Восвояси

Когда-то очередь зашевелилась и стала продвигаться. На стойке регистрации сотрудница аэропорта внимательно осмотрела советские заграничные паспорта Виктора и Давида, с полным безразличием и легкостью вернула им документы и невозмутимым голосом заявила:

– Вам отказано в регистрации на рейс.

– Как? Почему? – недоуменно переглянулись сын с отцом. – У нас же оплаченные билеты на руках.

– Сами разбирайтесь, – отмахнулась регистраторша и указав на стоящего в стороне мужчину в синего цвета униформе добавила: – Решайте вашу проблему с таможней.

Могло показаться, что сотрудник таможенного контроля только их и ждал. Забрав паспорта пассажиров, он одним лишь взмахом руки молча потребовал следовать за ним. Вскоре тройка скрылась за дверью с надписью “Досмотр”.

– Откуда будем? – поинтересовался служебный человек, едва успев усесться за рабочим столом. Виктор и Давид остались стоять. – Что делали у нас в городе?

– Мы из Германии, – отвечал только Виктор. – Приехали в Аккемир на поминки нашей мамы. На похороны не успели.

– Благородное дело, – казах одобрительно кивнул головой. – Только вот Аккемира больше нет. Будьте любезны правильно называть – Аккемер. Где ваши визы, товарищи немцы?

– А зачем? У нас ведь годные советские паспорта. Полгода назад здесь оформляли.

– Нет такой страны! Закон Республики Казахстан от 20 декабря 1991 года ввел свое, казахстанское гражданство.

– Мы его не принимали, – попытался оправдаться Виктор.

– Оно автоматически вам досталось. Вы же здесь родились и жили в стране на момент принятия закона.

– Добрый человек, – впервые обратился к сотруднику Давид. – Ради всевышнего, отпусти ты уж нас с богом. Мы ведь навсегда отсюда уехали.

Судя по погонам, капитан таможенной службы не добрым взглядом посмотрел на старика.

– Нашим законом запрещено иметь двойное гражданство. Вам придется выбирать: казахское или немецкое.

– Уважаемый, наш самолет скоро вылетает. Вот вернемся в Германию и все утрясем.

– Не угадали! – ехидно улыбнулся офицер. – Сейчас и здесь оформлять будем. Хочите вовремя улететь, соображайте быстрее.

– А как мы это все успеем за два часа? – от испуга побелел на лицо Виктор.

– Заплатите штраф, распишитесь и счастливого пути?

– За что штраф, начальник? – вспылил Давид. – Мы же ничего не нарушали.

– Хочем, не хочем, а платить придется, – был неумолим сотрудник таможни. – Начнете сопротивляться, я распоряжусь и вас отвезут в областную прокуратуру.

– Сколько? – трезво оценил ситуацию и поэтому был краток Виктор.

– По двести немецких марок с человека.

– У нас четыреста уже не наберется. За надгробный камень на мамину могилу дорого заплатили. Можно рублями доплатить?

– А разве у нас есть выбор? – развел руками и устало вздохнул капитан. – Я потом сам уже в обменнике поменяю. По документам ведь только валютой платить можно.

Спешно расчитавшись, Виктор и Давид подписали какие-то бумаги.

– Паспорта я вам уже не верну, – пояснил капитан. – На таможенном контроле в курсе и поставят вам необходимые печати уже в немецкие.

– А можете нам квитанцию выписать? – попросил было Виктор. – Какое-никакое подтверждение, что мы вышли из казахстанского гражданства.

– Хочете свой рейс пропустить? – усмехнулся капитан. – Без проблем. Придется проехать в прокуратуру.

Давид настоятельно потянул сына за рукав.

– Прекрати. Хат сдалась нам эта бумажка…

Нохчо

А во сне сны еще веселее,

нежели наяву, снятся.

Михаил Салтыков-Щедрин

Мусе было больше трех лет. В этом возрасте дети начинают помнить. Дедушка Зураб на каждый день рождения дарил ему по одной оловянной лошадке. У внука их было уже три: Яблочко, Сахарок и Ириска. Мальчик был уверен, что все любимое надо называть чем-то вкусным.

Дедушка обещал очень скоро подарить внуку очередного скакуна, которого Муса собирался назвать Урюком.

А вот своего отца мальчик не знал. Он даже не догадывался, что у детей должен быть папа. Шел 1944 год. Третий год войны. Его отец Дауд был на фронте.

Стояла суровая зима с трескучими морозами и частыми вьюгами. Вот уже который день мама не разрешала сыну выходить на улицу. В такую погоду даже собаке по кличке Брут разрешалось дневать и ночевать в доме.

Муса как раз играл с Брутом, когда к ним в дом пришли мужчины с красными звездами на лбу. Не добрые. Плохие. Пес это сразу почувствовал. Он рычал и порывался покусать пришельцев. Дедушка Зураб удерживал собаку, а сам злобно, на непонятном языке, возмущался. Мама и сестра Заза громко плакали.

Их семью выгнали на мороз.

– Бац! бац! – раздались в доме выстрелы и в последний раз взвизгнул пес Брут.

Мужчины с красными звездами во лбу выкинули через порог дедушкин потертый бушлат, мамино пальто и детские одежки.

Уже следующую ночь они спали в избушке на колесах. Деревянный домик был полон чужих людей и его постоянно раскачивало. Вначале это пугало Мусу, но он быстро привык. Со временем мальчик стал охотно засыпать под размеренное качание и убаюкивающий стук колес – “тыдыщ-тыдыщ”.

Взрослым этот дом явно не нравился. Мама и другие женщины не переставая плакали. Обычно разговорчивый дедушка Зураб был молчалив и угрюм. За все время он произнес лишь пару фраз. Скорее всего он их даже во всеуслышание прокричал:

– Не бойтесь. Куда нас везут, там тоже есть Аллах! Вы только не забывайте, и расскажите потомкам, что мы великий народ нохчий.

Дедушка Зураб заставил и Мусу наизусть выучить слово “Нохчо”.

– Я нохчо! – часто повторял мальчик, играя с оловянными лошадками. Он даже подумывал назвать следующего скакуна этим именем. Имя “Урюк” ему уже не нравилось. Он и другие игрушки перестал называть Яблочком, Сахарком и Ириской. Потому что они напоминали ему о вкусном. А кушать давно было нечего.

Стены и потолок деревянного дома на колесах покрылись слоем льда. Было очень холодно. Мама и сестра Заза уже который день неподвижно лежали в углу. Зураб взял было внука к себе на руки. Но вскоре и от дедушки стало веять холодом.

Когда-то дом резко остановился. Муса попытался открыть глаза, но у него это не получилось. Сквозь смерзшиеся ресницы мальчик увидел, как мужчины с красными звездами во лбу унесли маму и сестру. Мальчик хотел бросится своим родным на помощь и отогнать чужих людей. Но ни руки, ни ноги его почему-то уже не слушались.