Бессонные ночи в Андалусии

Более долговечной оказывалась чувственная, ассоциативная память. Спустя годы некий призрак когда-то очень близкого человека мог проявиться при звуках давно услышанной мелодии, благодаря проникновенному шелесту листьев, приятному холоду снежинок на щеке, узнаваемому запаху одеколона, репродукции картины, музейным оригиналом которого она когда-то восхищалась вместе с давно забытым человеком.

Иногда оставались и материальные признаки бывших любовников, их недолгого пребывания в виде подаренных книг, музыкальных кассет, милых безделушек. Какое-то время эти сувениры стояли на полках ее обычно временного жилища, а при очередном переезде кому-то передаривались или просто выбрасывались. Лишь где-то в старой сумочке накапливались единожды прочитанные и никогда больше не востребованные открытки, письма, записки, которые она получала от тех, кто любил ее. От тех, с которыми она была близка и с которыми рассталась, не сожалея об этом и не объясняя причин.

Лиза знала, что она с нежностью, если не с любовью начинала относиться к конкретному человеку, как только он уходил, удалялся от нее на достаточное расстояние, хотя бы в географическом смысле.

Сейчас от нее уходил Гошка, уходил в другое измерение, в другую «географию», уходил навсегда, и она была готова к тому, что уже после, совсем после будет очень любить его. Будет винить себя и терзаться.

Лиза честно признавалась себе, что в приобретении знаний, умений, опыта, и не только в плане секса, она во многом обязана мужчинам, тем, которые были рядом с ней, которых часто сама и выбирала. Однако, она подозревала, что и сама оказывала определенное влияние, если не на их судьбы, то на какие-то важные моменты формирования, огранки их личностных качеств. Ей это нравилось, но совсем не в силу добродетели, а из-за творческого любопытства или азарта. Она старалась открыть в каждом близком ей мужчине его сильные стороны, скрытые, как и у женщин, под слоем ложных моральных принципов, искореженного воспитания, комплексов и т. д. Часто ей это удавалось. Боже упаси, она никогда не становилась для них «Большой Ма», – нет. Пожалуй, ей органично удавалось сочетать три главные ипостаси женщины: мать, жена (подруга), любовница. Наверное, она была права в предположениях, что после нее они пытались найти именно такое сочетание у других женщин. И, наверное, они редко это находили, иначе, зачем бы они зачастую снова искали встречи с ней после неудачных женитьб, не редко во время оных, а иногда так и оставшись холостяками. Инициатором таких встреч Лиза не только никогда не была, но, наоборот, всячески противилась.

Ну, а случайных встреч не предусмотришь, как эту, с Луисом Гонсалесом.

Надо сказать, что он организовал тогда поездку в Мексику наилучшим образом. Лиза объездила полстраны, облазила пирамиды и прочитала наиболее известные исследования по теме. Результатом этого стал небольшой сборник мексиканских сказок, – вольное переложение для восприятия европейскими детьми легенд и мифов о могущественных богах дождя, солнца, земли и луны…

Лизу очень увлекла эта работа. Книжечка была действительно издана, почему-то в Польше и Болгарии, а не на ее родине. Но тогда особым спросом она не пользовалась. А уж позже и подавно. К детям пришел их бледнолицый друг компьютер, и они вообще, кажется, перестали читать книги, а сказки тем более. Ветхая народная мудрость интенсивно вытеснялась «нидзями», «бетманами», «пауками» и прочими монстрами модерновых технологий.

Кстати, ее бывший муж, Георгий и бывший любовник Гонсалес, и другие, приехавшие навестить сейчас больного друга, были, некоторым образом, причастны к этим процессам. Первоклассные инженеры-электронщики, программисты, талантливые робототехники, они давно входили в интернациональные группы при американских киностудиях, где выпускались фильмы в жанре «звездных» войн. Вместе с сотнями других специалистов, собранных со всего света, эти фанаты новейших технологий, «яйцеголовые», самозабвенно трудились, разрабатывая модели инопланетян и космических кораблей. Затем с детской радостью они перекинулись на выдумки электронных спецэффектов, ужастиков и страшилок в триллерах и фильмах про катастрофы и катаклизмы, потом пошли всякие компьютерные чудеса в сериалах про волшебников и так далее.

