ошалело покрутил головой – он понять не мог, как умудрился проспать до вечера. И ведь не сожрали его ни комары, ни мошка – целый и невидимый. Вскочив на ноги, он с облегчением вздохнул – ружье на месте, ноги-руки целы, так, напасть какая-то. Он уже собрался идти к дому, потопал ногами, как застоявшийся конь, и тут, чуть поодаль, за кустами набравшего цвет терновника в свете заходящего солнца блеснула чёрной, влажной землёй тропа. Именно та – широкая, тайная, уходящая вглубь болот…

Глава 4

И снова горячий поток ожег Ивана изнутри, лишил разума и воли. Он как будто попал в тоннель без начала и конца, без времени и бежал по нему вперёд, думая только об одном – дойти. И снова взошла луна, осветив дорогу, каждый камушек и песчинка сияли в её мертвенных лучах. Тропа сужалась, теряясь в болотных осоках, и если бы Иван мог соображать, то удивился – как они могли нестись тогда на санях с ветерком, не иначе несла их какая-то сила, которой нет названия.

Дом Варвары возник из ночного тумана не резко, медленно,так проявляется фотопленка, постепенно вырисовывая сначала остов, абрис и лишь потом детали, превращая призрак в реальность. Иван почти падал от усталости, но, кое-как уцепившись за кол плетня, устоял, шатаясь пробрался на крыльцо и толкнул дверь. В сенях пахло горько и как будто горелым – запахом этим тянуло из кухни, а из приоткрытой двери мерцал неверный свет. Иван постоял, переводя дыхание, сначала не мог решиться, но все же вошел. В кухне было полутемно, и лишь у печи, где стоял стол, а на нем огромный старинный подсвечник, сумрак рассеивался, и Иван смог рассмотреть маленькую хозяйку – крошечную девочку в вышитом фартуке, ловко шурующую в печи небольшой кочергой. Она глянула на Ивана из-под по-бабьи повязанного платка совершенно без удивления, поставила кочергу и шмыгнула носом.

–Ты, дядь Иван, сядь тут на лавку, в спальню не иди, там папка помирает. Я мамку позову сейчас, жди.

Девочка говорила на удивление правильно, как взрослая, не картавила, не шепелявила, закрыть глаза – взрослая девица. Да и смотрела так же – по – взрослому, и от её тайного и очень проницательного взгляда у Ивана мурашки побежали по спине…

– Пришёл? Я ждала. Долго шёл больно, испугался, небось. А забыть меня не мог, чую.

Варя подошла, присела рядом, заглянула в глаза и мир вокруг Ивана рухнул. Всё закружилось вокруг колесом, он подхватил Варю на руки, хотел было толкнуть двери в спальню, но Варвара уперлась руками в его плечи, вывернулась, встала на ноги, отскочила прочь.

– Обожди. Рано это, а сегодня совсем нельзя. Пошли, поможешь мне. Умер он.

В темной спальне Иван долго не мог понять что где, и лишь когда Варя, тенью проскользив куда-то в самый чёрный угол, зажгла ещё пару свечей, он разглядел огромную деревянную кровать, тщательно застеленную белоснежным бельём, на которой, деревянно вытянувшись лежал высохший, как скелет, человек. Он был укрыт простыней до подбородка, но по неподвижным буграм неживых рук, по остро торчащим вверх ступням, было ясно – жизнь из этого тела утекла безвозвратно. Варвара поманила Ивана – подойди, мол ближе, и он, с трудом сдерживая страх, подошёл. Лицо покойника было спокойным и мирным, лёгкая улыбка застыла на синих, сухих губах, на глазах лежали пятаки.

– Не бойся, Ваня. Он добрым был человеком, отмучился. Я тебя не отпущу сегодня, мне надо его и в домовину опустить, и в могилку, мужские руки, как без них. Останешься?

Иван, с трудом оторвав взгляд от мёртвого лица, повернулся к Варе, нырнул в омут её глаз и понял – он останется навсегда.

…

Утро прокралось в крошечную комнатку, в которой Варя разместила гостя, по-воровски, пошарило неверными лучами по подушке, пощекотало ноздри запахом росы и ландышей. Окно было приоткрыто, Иван озяб, натянул до глаз тонкое покрывало, поежился и снова закрыл глаза. Но какое-то особое чувство – опасной и сладкой дрожи не дало ему снова провалиться в сон – он открыл глаза и замер. В дверях, абсолютно голая, светящаяся в мутном утреннем свете, как будто её нарисовали лунным лучом, стояла Варя. Серебристые волосы струились водопадом до колен, несколько прядей сбегали ручейками по груди с остро торчащими cockами – красоты женщина показалась необыкновенной. И опять мир закружился колесом, и, совершенно потерявший разум Иван ничего не ощущал боле, кроме атласной гладкости нежной кожи, огненного провала внутрь и всепоглощающей, сжигающей его нутро адской сладости.

