Город тревожных снов

– Папа не приедет? – холодно спросила мама, – что ж, оставайся, но завтра отнеси в школу другое письмо, объясни учительнице всё, что произошло с тобой.

Больше дома никто не вспоминал о случившемся, но отношения изменились.

Ребята в школе узнали эту историю и удивлялись: как можно бросить семью ради того, чтобы смотреть телевизор?

Мальчик не сумел объяснить, что уйти он собирался к родному папе, с которым ему было хорошо.

Больше они с отцом не виделись. Состоялось несколько судов, мужчине удалось отсудить половину квартиры. Весомым аргументом стала его нога, покрытая корками или язвами, он демонстрировал её в суде, подняв брючину, обвиняя бывшую жену в том, что она бросила «больного» ради «денежного мешка», так называл он военного лётчика.

– Дожал-таки судью и врачей, или подкупил вместо того, чтобы вылечиться и нормально работать, – резюмировала мама.

От бабушки мальчик узнал, что папа претендовал на часть её дачи, потому что несколько месяцев был прописан там, в этом ему отказали. Наконец, он устроился работать в социальную баню, чтобы алименты его детям начисляли с мизерной зарплаты.

Два года мальчик слушал и переваривал в голове эти события, сочинял письмо-объяснение, готовился к следующему позору, наконец, отнёс «творение» в школу.

Вечером того знакового дня, когда он кривым почерком на листе, вырванном из тетради, сознался учительнице в своём предательстве, мама помогала ему помыться в душе и увидела, что расчёсы, появляющиеся в последнее время на теле, воспалены, шелушатся и расползаются по телу.

Болезнь превратила кожу в рыбью чешую и жабьи бородавки. Он устал от постоянного зуда.

После окончания школы поступил в университет на бюджетное отделение, но знакомые предложили работу на компьютере, и он бросил учёбу, ушёл из дома, снял комнату, чтобы не видеть муку в маминых глазах, упрёк в глазах сестры, презрение отчима, не общаться с двумя, появившимися несколько лет назад, мальчиками-близнецами, сыновьями второго мужа мамы. «Отверженный» не может любить братьев.

Экзема, одиночество, компьютерные игры, чипсы, пиво, чувство вины и неполноценности – избавить от этого не сумели ни врачи, ни таблетки, ни мази.

Ему снится пятиугольный бункер, где похоронен заживо.

Заживо – означает жив, и, собрав последние силы, он прорывается через окно ноутбука, сквозь цифровые баталии и жуткие воспоминания в сказочный тревожный город, лежащий в сплетении рек, над которым летят лиловые облака. Минует несколько мостов и оказывается перед той же дверью, что и мать, открывает, взлетает по деревянным ступенькам, бежит по коридору, съёжившийся от отвращения к себе, никому не доверяющий, человек двадцати четырёх лет. В одном из двух мягких кресел напротив врача видит маму, сразу же делает попытку уйти, но доктор предлагает остаться, сил возражать нет, и он обрушивает себя в соседнее кресло, нелепо вытянув длинные ноги.

– Помочь вам можно, – подумав и помолчав, говорит доктор, – но необходимо выключить из памяти больного потрясение. Это означает, что он должен забыть отца и всё, что с ним связано, в том числе, и мать. Если болезнь зашла далеко, возможно, вы потеряете друг друга навсегда.

Врач смотрит на женщину.

– Я не против, – побелевшими губами произносит она.

– Я тоже, – нахмурив брови, соглашается сын.

– Пройди в смотровую, медсестра подготовит тебя, даст лекарство, и ты заснёшь. Эмма! Эмма!

В другом кабинете пациент видит компьютер и множество приборов, садится на топчан, появляется невысокая девушка в белом колпачке, добрые глаза, детские пухлые ручки. Большие губы выглядят так, будто они главные на лице.

Пальчики приятно касаются головы, устанавливают какие-то датчики, расстёгивают рубашку.

Он ждёт, что медсестра вздрогнет от отвращения, но этого не происходит, девушка подносит к губам ладонь, пахнувшую свежестью, в ней таблетка, подаёт стакан воды. Уносясь по длинному коридору в беспамятство, больной пытается задержать последнюю мысль, она о том, как он впервые в жизни поцеловал руку девушке.