Американцы находили нужных специалистов, собирая из разных источников информацию о будущем кандидате. Мозги он умели ценить и пользовались их «утечкой» из многих стран. Когда Георгий был впервые включен в одну из таких групп-разработчиков, Лиза очень обрадовалась, но сами фильмы, все эти «фэнтези», ее не интересовали.

«Ацтекский» период в ее жизни прошел, и она больше никогда не возвращалась ни к своей работе над сказками, ни к другу Гонсалесу.

На террасе пока почти все были заняты жаркой мяса в печке, Луис. улучив момент и стараясь не уронить достоинства, задал ей докучливый вопрос, почему она так неожиданно покинула его сто лет назад. В ответ она только рассмеялась и вполне дружески и равнодушно чмокнула его в щеку. Слишком долго и неразборчиво пришлось бы ему объяснять вещи, до конца не понятые и ею самой.

Пребывание в Мексике принесло Лизе одно открытие, которое странным, почти мистическим образом повлияло на ее жизнь, а однажды сыграло и роковую роль.

К концу ее путешествия по Мексике и желая отметить расставание с Лизой, Гонсалес пригласил ее в ночной ресторанчик «Ринкон де Андалусиа» – «Уголок Андалузии», где к хересу подавался концерт группы, исполнявший фламенко. Пока зрителям раздавали напитки, на сцену выходили девушки. Они садились на стулья, небрежно, но очень умело, одним грациозным движением расправляли широченный подол платья с многочисленными оборками и застывали как сфинксы. Гладко зачесанные волосы, собранные на затылок в пучок, сильно накрашенные глаза, ярко-красные губы, поднятые вверх подбородки под прямым углом к стройной шее; руки соединены ладонь к ладони, готовые отбивать ритм. Потом появились молодые мужчины в черных брюках, плотно затянутых на талии поясом. Сверху белая блуза с широкими рукавами, на голове – шляпа с маленькими полями. И те и другие были «бальнаорес»-танцовщики. Наконец, вышли два гитариста в сопровождении «кантаорес»-певцов фламенко, одной женщины и двух мужчин, все трое солидного возраста, с сединой в черных волосах. В зале горели только настольные свечи, которые предусмотрительно зажгли официанты. Сцена тоже была в полумраке. Лица и фигуры артистов высвечивались как бы всполохами костров, горевших где-то невидимым пламенем. В наступившей внезапно полной тишине раздались звуки гитары. И вслед за этим послышался голос, гортанный, чуть хриплый, пронзительный. И стало происходить нечто магическое.

На зрителей обрушились торжественно-трагические ритмы, звуки, которые сначала как бы нащупывали, искали у каждого тайный вход в душу. Коснувшись и ощутив ответный трепет, они поглощали и тянули душу в бездну, туда, где глубоко внутри плещутся и бурлят страсти. Не найдя реального выхода, они остаются, чтобы терзать человека вечным поиском, мучительным желанием достижения неизвестного, стремлением обрести идеальное равновесие, найти гармонию между земным и небесным. Попытки безуспешны. И человек продолжает пребывать в замкнутом и противоречивом пространстве, круге своих страстей и своего бытия. Круг очерчен, он невидим, но вполне ощутимый.

Лиза, не отрываясь, смотрела на сцену. Она не притронулась к бокалу, она не обменялась ни одним взглядом с Луисом, который пытался ей что-то объяснить или спросить. Она ничего не замечала. Она была там, на сцене вместе с этими людьми или наоборот, их голоса, движения, а главное, их страстный и трагический вопль входил в нее через кожу, проникал в самую глубину ее существа, находил там отклик, сочувствие и сострадание. Ничего подобного она не испытывала раньше.

До того, пока Лиза не увидела впервые фламенко, она считала, что аргентинское танго есть самый прекрасный танец, изобретенный в мире для влюбленных. Тому немало способствовал опыт школьных лет. Вечеринки одноклассников проходили под звуки танго, старых еще, довоенных, типа «Брызги шампанского» или «Утомленное солнце». Надо было, обнявшись, медленно двигаться между стульями, табуретками и диваном, стараясь ничего не задеть, а главное, не разъединиться. Мелодии танго так подогревали эмоции шестнадцатилетних девчонок, что они сразу влюблялись в своих партнеров, ну а те, соответственно, в своих партнерш.

