Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-«антихриста»

При виде пропавшей родственницы все кинулись к ней с объятиями и поцелуями, словно к человеку, вернувшемуся с того света.

– Сонюшка, где ты пропадала так долго? – Зарыдала еще сильнее сестра. – Мы уж и не чаяли тебя в живых увидеть! Дядюшка так набегался, что у Марфы Матвеевны голова закружилась, на него глядючи.

– Голова, видите ли, закружилась! – Взвился от возмущения Иван Михайлович, хлопнув себя руками по ляжкам. – Тут такие страсти рассказывают о том, что в городе делается, а ты где-то бродишь! Князь Голицын заходил сказать, что видел тебя внизу, что проводил Ивана в безопасное место и отправился за тобой. А тебя на месте нет! Теперь Василий Васильевич как мальчик бегает по дворцу тебя разыскивает. Не ровен час с ним что-нибудь случится!

Услышав о том, что ее любимый Голицын рискует жизнью, Софья враз забыла о зеленых очах Шакловитого и с упреком воззрилась на Милославского.

– А ты что же, дядя, отпустил его одного? Почему вместе с ним не пошел?

– Софья, – напустил на себя строгости Иван Михайлович, – ты умная девушка, но иногда говоришь как какая-нибудь слободская молочница. Я единственный среди вас человек, который серьезно занимается нашим будущим. Я, да еще князь Хованский. Ты где-то пропадаешь, Василий Васильевич мастак думать, а не действовать. Если и я попаду в какую-нибудь историю, то кто будет руководить всем этим? – И он ткнул пальцем в окно.

– А ты им руководишь? – Разозлилась Софья, впервые повышая голос на дядю, к которому до этого относилась с почтительностью. – Меня чуть не изнасиловали в собственном дворце, а ты говоришь, что можешь справиться с этими людьми? Если бы не дьяк Шакловитый, то я бы сейчас лежала опозоренная и убитая, а не стояла перед тобой. Спасибо ему, да еще тем стрельцам, что проводили меня до этой двери. Кстати, было бы неплохо, дядя, если бы ты отблагодарил их за это.

Налетев на сопротивление, Иван Михайлович несколько умерил властные нотки, скользившие в его голосе:

– О чем ты говоришь?

– Я говорю о том, что на меня набросились два стрельца с каким-то оборванцем, и, если бы не этот дьяк, меня бы сейчас здесь не было.

Иван Михайлович смущенно крякнул и почесал затылок. Вечно с бабами одни проблемы.

– Да, нехорошая история получилась… Ладно, как зовут твоего Персея? Шакловитый? Когда мы придем к власти, то отблагодарим его со всей возможной щедростью. А теперь надо сообразить, как управиться с этой сарынью. Ты права, дорогая, я, кажется, упустил бразды правления набежавшей голытьбой. Сегодня должен зайти князь Хованский, и мы вместе попытаемся выработать какой-то план. Кстати, пока тебя не было, мы отправили в город твою Верку – весьма, кстати, разумную девку – чтобы она выяснила, что там делается. Говорят, что стрельцы грабят и убивают бояр. Ходят слухи, что они сожгли заживо фон Гадена (ну, того лекаря, что пользовал Федора, царствие ему небесное!) и его помощника… Про то, что было на крыльце я уже наслышан. Не хорошо так говорить, но я рад, что стрельцы подняли на копья Матвеева. Во-первых, он был опасный человек, имевший большое влияние на царицу Наталью; а во-вторых, он начал с меня требовать возврата своего имущества, которое передал мне твой брат после ссылки старого ворона в Пустозерск. Никогда ему не прощу, что после смерти Алексея он попытался в обход Федора посадить на престол Петра, этого сопливого мальчишку!

– Ты хоть при нас такие страсти не говори! – Замахала на него руками Татьяна Михайловна, отрываясь от работы. – Можешь думать, что хочешь, а девочек сбивать с пути праведного я тебе не позволю!

– Танька, не будь дурой, – огрызнулся Милославский. – Эти вороны уже успели захватить столько подмосковных имений, что и полякам не снилось. Соня, ты мне обещаешь, в случае нашей победы не отдать Нарышкиным власть? Обещаешь пойти до конца?