В кабинете врача на большом экране, висящем на стене, возникает таинственный и непостижимый для простого человека мозг, нагромождение извилин, проекция содержимого головы сына. Образ этот плывёт, поворачивается и переворачивается в трёхмерном пространстве.

На втором экране, который расположен на столе, знаки и непонятные женщине тексты.

– Выключаем отца, – говорит мужчина, мать чувствует, что ему можно доверять.

Мышкой, похожей на карандаш, он проводит по специальному коврику, движется курсор на изображении, прыгает текст на малом экране, врач колдует, всматриваясь во вращающуюся картинку, стирает или закупоривает некоторые точки и линии, возвращается назад, что-то проверяет, потом продолжает действие.

– Выключаем связи с удаляемым объектом: родителей отца, улицу и дом, где вы с ним жили, школьников, учителей, сестру, отчима, братьев. Вас.

Врач смотрит на неё, женщина держится мужественно.

Он перепроверяет связи, убеждается, что стёр всё.

– Больной будет спать, потом Эмма поможет ему встать, помыться, покормит. Дней через пять он привыкнет к новому состоянию, вы сможете посетить его в образе сиделки, только, нужно будет надеть что-то похожее на паранджу, с прорезью для глаз, чтобы не узнал вас, говорите шёпотом, пользуйтесь другими духами, снимите маникюр. Лекарства от экземы я отменяю, попробуем корректировать состояние едой. В клинике он пробудет недели три, воспаления на коже должны зажить, потом его следует увести туда, где нет знакомых, при виде которых может произойти рецидив. Скажем ему, что у него другая фамилия, а паспорт спрячьте, через год болезнь должна пройти окончательно и мы вернём ему имя, но не прошлое.

«Я абсолютно здоров, зачем меня держат в клинике? – не понимает молодой человек после двух недель лечения, – ухаживает за мной странная мусульманка без голоса и Эмма».

Он встаёт с постели, смотрит на себя в большое зеркало: высокий, красивый, сильный парень, кожа, непонятно почему, в некоторых местах розовая, тонкая и блестящая, этих пятен становится меньше.

«Какая прекрасная жизнь впереди, – вдыхает он эту мысль, как свежий воздух, – когда буду уезжать, заберу с собой Эмму, она не сможет отказать, чувствую, что нравлюсь ей, помню, что занимался программированием и смогу заработать для нас двоих».

Мать отыскивает для них место, далёкое от мегаполисов. Жизнь там течёт медленнее, люди добрее, а аренда квартир стоит дёшево.

– Прощай, друг, прощай, Эмма, – говорит доктор.

Вчера девушка получила последние инструкции: главное для её жениха – не вспомнить прошлое.

Женщина в парандже смотрит на них издалека, в глазах – слёзы надежды.

– Вы уверены, что никто не начнёт разыскивать его? – спрашивает врач, когда молодые люди покинули дом.

– У него нет друзей, – печальный ответ.

– А отец?

– Насколько мне известно, он занят разводом со следующей женой, не знаю, что ещё придумал этот человек, чтобы не работать…

– Ну, что ж, до встречи.

Мужчина и женщина смотрят друг на друга, оба, будто, теряют что-то от расставания.

«Его глаза проникают внутрь меня. Умный, не очень счастливый человек. Много пришлось ему видеть и слышать в этом кабинете», – размышляет она, пока бредёт, спотыкаясь, домой с объёмным пакетом, в котором паранджа.

Мысли возвращаются к сыну:

«Просила Бога перенести болезнь на меня, но Всемогущий проявил милость или мудрость, привёл к целителю. Неужели близок конец несчастью, и мальчик поправится? Пусть он забудет о матери, его здоровье – главное для меня».

В парадной своего дома машинально открывает дверцу почтового ящика, достаёт конверт, поднимается домой, вскрывает его. Там – исковое заявление о взыскании алиментов с сына и дочери на содержание нетрудоспособного отца, оставшегося без попечения. Присутствие детей на суде обязательно.

Она не помнит, как оказалась в постели, дочь и муж, кажется, давали ей что-то понюхать или выпить, потом забытьё.

Снова, мать ищет и ищет дом в тревожном городе, и вновь, оказывается напротив двери с табличкой.

Доктор смотрит на изящную, красивую женщину. Ему нравиться лёгкость в движениях и пластика, а некоторая экзальтированность возбуждает. Чувствует себя рядом с ней «мачо». Отнял бы её у «халявщика», но лётчик опередил.