Моя вторая вселенная. Долина Басмаков

– Надо купить свечу, – он посмотрел в сторону церковной лавки.

– Не обязательно, можно просто попросить. Свечка – это лишь малая бескровная жертва Богу. Но, судя по костюмчику и охраннику, в вашем случае это очень малая жертва.

– А я все-таки куплю, – сказал он так же спокойно. Он купил две свечи и протянул одну мне.

– Что? Не может быть, – закричал охранник. – Да-да, мы скоро будем.

Он показывал пальцем на телефон и не мог подобрать слов.

– Что случилось, Гоша? – спросил его шеф.

– Только что звонили из клиники. Шеф, вам нашли сердце, – охранник переводил свой удивленный взгляд с меня на своего шефа.

Мой новый знакомый зажег свечу, поставил ее в подсвечник и вышел из комнаты. Гоша семенил рядом с ним, забегая то с одной, то с другой стороны. Я смотрела им вслед. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, и вряд ли я узнаю, как прошла операция, но боль внутри меня снова вспыхнула с прежней силой. Я вспомнила детскую онкологию, операцию дочери и тот ужас, который я испытала тогда.

После выписки прошло больше восьми лет, а воспоминания настолько яркие, словно это было недавно.

– Вы поймите, мамочка, – объясняла мне завотделением, – при нефробластоме почка удаляется, делается сначала химиотерапия, потом лучевая терапия, потом – все. Это заболевание легко поддается лечению, но у вашей дочери опухоли в обеих почках, и придется удалять обе. Нужна пересадка, но у нас нет доноров.

– Возьмите мою почку. Я же мать. Я потенциальный донор, – ответила я.

– Вы не подходите. Вы взрослый человек, а вашей дочери нет еще и двух лет, – объясняла она.

– Что же нам делать? – я была растеряна. От страха и паники было трудно дышать.

– В таких случаях ребенка выписывают на паллиатив, назначают поддерживающую химиотерапию и… – продолжала она, но я не дала ей договорить.

– Вы хотите мою дочь отправить домой умирать? Нет, я не позволю. Я хочу, чтобы она была здорова и жила. Я хочу, чтобы ей сделали операцию, и если есть хоть какой-то шанс… – я перешла на крик.

– Какой еще шанс? – раздраженно прервала она. – Я знаю, чего вы добиваетесь. Вы просто не хотите проблем и хотите руками врачей убить ребенка. Ваша дочь не перенесет операцию. Я же объясняю, если ей удалить одну почку, то вторая не справится с работой. Она умрет на операционном столе. Я выписываю ее на паллиатив, а если будете здесь орать на меня, вызову полицию.

Глава 3. Очередной перелет

Диктор прогундосила регистрацию на наш рейс. Хорошо хоть, пассажирам, таким как мы, проходить регистрацию и таможню можно без очереди.

Мы сидели в зале ожидания и ждали посадки. Эта поездка выдернула меня из моих переживаний, из жизни, где каждый день похож на предыдущий. Сегодня мы прилетим домой, и все будет так же, как до поездки.

Алиса начала кружится. К ней присоединилась девочка лет трех. Они кружились и смеялись. Я привыкла к ней, но со стороны, наверное, сильно заметны ее особенности.

Объявили посадку. Было трудно передвигаться. Надо нести сумку и двумя руками придерживать дочь.

С момента рождения дочери я сильно уставала, а тут эта поездка. Зачем я поехала? Ах да. Маша уговорила. Я вспомнила ее ликование и невольно улыбнулась.

– Янка, давай съездим. Увидимся. Это такая возможность. Все оплачено. Все включено. Одиннадцать врачей в одной клинике. Круть.

Машу я раньше никогда не видела, но считала ее своей подругой. Две женщины, которых свела беда. У меня было ощущение, что я ее знаю всю жизнь. Я хотела ее увидеть.

– Давай, Янка, поехали, – не унималась Маша, и я согласилась.

В последние одиннадцать лет я ездила только на лечение и обследование дочери, но мы давно никуда не выезжали. Обследовать дочь было надо, а вот на пособие не особо разгуляешься.

Мы пошли на посадку. Я никогда не любила трапы. Когда стоишь и смотришь снизу вверх, ощущение, что тебе придется взбираться на гору, причем ползком. А теперь представьте, что карабкаться придется с ребенком. В этот раз в самолет мы прошли через рукав. Даже такая мелочь может заметно облегчить жизнь. В самолете Алиса заняла место у иллюминатора, я села рядом.