В комнате воцарилась такая тишина, что были слышны крики на улице. Царевны почти с ужасом смотрели на чуть побледневшую девушку, которая, гордо подняв голову, произнесла, четко выговаривая каждое слово:

– Клянусь, что я положу все силы, свою жизнь на то, чтобы не отдать Нарышкиным шапку Мономаха. Никогда Милославские, чей предок прибыл на Русь пятьсот лет назад в свите Софьи Витольдовны, не склонят головы перед худородными Нарышкиными.

– Софьюшка, – пробормотала Марфа, благоговейно глядя на свою сестру.

– Ай да племянница! – Щелкнул на радостях пальцами Иван Михайлович, но даже он почувствовал всю серьезность происходящего, и когда заговорил, то его тон был уже иным. – Ну, дорогие мои царевны и вы, Марфа Матвеевна, я, пожалуй, сделаю небольшую вылазку и попытаюсь узнать, что делается во дворце, а вы постарайтесь немного отдохнуть. Кто знает, сколько времени будет продолжаться эта свистопляска, и что нас ждет впереди. Если придет Верка, никуда ее не отпускайте. Я хочу из первых рук узнать, что происходит в городе. Софья, где твои стрельцы?

– Насколько я понимаю, все еще ждут нашей благодарности, дядя.

– Прекрасно, пусть еще подождут и, за компанию, покараулят твои покои, чтобы чего не стряслось. А я вернусь и награжу их по-царски.

Софья как-то странно исподлобья взглянула на Ивана Михайловича, но ничего не сказала. Она по-своему любила старого Милославского, но, помня рассказы Федора о том, как дядя пытался выдернуть из-под него трон, не очень доверяла его словам.

Не успела за Милославским закрыться дверь, как к сестре подскочила Марфа.

– Ну, рассказывай!

– Что рассказывать? – Переспросила Софья, недоуменно поглядев на хитрые глазки своей сестры и подруги.

– Что это за Шакловитый? Страсть как люблю всякие сердечные истории.

– Какие еще сердечные истории? – Не на шутку рассердилась Софья, жалея о своей откровенности. – Да как ты могла только подумать, что какой-то дьяк… Это же дичь какая-то! И, главное, не смей ничего о нем рассказывать Василию Васильевичу! Не хватало еще, чтобы он узнал обо всех этих глупостях! Кстати, эта просьба касается всех!

– Ах, Василию Васильевичу, – хитро сощурилась Марфа, не обращая никакого внимания на гнев сестры, – разумеется, ему мы ничего не скажем. А то вдруг он кое-кого ревновать начнет!

– Марфа! – В голосе Софьи прозвучало столько металла, что шалунья, смешавшись, с деланным покаянием опустила голову.

– Не вели казнить, государыня-матушка, я еще пригожусь.

Прожитые годы не оставили в ее душе горечи утрат, и она продолжала оставаться такой же беспечной, как в шестнадцать лет, так что Софье иногда казалось, что это она старше сестры, а не наоборот. Поняв, что была неправа, она обняла девушку:

– Ну, не надо обижаться. Я просто очень устала и испугалась.

– Конечно, конечно! – Закивала Марфа, снова начиная улыбаться.

Ссора, не успев разгореться, закончилась примирением, но никогда с той поры, даже в минуты душевной близости, царевны не позволяли себе забыть, что говорят с правительницей Московского царства, а не сестрой, племянницей или подругой. У государыней не бывает подруг.

На город уже начал опускаться вечер, когда, наконец, появилась Верка, переполненная всяческими новостями. К этому времени царевны были уже чуть живы от нервного напряжения и голода, потому что при появлении стрельцов вся дворцовая обслуга забилась по углам, и никому в голову не приходило затопить печи и приготовить не только обед, но и ужин. Каждый перебивался, кто как мог. Царская семья и оказавшиеся во дворце вельможи посылали на кухню слуг, чтобы те поискали что-нибудь для своего господина или госпожи, а те, кто не мог себе этого позволить, предпочитали посидеть голодными, нежели высунуться из собственных покоев. Однако Софье было не до еды.

– Ну, рассказывай, – крикнула она своей служанке, не успела та переступить порог. Похоже, что этот день не прошел бесследно даже для не знавшей усталости Верки: щеки молодой женщины запали, под глазами пролегли черные круги, платок съехал на затылок, и из-под него выбились пепельно-русые пряди волос, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам.

