Удар отложенной смерти

– Согласен, – грустно сказал Минц. – Так вот, я не хочу больше терять время. Веталь взбесится и может даже первоначальный срок не выдержать. А так сорвёт на мне зло и согласится ещё подождать. Я буду просить минимум четыре часа добавить. Так что, Андрей, пожелай мне удачи.

Озирский схватил Минца за плечи, встряхнул его и заглянул в лицо. Губы капитана дрожали, и зрачки пульсировали – в крематории этого так и не смогли добиться.

– Делай, как знаешь. Не мне учить других благоразумию. Мы с Аркадием сейчас на Литейный поедем, можем тебя прихватить. А Гагик пусть к Каштальянову едет. Только я бы на твоём месте один к Веталю не шёл. Возьми кого-нибудь ещё для страховки…

Андрею резал глаза прозрачный январский день. Во рту появился солёный привкус – только уже не крови, а слёз. Они с Сашей вышли из «Волги» и направились к «рафику», а Гагик, кивнул обоим на прощание, рванул в Невскую прокуратуру.

Ледяной ветер обжёг их лица, но всё-таки оба некоторое время смотрели в сторону Навалочной, куда уехала «Волга». Сунув малиновые от мороза кулаки в карманы замшевой дублёнки, прищурив слезящиеся глаза, Андрей жалел, что не смог отговорить Сашку от рокового шага. Надо было умолчать по Зауличева, пусть бы ехал к нему домой. Глядишь, и упустил бы время, не потащился сегодня к Веталю. А там и Обер нашёлся бы – не навеки же он пропал…

Перед его глазами вставала зелёная стена в «Крестах», где гвоздём была выцарапана клятва отрубить голову «прокурору, суке, куму». Ниже подпись – Инопланетянин. Такой был сценический псевдоним у племянника Холодаева. Ниже Стеличек добавил: «5 лет общего. Не забуду мать родную, дядю и Усвятцева!» Андрею очень не хотелось верить в серьёзность намерений девятнадцатилетнего Дмитрия. Но он знал, что все Холодаевы, потомки царского генерала, клятв своих никогда не нарушали…

ГЛАВА 4

Что-то острое царапало щёку. Оно было колючее. Резко пахло – кажется, хвоей. Кроме этого слабенького покалывания тело уже ничего не чувствовало. Потом те же щекочущие уколы Минц ощути у кисти руки и попробовал пошевелить пальцами. Он ободрал кисть до крови о торчащий сук. И боль вернула его к жизни. Значит, жива только рука, а остальное уже умерло. Очень пахло ёлкой. И аромат этот напоминал детство, счастье, покой. Новый год с конфетами и мандаринами, с хороводами, санками и лыжами…

Саша понял, что лежит на чем-то твёрдом, без подушки. Голова свисает вниз, а ноги, наоборот, торчат кверху. Он подумал, открывать ли глаза. А вдруг холодаевские бандиты только того и ждут, чтобы добить окончательно? Выходит, он действительно жив. А ведь толстый мужик с раскосыми узкими глазами уверенно сказал Веталю, коверкая русские слова: «Не надо больше вешать! Сама подохнет, тащите на свалка!»

Это слова были последними, которые удалось услышать. Сознание стремительно угасало, но он сумел запомнить эту фразу. Получается, сейчас отдыхаем на свалке. Саша открыл глаза, но даже от такого слабенького усилия голову пронзила острая боль. Она стрельнула в шею, в живот, в обе ноги. А следом во всё тело проник влажный, душераздирающий холод.

Над Сашиным лицом качались полуосыпавшиеся еловые ветки с остатками «дождика», серпантина и конфетти. Он понял, что действительно находится на свалке, куда после Нового года выбросили ёлки. Значит, он жив, да ещё и свободен. Никто к нему не подошёл, не пихнул ногой в бок, не ткнул в висок дулом пистолета. Только вот где она находится, эта свалка? Не может же она быть прямо у дома Веталя…

«..но ты будь осторожен, слышишь, Сашок? Не ходи на встречу один… Митьку Веталь тебе вовек не простит… Это родная его кровь…»

Голос Озирского словно ещё раз прозвучал в тишине – будто Андрей был рядом. Всё верно, Блад – в бандитских делах опытный. Но и Минц – тоже не новичок. Он так думал до сегодняшнего дня. А теперь понял, что действительно совсем не знает людей.