– Дамы и господа, мы приветствуем вас на борту авиакомпании «Навал-Эйр». Пожалуйста, проследите за тем, чтобы все предметы ручной клади находились в верхнем отсеке или были размещены под сиденьем перед вами, – произнесла стюардесса хорошо поставленным голосом.

Мы настолько привыкаем к каким-то событиям, что не замечаем их. Был период в моей жизни, когда я очень часто летала. Двадцать четыре перелета за год. И все дорожно-перелетные детали я просто не замечала. Один перелет похож на другой. Этот отличался только тем, что нам достались места в первом ряду. Может быть, потому что я впервые проходила регистрацию через сектор обслуживания инвалидов.

– Привет, – обратилась к моей дочери стюардесса, которая устроилась в кресле бортпроводников напротив нас. – Как тебя зовут?

– Ее зовут Алиса, – ответила я вместо дочери, – она не разговаривает.

– Ой, извините, – ей стало неловко, и она попыталась исправить ситуацию. – А сколько ей лет?

– Одиннадцать.

– Ну, ничего. Может быть, все наладится.

– Может быть.

– Ну что, Алиса, будем знакомы, а я тетя Юля, – она помахала Алисе рукой, и та замахала в ответ.

– Добрый день, дамы и господа. С вами говорит капитан воздушного судна Пустовалов Игорь Борисович. Приветствую вас на борту самолета авиакомпании «Навал-Эйр». Мы совершаем рейс по маршруту Москва – Актау протяженностью тысяча шестьсот пятьдесят восемь километров. Время в пути составляет три часа пять минут. Расчетное время прибытия в аэропорт города Актау – восемнадцать часов десять минут. Желаю приятного полета.

– Ну что, Алиса, полетели? – спросила стюардесса Юля. Алиса от восторга замахала руками и засмеялась.

Третье кресло было свободно, и я пересела, чтобы дочке досталось больше места для игр. Я мечтала, как приеду домой и рухну в кровать. Свою кровать. Такую знакомую и комфортную. И усну.

Весь полет Алиса играла с рекламными журналами, которые ей принесла стюардесса, и что-то напевала себе под нос. Она любила петь и пела всегда и везде. Только если очень плохо себя чувствовала, она не пела.

Говорят, у слабовидящих детей бывают компенсации. Может, пение и было той самой компенсацией, а может, это просто симптом аутизма.

Ей было три месяца, когда я заметила эту особенность. Я смотрела вокальное шоу и услышала, как она подпевает. Сначала я думала, мне показалось. Я выключила звук, она замолчала. Потом включила, и через какое-то время она снова стала подпевать. Я включала песни разных исполнителей, но реакции такой не было.

Она реагировала только на живой голос, и я стала ей петь сама. Мне она не подпевала, но после того, как я замолкала, она воспроизводила всю мелодию. Моя знакомая, которая работала учителем по вокалу, сказала:

– У твоей дочери хороший слух, музыкальная память, и она умеет интонировать.

А в два года она вдруг стала реагировать на голос Киркорова. Так мы и прошли все лечение в онкологии под его песни.

Для окружающих было странно, что такой маленький ребенок поет. Но это был ее способ общаться с миром. А еще я заметила, что она больше понимает, если я ей пою. У меня был целый арсенал песен-прибауток. До лет семи она только вокализировала, а потом стала понемногу говорить и петь словами.

Алиса попросила попить, а потом опять запела и зашелестела журналами. Я никогда не могла спать в самолетах, сколько ни пыталась, хоть и еле сидела от усталости. Нам принесли обед. Алиса в дороге почти ничего не ела, да и дома ела мало. Одна и та же выборочная еда, причем приготовленная только мной: макароны с сыром, жареная картошка, и именно с омлетом, творог девятипроцентной жирности одной и той же фирмы. Иногда могла поесть яблоки. Вот и все меню.

– Наш самолет начинает посадку. Пожалуйста, пристегните привязные ремни, – объявила стюардесса.

Мы начали снижаться. Я посмотрела в окно иллюминатора и увидела знакомые степи.

«Скоро будем дома», – подумала я и вздохнула.