Гораздо позже, уже в Америке, в одном из ночных клубов Лиза впервые увидела настоящее аргентинское танго. Ее поразила открытая, откровенная чувственность танца, его вполне зримая эротика.

В танце фламенко она тоже увидела чувственность, но другого рода, не телесную, а душевную, или даже духовную. Была и эротика, рафинирована настолько, что тела танцующих не касались друг друга. То была высочайшая сублимация отношений мужчины женщины. Это был экстаз отрешения, трагедия отказа от любви во имя ее сохранения. В паре, танцующей фламенко, каждый остается сам по себе, приговоренный чьей-то волей на одиночество. Каждый находится в своем круге обреченности. Даже, когда он и она приближаются, чтобы, стиснув объятья, не разжимать их, между ними появляется бледный призрак смерти. И они снова расходятся.

Лизе показалось, что она поняла самую суть философии фламенко. Потрясенная увиденным, вернувшись ночным рейсом в Нью-Йорк, она разбудила тогда Гошку и до рассвета вдохновенно рассказывала ему о своих ощущениях. Наверное, в ту ночь Лиза и сказала ему, что очень хотела бы побывать в Андалузии и услышать фламенко именно там, на родине танца.

Закончилось ее увлеченность ацтеками, начался период фламенко. С прежним энтузиазмом она теперь ринулась в библиотеку, чтобы найти, прочитать, пересмотреть все о происхождение танца, истории развития, жанрам, знаменитым исполнителям. Она накупила тогда гору кассет и слушала, слушала хриплые трагические голоса, стараясь проникнуть в эту завораживающую тайну «кантаорес»-певцов фламенко. Конечно, она узнала, что есть жанр веселого фламенко-аллегро, есть даже и забористые частушки-«коплас», не хуже русских деревенских, но для себя она признала только трагический вариант «канте фламенко», только его считая «аутентико»-настоящим, классическим, истинно андалузским. Она восприняла суть танца как борьбу межу земным и небесным, между жизнью и смертью. Ей казалось, что она стала обладательницей тайны, она гордилась приобщением к ней, как будто вступила в какое-нибудь могущественное общество масонов по личной рекомендации командора. Ей стала понятна одержимость Гарсии Лорки, Де Фальо, их друзей, которые еще в конце двадцатых годов прошлого века взялись организовать первый в Испании фестиваль андалузского фламенко.

Проанализировав все прочитанное и продуманное, Лиза написала тогда небольшое эссе о фламенко, отправила его знакомому редактору одного эмигрантского русского журнала, получила лестный отзыв. Теперь она считала, что умозрительное проникновение в философию фламенко непременно поможет ей освоить танец практически. Так ей казалось. К тому же она была музыкальна, обладала необходимой для танца гибкостью и чувством ритма. И она пошла на курсы фламенко.

Действительно, она довольно быстро и неплохо усвоила основные шаги, движения бедрами, пластикой рук, характерным «степом» фламенко. Но педагог, Мария-Долорес, пожилая профессиональная танцовщица, андалузка по происхождению, не скрывала скепсиса, глядя на Лизу. Как-то после месяца обучения, сидя в перерыве за чашечкой кофе и очередной крепкой сигаретой, Мария Долорес спросила: «Хочешь заплатить за второй месяц и продолжать заниматься? – Не дожидаясь ответа, без паузы, продолжала. – Приходи, я беру всех, этим и зарабатываю. Но ты никогда не станешь настоящей «бальнаорой». Ты не отдаешься полностью танцу, ты не отдаешь себя любви, до дна, без остатка. Ты всегда наблюдаешь себя как бы со стороны, остаешься вне стихии фламенко, вне стихии любви».

Лиза выслушала этот своеобразный приговор молча, без возражений и вопросов. Просто допила кофе и не пошла не только на оплаченный последний урок, но вообще больше не появлялась в зале. В душе осталась какая-то досада, она забросила кассеты и не взяла их с собой, когда перелетала через океан в Европу.

Через много лет, сейчас, Лиза вдруг вспомнила то давнее пророчество андалузской цыганки. «Как ей удалось так четко и прямо определить мою ущербность, о которой я в то время едва-едва начинала догадываться: неумение любить, нежелание так называемой всепоглощающей любви. Как она поняла?».

Невероятно, но оказалось, что Гошка читал ее опус о фламенко. Он еще в день приезда признался, что решение о приобретении дома именно в Андалузии пришло к нему после этой статьи.