Да, Саша помнил про племянника Веталя, и самого его не считал херувимом. Но до такой откровенной подлости не доходили даже преступные главари. Для Веталя та, давняя история с Дмитрием была главным фактором, определяющим все его поступки. К тому же он решил, что на Горбовского и прочих угрозы взорвать самолёты, похоже, не действуют. И то сказать – ни они сами, ни их родственники этими рейсами не летят, А на других можно и наплевать – бабы новых нарожают.

Поэтому Холодаев решил потребовать явки на встречу кого-то из сотрудников отдела борьбы с организованной преступностью. Конечно, он не рассчитывал на встречу с самим Захаром, но ещё больше удивился, когда увидел Минца. Там, на пустынном перроне в Белоострове, Веталь не поверил своим глазам. Бывший прокурор, похоже, спятил – припёрся на верную гибель. Вряд ли он забыл про суд, про Дмитрия. Значит, надеется, что Веталь не посмеет ничего ему сделать. Конечно, менты где-то рядом находятся, страхуют своего. Но ничего, Веталь не из пугливых. Никто из них, желоторотых, не бывал в настоящем бою. А он был, и не раз.

Похоже, ему выпал шанс расправиться с давним Митиным врагом. Никто этого прокурора не просил являться к Веталю. Но раз явился – получи по заслугам. Хочешь показать своим, что не боишься мести уголовников – покажи. Только приятно тебе не будет – обещаю…

Холодаев очень быстро свернул переговоры и объявил Минца своим заложником. Тут же, прямо при нём, дал указание своим людям сообщить обо всём Горбовскому.

– Так и передай – не пропустят золото, получат не только авиакатастрофу, но ещё и «двухсотого» на отдел. Если им прежних мало – тогда пожалуйста. Вздёрну его прямо в доме на перекладину – я не слабонервный…

Саша уяснил для себя, что лежит на еловых ветках, ими же заваленный – как настоящий труп. Видимо, бандиты решили, что мусор мёртв. Даже контрольный выстрел не сделали, потому что к тому времени Веталь уехал, и люди его зашились. Но жизнь каким-то образом сохранилась, потому что Саша всё время помнил их с Андреем занятия и читал мантры.

Ему казалось позорным умирать в петле, и он изо всех сил старался выжить. Только последняя, смертельная, всепоглощающая боль заставила его потерять сознание. Узкоглазый Рафхат Хафизов решил, что сделанного хватит, и ошибся. А сейчас надо встать, выбраться отсюда, чтобы ночью не замёрзнуть. А то обидно будет – повесить его не сумели, а на свалке всё-таки дозрел.

Минц внезапно всё вспомнил и вздрогнул, волнами разгоняя боль по телу. «Я тут лежу, спокойно думаю о самолётах! А ведь прошло, должно быть, уже много времени. Предпринял ли Горбовский со товарищи что-нибудь для спасения людей? Ищут ли меня? И почему не явились на то место, что назначил Веталь? Его люди вернулись и заявили, что там никого не оказалось. Следовательно, ментам до меня нет никакого дела. А раз так, то я остаюсь полностью по власти Холодаева с бандой, и лично отвечу за всех. Даже за карточные проигрыши за меня спросят, аа уж на потерянное золото – само собой…»

Закусив губу, Саша сел, и еловые ветви осыпались с него. Не тёмно-синем, с неяркими отсветами, небе играли звёзды. Луна в лёгком тумане висела прямо над свалкой. А кругом стояли живые, не срубленные ели – все инее, в блеске. Будто не в окрестностях Ленинграда всё происходит, а где-нибудь в Сибири. Здесь-то редко бывает такая погода – всё больше хмарь да слякоть.

Ствол красавицы-ели утонул в сугробе, мимо которого к свалке вела узкая протоптанная тропинка. А рядом будто что-то тащили волоком. «Меня, наверное», – решил Саша. Он глубоко дышал, плохо понимая, почему его так сковало холодом. А потом он взглянул вниз и ахнул. Да как же вообще удалось очнуться? Он же голый, а мороз – градусов пятнадцать. Ну, может, чуть поменьше – не суть. И никого кругом – лишь пустой, гулкий лес. Да ещё и мерзкий влажный ветер с залива. Похоже, скоро опять снег пойдёт, и начнётся оттепель.

