Депрессия

* * *

– Как вы устроились, Лена? Я прямо места себе не находил, когда вас там оставил. Просто, думаю, дурак – женщина, одна, в незнакомом селе. Не надо было мне уезжать.

Елена с интересом смотрела на Игоря – в курилке они были вдвоём, перерыв уже заканчивался, а он вальяжно расселся напротив и уходить не собирался. "Красивый мужик, хоть и излишне холеный. Не люблю, когда излишне. Бабское что-то в этом. Да и пожрать любит, вон пузцо, дорогая рубашка не скрывает. Выпятил", – Елена нарочно наговаривала себе это, потому что чувствовала – что-то будет. Тянутся от этого большого тела к ее маленькому чувственные флюиды такой силы, что бороться с ними, похоже, бесполезно.

– Да, ничего. Переночевала. Мне привыкать все равно надо, к мужу я не вернусь. Терпимо все. И это город, не село.

– А почему такой странный выбор? Такая даль, такая жуткая квартира. Может, стоило не спешить?

На Елену просто обрушилась стена ярости. Вцепившись в стул, так что побелели кончики пальцев, она вывалила ему в физиономию все – и то, что она сейчас в этой заднице по его милости, и то что денег у неё кот наплакал, хватило бы на еду до зарплаты, и то что "все лезут", и то что "хорошо со стороны". Игорь слушал, собрав высокий чистый лоб в некрасивые складки, потом встал, взял Елену за плечи, чуть приподнял и бережно встряхнул.

– Ты знаешь, какая ты сейчас красивая? Рыжая фурия. Глаз не оторвать.

Он убрал руки, отошел подальше, убрал улыбку, посерьезнел.

– Короче, я тебе все помогу. Перевезти вещи, починить там все, обустроиться. Коль уж я виноват. Выбирай время, говори, не стесняйся. Пошли, а то по мозгам дадут, обед кончился.

* * *

Выходили после рабочего дня они уже вместе. Под перекрёстным огнём взглядов благопристойных сотрудников Елена села к Игорю в машину и, сделав красивый, плавный круг, они понеслись по трассе, как будто за ними гнались черти.

* * *

В квартиру Геннадий Елену не пустил. Пинком вышвырнул мешок с её вещами, крикнул, что Лизка не хочет её видеть и так хлопнул дверью, что со стен посыпалась штукатурка. Но когда Игорь аккуратно укладывал вещи в машину, Елена, случайно подняв голову, поймала совершенно больной взгляд мужа. С дикой тоской, чуть высунувшись из-за занавески, Геннадий смотрел вниз…

Глава 4

– Я забуду это, Лен. Ты только вернись, прошу. Все будет по-другому, на море поедем, а? Я работу нашел получше, зарплата в два раза больше. Ну что ты молчишь? Мать извелась совсем, дочка волком смотрит, меня винит. Глупость мы какую сделали, надо исправлять.

Елена сидела напротив мужа и, несмотря на удобные, вальяжные кресла, ей было жутко некомфортно, вроде она на остриях. Хотелось елозить, как двоечнице на контрольной, но она сдерживалась, держалась втихушку одной рукой за край сиденья, делала вид, что очень спокойна. А потом вдруг и правда странный покой снизошел на её измученные мозги, и она с удивлением увидела перед собой совершенно чужое лицо. Мужик смотрел на нее красными от бессонницы глазами, что-то говорил, почти плакал, но она не узнавала его, так, кто-то навязчивый и малознакомый. И вдруг резко, как выстрел, с ожогом, вернее, горячим током, прошедшим по телу, она поняла – от Геннадия она ушла навсегда. Она согласна и на эту жуткую квартиру, и на этот Богом забытый городок, только бы не попасть снова в эту душную постель, не почувствовать эти вечно влажные руки, не ощутить этот запах – смесь чего-то грибного и слащавого, пыльного и чуть гниловатого.

– Нет, Ген. Ты прости, я не вернусь. Давай учиться жить отдельно.

Жалкое выражение мужниных глаз сменилось яростным, но это произошло лишь на секунду, даже долю секунды, а потом опять он уставился на неё взглядом побитой собаки, и Елене показалось, что он немного вильнул хвостом. \

– А как же дочь? Она с тобой в этот вертеп не пойдёт. Ты её тоже бросишь?

Елена устало опустила голову, это был больной вопрос. Лиза, конечно, выросла, училась на первом курсе университета, но все равно оставалась все тем же ребёнком, весёлым, шаловливым, ранимым и трогательным. А сейчас она замкнулась, захлопнула створки своей раковины, сжалась там и пускать в неё больше никого не собиралась. Елена пару раз поймала на себе слегка презрительный, холодный взгляд дочери, да и только. На контакты Лиза не шла.

– Я устроюсь и её заберу. Сейчас у меня условия тяжёлые, это очень далеко до Москвы, Лизе будет трудно. Пусть пока с тобой поживет. Временно.

Елену жег жуткий стыд от того, что она вынуждена была это говорить, у неё даже в глаза плеснуло чем-то горячим, но она справилась, прикрыла лицо рукой, промолчала. Геннадий злорадно хмыкнул.

– Ну да, ну да. Пусть поживет, конечно. Только она вряд ли к тебе переберется, даже если ты в дворец переедешь. Ты же легко предаешь. Меня вот. А потом и её.

Елена рывком встала из-за стола, толкнув кресло, да так, что удивленный официант крякнул, еле успев его поймать, криво улыбнулся и отскочил, вжав голову в плечи, потому что Елена тараном пронеслась к двери, сметая все на своем пути. Уже у дверей она развернулась, одним прыжком вернулась к столику и, наклонившись, зашипела прямо в лицо онемевшему мужу.