…

Хоронили Вариного мужа втроём – он, Варя, да Настасья. Лепил невесть откуда взявшийся дождь, небо ложилось на разверстую землю свинцовой плитой, как будто решило придавить могилу своей тяжестью. Вдвоём они с трудом опустили гроб, вытянули верёвки, надрывая спины, забросали яму землей. Настасья, аккуратно обходя холм, скользя маленькими галошками, поставила крестик, связанный из прутиков, но странный такой крестик, как будто перекошенный, неровный, несимметричный. Положила букетик ландышей, что – то пошептала неслышно, глянула на Ивана, как уколола и пошла по тропинке к дому. Варя с Иваном двинулись следом, скользя на болотной почве, а дождь не прекращался, лил и лил, без перерыва.

– Ты, Вань, лошадь запряги, я в сельпо сама поеду. Есть тут одно, там меня хорошо встречают, не знают откуда я. А ты козам задай, а то не успею я, далече. Да дочку к курям отправь, пусть сена наносит, а то сырость там, вон дождь как зарядил. Ждите мамку.

Иван согласно кивнул, помог Варе забраться в повозку. Работы в доме было хоть отбавляй, хорошо, дочка такая помощница. Только вот смотрит как-то, как будто внутрь, не поймёшь никогда, что у неё на уме. Стрекоза…

… Иван напрочь забыл о том, что с ним было раньше. Он жил чужой жизнью, жизнью того, кто лежал сейчас под болотной землёй, под чудным нездешним крестиком. И лишь изредка какие-то призраки кружили в его памяти – худенькая, большеглазая женщина, мальчик… и от этого воспоминания у него больно щемило в груди.

Глава 5

– Мой ты, Ванюша… Выпью тебя до донышка, до последней кровинушки высосу, листиком кленовым сухим отпущу, чтобы летел ты по ветру в небушко, не доставался никому больше.

Варвара горячо шептала эти пьянящие слова Ивану на ухо, а он лежал, обессилено откинувшись на подушки, чувствуя, что не может даже пошевелить рукой. Минуту назад Варвара летала над ним, оседлав ведьмой, даже не кричала, визжала от наслаждения, кусала его губы жадным ртом, а сейчас лежала рядом, с силой прижавшись всем телом, и Ивану казалось, что она присосалась к нему, обвив щупальцами и тянет их него соки. Но он был не против, наоборот, он с наслаждением нырял в этот омут и летел вниз, замирая от ужаса и страсти.

– Ребеночка от тебя рожу. Мальчика. Нужен мне сын для защиты, да для продолжения рода, невесту ему хорошую найду, ведьму потомственную. Чтобы сила наша приумножилась, а то эта….

Варя помолчала, чуть отодвинулась, нахмурилась, мотнула головой в сторону кухни, где полоскала посуду в корыте маленькая Настасья.

–А то эта слабовата будет. Папаня подкачал, испортил слабостью своей, исподволь, да испортил. А ты сильный, настоящий. Рада моя.

…

Иван мало понимал жену, её слова, как мячики – летали, стукались друг об друга, но во фразы не складывались Все хорошо, вроде, было у них в семье, дочка росла, дом креп Ивановым трудом, а болело у него сердце, все вспомнить что-то пытался, а ускользало от него прошлое, таяло. Мелькнет тусклым огоньком, как свеча в тумане, да и погаснет, так… привиделось, вроде. И эти видения не давали ему жить спокойно и счастливо.

Осень грянула как-то сразу, задождила уже в середине сентября, уронила седое небо на лес вокруг болот, напугала холодами. Иван повадился на охоту, больно дышалось ему легко среди хлябей, благо дорожки тайные он изучил, все знал. Варя на очень поважала его к этим походам, но делать нечего, мужу хоть в этом свободу надо было дать, чтоб вздохнул посвободнее. Да и привязала она его крепко , крепче некуда – память отняла, да и это… Ходила Варвара, гордо выпятив немалый животик, шестой месяц пошел всего вроде, а ни одна юбка не лезла. Чем не цепь… не хуже.

… В то утро отправился Иван на уток, погода вдруг улыбнулась, выглянуло солнышко, как будто лето вернулось. По своей тропе, ведущей через все болото к плавням, где у него была припрятана лодочка, Иван добрался до края топи, пробежал ивняком до берега, сел передохнуть в молодом березнячке, недалеко от бугра, за которым была припрятана лодка. Прикрыл глаза на минутку, подставляя лицо просыпающемуся солнышку,, но придремать не успел, кто-то встал перед ним, бросил плотную тень и сразу стало холодно.