По звёздам времени не так уж много – около семи вечера. Если верить Веталю, «час икс» ещё не наступил. Тот согласился, в обмен на жизнь заложника, перенести начало терактов на глубокую ночь. Конечно, это для бандитов лучше. Реакция летчиков, механиков, охранников и другого наземного персонала естественным образом притупляется. А Холодаев выглядит, как ни крути, великодушным человеком чести…

Конечно, глупо было труп одевать, если его тащили на свалку. В другое время и закопали бы, но сейчас земля промёрзлая. Ладно, что не сожгли. Скорее всего, боялись привлечь внимание или торопились – у них тоже нервы на пределе. Но вещи, по старому обычаю, не забыли между собой разделить. Гардероб весь импортный был – дублёнка, шапка, свитер, брюки, сапоги. Ведь не какие-то бродяги, чуть ли не каждый в ресторанах пируют. А всё равно – не брезгуют ничем. Дают – бери, как говорится.

Саша пожалел теперь, что привык одеваться по последнему крику моды. Не было на нём ни одной обыкновенной пуговицы, вот и остался, в чём мать родила. Сидит среди еловых остовов, а вокруг – лес, скованный святочным морозом. «Не подох в доме, так перекинешься здесь, Каракурт!» – услышал Саша голос Веталя, который, казалось, с глумливой усмешкой смотрел на него из мрака.

Но почему всё-таки ребята не приехали? Неужели действительно махнули рукой? Мол, сам напросился с Веталем объясняться, вот и не верещи теперь! Нет, не может быть, абсолютно исключено. Даже Петренко и Ружецкий сначала спасут его, а потом уже отругают. А уж о других и говорить нечего. Для Горбовского Саньку в лапах Веталя оставить – всё равно, что сына родного…

Может ведь и так случиться, что бандиты вообще всё наврали. Захотели убить и поделить одежду, вот и придумали предлог. С его стороны глупо было надеяться, что «шестёрки» Холодаева будут говорить одну только правду. Пахан, похоже, и про золото уже забыл – так захотелось расправиться с Митькиным обидчиком.

И вдруг откуда-то издалека донёсся гудок поезда; потом застучали колёса. Никогда бы не подумал Саша прежде, какими сладостными могут быть эти грубые, неэстетичные звуки. Он понял, что нужно идти в ту сторону, где только что гудело. И ещё долго слышался ему дробный, слабый, удаляющийся стук колёс.

Он не имеет права опускать руки! Он должен хотя бы попытаться выбраться отсюда. Они с Андреем по многу раз пробовали на себе различные виды пыток, чтобы не оплошать при случае. Добровольно выковывали из себя суперменов, и стыдно будет перед гуру вот так, при первой же проверке, срезаться. Нет, это уже второй экзамен. А первый был там, в доме…

Он встал с огромным трудом. Ноги, уже бесчувственные от холода, плохо слушались, не сгибались. Еле двигались и тяжёлые, как протезы, руки. Остального будто бы вообще не было – оно умерло. Из разбитой губы потекла кровь, и тёмные капли упали на снег.

Надо бы попробовать сделать массаж ног, но в таком случае истратишь последние силы. Ведь ещё неизвестно, сколько идти придётся, по какой дороге. И тряпку какую-нибудь надо найти. Если люди встретятся, невесть что могут подумать. Саша всё же поднялся, разогнулся, держась за ствол берёзы. Низ живота и шея, как ни странно, не болели, зато противно ныла ушибленная о пол скула. Он прикоснулся пальцами к пупку – там тоже образовалась корка, холодная и твёрдая.

Внезапно волна радости, даже восторга вновь погнала кровь по застывшим сосудам. Нашлись даже силы подойти к другой мусорной куче, поменьше размером, и из-под ломаной тачки без ручки вытащить разноцветный половик. Пусть он и рваный, а всё же срам прикроет…

Конечно, тут же достать тряпку не получилось – она примёрзла к тачке. Но со второй попытки удалось добыть её из кучи, встряхнуть и опоясать чресла. Сразу стало легче, даже веселее. Повезло в одном, так и в другом, будем надеяться, не оплошаем! Вот, опять поезд – этот идёт из города. Судя по басовитому, резкому гудку – товарняк. А та, первая, была электричка.

По звуку похоже, что железная дорога километрах в полутора от свалки. Может, и поменьше – наверняка трудно определить. Если не упасть без чувств по дороге, то вполне реально выбраться к насыпи. Здесь перегоны не очень длинные – или на станцию выйдешь, или к переезду. А там всегда есть и дежурный, и телефон…

Минц попробовал улыбнуться. Но получилось, должно быть, очень страшно.

Потом он произнёс вслух:

– Ну, Сашок, вперёд!..

Сам себе не веря, он сделал один шаг, другой, третий. С его всё ещё сыпались сухие еловые иглы, в волосах запутались маленькие веточки, серпантин, «дождик». Саша смахнул их ладонью, потом даже осмотрел свои руки. Результат его обрадовал – похоже, карьера пианиста не пострадает.