– Почему? – спросила Лиза.

– Потому, что я понял, что ты любишь эту землю и все, что с ней связано, а ты редко что любишь, а уж кого, и подавно.

На что Лиза, с некоторой бравадой ответила.

– Да, признаюсь, я дама легкомысленная, непостоянная. Привязанности, увлечения меняю часто и быстро.

– Ты не рада, что дом в Андалузии? Ты же, помню, год, если не больше, моталась по всему городу, где твои любимые цыгане пели и плясали.

– Ну, что ты, я рада, безмерно рада, что я здесь. Я была в Испании, много раз, только на севере, а в Барселоне почти целый год. Преподавала русский язык испанцам, каталонцам, вернее. Но ниже Валенсии на юг не спускалась.

– А почему? Сюда, на Коста дель Соль с севера поезда ходят и автобусы, – все приставал с вопросами любопытный Гошка, который, будучи занудой, как его вслух называла Лиза, всегда хотел докопаться до истины.

Но как объяснить другому то, что ей самой было не ясно? Что, странствуя по Испании, она, действительно, обходила стороной Андалузию, как будто опасаясь, что эта огненная земля фламенко может затянуть ее в свой омут, предчувствуя, что этого ей не избежать.

И тогда Лиза резко, более, резко, чем ей хотелось, ответила:

– Ты же знаешь, давно понял, что я не возвращаюсь к тому, что когда-то очень любила и к тем, кого любила…

– Стало быть, мне хоть в этом повезло. Ты меня никогда не любила, и вот мы вместе, ты снова со мной, приехала, откликнулась на зов страждущего.

Гошка старался говорить легко, быть остроумным. Лиза делала вид, что у него получается.

– Спасибо, Гий, что позвал меня в Андалузию, – сказала серьезно, без иронии и улыбки Лиза и поцеловала его в небритую щеку. Я сто лет мечтала сюда попасть, и вот я здесь.

– Значит, я двести, потому как год без тебя я считаю за два, – снова попытался пошутить Гошка, осекся и спросил: «Ты не против, я прилягу? А потом пойдем осматривать окрестности».

Она была не против, но в тот вечер они так и не выбрались никуда. Перелет и переезд дался Гошке тяжело. Убедившись, что он спокойно спит, Лиза с интересом стала обходить весь дом, находя все новые интересные уголки, предметы, вещи, книги. Она разобрала небольшой чулан-«трастеро», где обнаружила старенький компактный приемник «Филипс». Смахнув пыль и включив, обрадовалась, что он замечательно работает, ловит массу станций. Она крутанула ручку и тут же раздались знакомые тревожные звуки гитары. Лиза вздрогнула, снова почувствовав захватывающую и будоражащую силу фламенко. Она поспешно отошла от приемника, оставив за спиной гитарный призыв фанданго, и стала подниматься на верхнюю веранду.

Видимо, недавно, прошел дождь: перила были мокрыми, а листья пальмы от влаги стали тяжелыми и отдыхали, привалившись к стене дома. Лиза стояла и слушала ночь, но и здесь в долетающем рокоте моря она уловила те же хриплые стоны фламенко. Ей казалось, что в этих звуках явно слышалась угроза, призыв то ли к смерти, то ли к отмщению за нее. Она отпрянула от перил, захлопнула застекленную дверь, повернула ключ и поспешно вернулась в комнату. Она стала переводить рычажок приемника, выбирая подходящую волну и, пройдя несколько станций, остановилась, услышав «Рапсодию в голубом» Гершвина. Как потом оказалось, на выбранной волне в любое время и почти без рекламы можно было слушать хорошую добротную музыку, отличные оркестры, певцов, – «хиты», проверенные временем. Программа так и называлась «Лучшее. XX век».

Общаясь с Племяшкой, Гий ни словом не упоминал о своей болезни. Даже когда Ольга позвонила и высказала намерение навестить их здесь, Гий, не задумываясь, объяснил, что они отправляются в круиз, о котором давно мечтали, уже куплены билеты. Еще сказал, что летом, он прилетит в Москву, и они махнут на дачу, разведут костер и поедят шашлычков под водочку. «Свяжись с мамой Машей. Хорошо бы и она подъехала», – добавил Гошка, заканчивая разговор. Он говорил о планах на лето так спокойно и убедительно, что даже Лиза на мгновенье чуть не поверила, что все обойдется, и они, в самом деле, поедут в круиз, а потом в Москву.