– Ненавижу. Ненавижу… Я б давно от тебя свалила на край земли, если бы не Лизка и не мать твоя. Только они и держали. Пeндюк сраный.

И вылетела на улицу, чтобы не разрыдаться в голос от обиды и ненависти.

* * *

– Да, ладно, мам, не переживай. Что я, не понимаю, что ли. Изжила себя ваша любовь, бывает. Папочка и правда, на любителя. Я бы не смогла.

Елена с изумлением смотрела на Лизу. Ее маленькая девочка, нежная, ласковая, как телушка, сейчас сидела на подоконнике в её съёмной квартире и пускала дым в окно. Чёрные, просто смоляные кудри (и смогла же так покрасить) шевелил легкий ветерок и гонял по комнате запах дыма, ментола и сладких, тяжелых духов, которыми была пропитана дочь от пяток до темечка. Елена не ожидала, что Лиза сама приедет к ней в такую даль, и, когда открыла ей дверь, то даже охнула, так сжалось сердце. Лиза улыбнулась, чмокнула мать в щеку, подвинула её плечом и вихрем пронеслась по квартире, придирчиво осматривая обстановку.

– Ну. Ничего. Жить можно. А где этот? Твой?

– Лиза. Я живу одна. У меня никого нет.

Лиза пожала плечами, откусила яблоко, лежащее в вазе, выбросила из сумки несколько пакетиков.

– Тут тебе пирожки, бабушка передала, кой-какая косметика от меня, твои полотенца. А насчёт этого, мужика, в смысле. Я тебя не понимаю… вот честно. Ради чего все это… Мухосранск этот. Чудная ты, мам. Кстати, папа в церковь ходит, какие – то записки подаёт. Молитвы читает, чтобы ты вернулась. Худеет прямо на глазах. Вот так!

* * *

Когда Лиза уехала, Елена долго и тупо сидела перед зеркалом и красила губы новой помадой. А потом взяла телефон, поискала имя "Игорь. Работа", и набрала номер.

Глава 5

– Так можно и убить. Ты не думала об этом?

Мама смотрела сурово, она не понимала, как можно вот так, одним движением дурацкого топора перерубить чужую жизнь. Она не жалела Елену, как впрочем, она не жалела дочь никогда, речь шла о Геннадий. Она переживала именно за него, хотя никогда его особенно не любила. А он действительно, как-то резко сник, осунулся, почти перестал следить за собой, и в последний раз, когда Елена приезжала за оставшимися вещами, в прихожей её встретил потерянный старик. Неопрятный, пахнущий плесенью и рыбой, пыльный, странный. Свекровь выглянула из своей комнаты, поманила Елену сухонькой ручкой, втянула за дверь, заставила сесть на кровать.

– Ты, доченька, больше не приходи. Всё, раз ушла, так ушла. А то он, знаешь, плачет потом очень, как маленький. Сердце рвётся. А так, глядишь и забудет, женщину найдёт. Не ходи. Прощай, девочка.

Елена тогда выскочила из квартиры, как оплеванная, и теперь враз неожиданно поняла, о чем говорит мама. Можно убить… да, почти это она и сделала.

– Ну а этот? Тот, из-за кого ты все это натворила? Он то где?

Елена смотрела на мать и молчала. Не скажешь же ей, что вчера она позвонила "этому" сама и нарвалась на его жену. А та, презрительно кривя губы (это ощущалось даже на расстоянии, звук получался такой – искривленно-презрительный) сообщила, что Игорь с друзьями на рыбалке, и что бы она по работе звонила бы в рабочее время. Как скажешь маме, что ты, в свои сорок шесть такая непроходимая идиотка.

– Нету никакого "его", мам. Я ушла потому, что не захотела оправдываться. Унижаться не смогла. Только поэтому.

– Так вернись. Он же просит тебя, теперь он унижается. Разве этого мало?

– Нет, мам. Я не смогу к нему вернуться. Это все равно, что тухлой селёдки наесться, той что в холодильнике залежалась. Вроде вкусная была пару дней назад, а теперь, хоть рот с мылом мой. Не могу.

Мама с силой шарахнула чайником по плите, швырнула на стол печенье.

– И что? Будешь одна в том Мухосранске жить? Лизка говорила, жуть трущобы. До работы на электричке тарахтеть? Ты в своём уме, Лена? Ради чего?

Елена аккуратно развернула пачку, достала печенюшку, куснула. Потом подошла к маме сзади, обняла её с полные плечи, потерлась щекой об волнистые, душистые волосы. Как в детстве.

– Мне, мам, надо одной побыть. Себя осознать, как-то. Пора. А то опоздаю.

Московский вечер лег на мокрый после дождя асфальт тяжкой духотой. И вроде, не лето ещё, май только начал потихоньку шагать по зазеленевшим скверам, рассыпать одуванчики пригоршнями у обочин дорог, а вдруг откуда-то взялась такая жара, что нечем стало дышать. Елена высоко подняла свои рыжие пушистые волосы, зацепив их в непривычный хвост, став при этом похожей на потерявшуюся в городе белку, сняла пиджак и тихонько брела от метро к платформе, почему – то испытывая удовольствие, что скоро она выйдет на станции в своём крошечном городке, вдохнет нектар из свежего воздуха, запаха близкой воды и новорождённых трав, а потом в своей маленькой квартире поставит чайник, и, дожидаясь его тихой песенки, закурит на балконе и будет смотреть, как тихо садится за лес оранжевое солнце.