– Ой, что кругом творится, Софья Алексеевна, – начала та, с трудом переводя дух, – вся Москва точно на осадном положении: на улицах никого нет, по городу бродят стрельцы и солдаты с оружием. Сейчас-то уже подзатихло, а днем был сущий ад, прости меня Господи! – Она истово перекрестилась на иконостас в красном углу. – Царского лекаря и его помощника сожгли заживо – мол, отравил вашего братца Федора Алексеевича. Во многих боярских домах погромы и увечья, а кое-кого убили до смерти.

– Кого? – Глухо спросила Софья, исподлобья глядя на свою девку, и страшась услышать любимое имя.

– Говорят, что князя Григория Ромодановского и Ивана Языкова. Последнего, говорят, уморили за то, что был мздоимец, и за взятки не давал стрельцам судиться со своими полковниками. Но это я не видела, а вот то, что творилось в доме Юрия Алексеевича Долгорукого, знаю доподлинно, потому что видела своими глазами. Когда молодого князя Долгорукого скинули на копья (у Софьи перед глазами снова взметнулись ввысь руки падающего на холодную сталь князя Михаила), то апосля, когда людишки поуспокоились, стрельцы снесли его тело батюшке, который, как вы знаете, уже давно не встает с постели. Принесли – и попросили прощения за убийство сына. Старик вроде как простил и даже велел вынести им по чарке вина. Стрельцы выпили за здоровье старого князя и пошли со двора. Они уж, почитай, за ворота вышли, как их догнал княжеский холоп и сказал, что старик, мол, говорит «щуку убили – а зубы остались». Стрельцы-то вернулись и, взяв его с постели, порешили, а дом разграбили.

– Вот глупый старик, – стукнула по подлокотнику кулаком Софья, которая хоть и не любила Долгоруких за то, что те взяли сторону Нарышкиных, но не могла простить стрельцам пролитие княжеской крови, да и бессмысленная смерть Юрия Алексеевича не вызвала у нее ничего, кроме досады. – Ладно, когда все утихнет, я позабочусь о его вдове… Что еще?

– Стрельцы говорят, что на сегодня они дела закончили. Слышите – набат затих? А завтра снова придут ко дворцу и будут требовать Ивана Алексеевича на царство.

Обе Марфы, сидевшие рядом на лавке, застеленной ковром, как по команде ахнули и схватились за руки, сияя от восторга. Даже Татьяна Михайловна скупо улыбнулась своей племяннице. У Софьи же от счастья сжалось сердце, и она закрыла глаза ресницами, чтобы никто не увидел засиявшей в них неистовой радости. Спасена! Теперь спасена! Нынче Нарышкиным будет уже не так легко сослать ее куда-нибудь туда, куда Макар телят не гонял. Как любит говаривать Василий Васильевич: «? la guerre comme ? la guerre» («На войне, как на войне»). Пусть теперь локотки себе покусает!

– Верка, ты сущий клад! – Радостно пискнула царевна Марфа, покосившись с опаской на свою сестру.

– Не порти мне слуг, – притворно нахмурилась Софья. – Была бы клад, если бы поесть чего-нибудь принесла, а то хороши царевны, не говоря уже о Марфе Михайловне, – в собственном дворце голодные сидят.

Верка слегка замялась, но потом, собравшись с духом, протянула царевнам узел, который во время разговора прятала за спиной:

– Я тут пирожков немного принесла. Меня одна знакомая стрельчиха угостила. Не изволите ли откушать, а то на кухне, говорят, даже все соленые огурцы растащили. Угощайтесь, если не побрезгуете!

Она робко протянула Софье довольно большой сверток, в котором оказались еще теплые пирожки с рыбой, капустой и грибами.

Софья хотела осадить холопку, посмевшую угощать царевен плебейской пищей, но от узла так вкусно пахло, что она сглотнула голодную слюну и милостиво кивнула, с трудом борясь с желанием схватить ближайший пирожок.

– Накрой на стол. Будем чай пить.

– Не изволите беспокоиться, Софья Алексеевна! Сейчас все сделаю в лучшем виде, – и Верка опрометью кинулась за кипятком, чуть не сбив Милославского, шедшего ей навстречу вместе с князем Хованским и старым, но еще крепким князем Никитой Ивановичем Одоевским.

– Вот неугомонная девка! – Сердито бросил Иван Михайлович, входя в покои племянницы вместе со своими спутниками. – Софьюшка, нам надо серьезно поговорить. Вот только подойдет князь Василий – и начнем… Марфушка, Татьяна, Марфа Матвеевна, думаю, что наши разговоры будут вам не интересны… А это что? Пирожки? Отлично, а то у нас с утра маковой росинки не было!