Он шёл напролом через редкий перелесок, даже не зная, что под ним – замёрзшее болото. Странно было видеть на глубоком январском снегу следы босых ног, но почему-то это показалось экзотикой. Новый гудок рявкнул совсем рядом. Лишь бы не упасть, не поранить ногу – так, что уже невозможно будет идти!.. Сучья спрятались под снегом, и Минц один наткнулся на старый пень. Но всё же удержался, вспомнил Андрея, который вчера дал ему подсечку в Главке на лестнице. И мысленно сказал ему: «Спасибо. Учитель!»

… Ещё только начало темнеть, когда Минц приехал в Белоостров. Он стоял на платформе один, потому что таково было условие бандитов. Людям Веталя ничего не стоит пристрелить попутчика со словами: «Сказали же, никого не брать!» Так уже бывало, и потому их слова надо было воспринимать буквально.

С пустынного перрона Минц и трое людей Веталя спустились в иномарке цвета «форель». Там пленнику завязали глаза, а руки сковали наручниками. Высокий костлявый уголовник положил ключи себе в карман и коротко, сквозь зубы, свистнул. Водитель тут же рванул с места.

Ехали минут пятнадцать. Потом остановили машину и приказали выйти. Схватив Минца под локти, потащили его через калитку, во двор, потом ввели на крыльцо. Вокруг пахло свежим сосновым лесом, и под ногами громко хрустел снег. Когда сдёрнули повязку, Минц увидел просторную светлую комнату загородного дома. И у окна, сквозь которое был виден заиндевевший сад, стоял пожилой худощавый мужчина в толстом свитере и в сером, несколько старомодном пиджаке.

Чётким, как на параде, шагом мужчина приблизился к заложнику. Веталь был неотразим – выправка кадрового военного, красивое, чисто выбритое лицо, благородные руки. Прощальный солнечный луч, пробившись через изморозь на стекле, зажёг золотом тонкую оправу его очков. Перед Минцем стоял босс оружейных контрабандистов – высокий и стройный, несмотря на свои шестьдесят два года. Потомок царского генерала и владельца алмазных рудников Сибири, непревзойдённый стрелок и нежный родственник – Виталий Константинович Холодаев, он же Веталь и «Вильгельм Телль».

Несмотря на внушительное количество интимных приключений, Веталь до сих пор носил обручальное кольцо своей Вилены – на левой руке. Тем самым давал понять, что вся его теперешняя жизнь – месть за безвременную кончину жены, не говоря уже о расстрелянных предках. Ему не хватало только блестящего мундира с многочисленными орденами и нашивками. Но почему-то Саше казалось, что Веталь сейчас в форме. Только не в русской или советской, а в чёрной, в эсесовской – с черепом и костями.

Веталь загубил свою карьеру всего несколькими фразами, произнесёнными, кстати, на дружеской вечеринке. «Исходя из своего опыта, в частности, событий на Даманском, я считаю, что при нормальном руководстве страной и армией мы бы имели локальный приграничный конфликт, а не Великую Отечественную войну. И те двадцать миллионов погибших остались бы в живых. Дело не в необъявленной войне, а в идиотской, даже преступной политике. Нормальному человеку достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, насколько не равны были потенциалы противников. И надо было постараться, чтобы едва не проиграть небольшой, измученной санкциями стране, где уж никак не могло быть огромной армии. К тому же, Германия воевала на несколько фронтов, и её силы дополнительно дробились…»

О сказанном немедленно доложили, куда надо, и судьба полковника Холодаева была решена. Ему на прощание сказали, что при Сталине так просто отделаться не получилось бы. Он должен благодарить партию и государство за проявленный гуманизм. С тем и отправился в Ленинград Виталий Константинович – без пенсии, без перспектив, без шансов вновь подняться и начать новую жизнь. И долгие годы он был никому не нужен. До тех пор, пока сестра не познакомила его с мексиканскими мафиози.

… Веталь указал Минцу на стул, но расковать его не соизволил. Сам же сел напротив, ногой придвинув к себе табуретку из лакированной сосны.

– Честно говоря, я до конца не верил, Каракурт, что явишься именно ты. Впрочем, не будем терять время. Нам есть, о чём поговорить…

Саша вскинулся, впервые за последнее время услышав свою кличку. Так прозвали молодого прокурора подсудимые, которые панически его боялись. Недавнего выпускника юрфака невозможно было чем-то испугать или заинтересовать. Он жил в обеспеченной семье, имел массу возможностей благодаря высокому положению отца. А потому не нуждался в подношениях и протекциях.