У Гия стал пропадать голос, и он уже редко брал трубку, когда высвечивал московский номер. Подходила Лиза и придумывала разное, почему дядька не подходит к телефону. Хорошо, что Племяшка не слишком часто звонила или присылала электронные послания. В любом случае, их содержание не требовало детального отчета о здоровье и самочувствии.

Письмо. – Гий выбрал отличный дом. Я тебе его уже описала немного. Жизнь идет размеренно, как и подобает в наши годы. Мы редко теперь спорим, а помнишь, какие мы все, ты тоже, были спорщиками? Каждый стоял на своем и упирался как БТР. Знаешь, сколько мы уже знакомы с твоим дядькой? Я сегодня подсчитала – почти полвека. Ну да, такое бывает. Мы ведь вместе росли, у нас была одна компания, общие друзья-приятели. Ты, наверное, долго не могла простить нам, что мы взяли и уехали, и оставили тебя, предали. Прими мое запоздалое до ненужности «прости». Прости, прости…

Лиза написала «прости» еще раз десять, потом встала и пошла к приемнику, сделала чуть громче звук и дослушала до конца дуэт Армстронга и Эллочки Фитцжеральд. Лиза стояла и подпевала: «Хелло, Долли, ит из ми, Долли».

Письмо давалось с трудом. Она никак не могла, не решалась подготовить племянницу, тридцатипятилетнюю «девочку» к неизбежному. Строго говоря, Ольга не была ей родственницей. Родным ей был Гий. Так его называла Племяшка, оставив от длинного имени Георгий, последний слог. «Дядями» были чужие, другие мужчины, в том числе и многочисленные поклонники ее матери. С детства Оленька гораздо чаще находилась в доме бабушки Зины, матери Гошки. Потом в доме появилась Лиза. Мать Племяшки, Маша или «княжна Мэри», как ее называли друзья, была сводной сестрой Георгия по матери. Отец Георгия, крупный инженер-металлург нелепо погиб при аварии на уральском комбинате во время своей командировки, а отец Маши куда-то сгинул после рождения дочери.

Георгий обожал свою Племяшку, она – его. Лизе удалось не только вписаться в их союз, но и укрепить его. Баба Зина туда не входила, ревностно, а порой и злобно наблюдала обособление «троицы». Вина за это, естественно, падала на инородное тело в семье – Лизу. Обстановка становилась все более напряженной, интересной работы по своей специальности искусствоведа Лиза не находила, и ей пришло в голову уйти, уехать насовсем, не только из этого дома, но из страны. Тем более, что многие друзья и знакомые уже уехали или готовились к отъезду: наступила очередная мощная волна иммиграции из Союза в Израиль. Лиза нашла каких-то родственников на «святой земле», получила вызов, подала заявку и через полгода ей выдали разрешение на выезд в Израиль.

И все-таки, она собралась покинуть страну скорее не из протеста и жизненной неурядицы, а в силу определенной авантюрности характера и рано обнаружившейся охоте к перемене мест. Она далеко не трагически воспринимала риск потери советского гражданства. Взамен, как ей казалось, она становилась гражданином мира. Такое ощущение явилось совсем не вследствие глубоких и долгих размышлений. Для этого у нее не было достаточно ни времени, ни знаний. У нее отсутствовало тогда, да так и не появилось потом, четкое осознание себя человеком определенного рода-племени, гражданином определенной страны, или хотя бы определенной нации, этнической группы. Она смело, до нахальства, считала себя частью человечества в целом, частью мира, земли и даже космоса. Может быть, причиной тому была и ранняя смерть родителей, отсутствие по-настоящему близких и родных людей. Возможно, так же, и благодаря тому, что к ее генеалогическому дичку на протяжении столетия были привиты самые разнообразные породы.

В общем, она уезжала без особых сожалений и разочарований, без ностальгических содроганий, предусмотренных контекстом события. Поехала в подмосковный лес, постояла на месте, где как она узнала уже после реабилитации, были расстреляны и похоронены дед с бабушкой (врачи оба), потом положила цветы на могилу родителей, привычно поплакала от тоски, что они умерли такими красивыми и молодыми, помолилась придуманной молитвой и все, поехала.