Ave Eva

А может, зрелища и капища?
А может, погребальный звон,
когда слезою-каплей катишься
и тишина со всех сторон?)
И оказалось – правда нечего,
и слёзы, стало быть, утри:
живи как все – с утра до вечера –
с Небесным Царствием внутри.

«…и нам казалось, „Лабытнанги“…»

…и нам казалось, «Лабытнанги»
звучит смешно – как «лапти на ноги»,
и шли мы в школу, в Коммунарку,
что было ведь кому-то на руку.
А после было – май, теплынь,
«Чернобыль» – «чёрная полынь».
И вот звучит со всех сторон
«коронавирус», как «Харон»,
как преисподняя – «Ухань»,
в котором слышится «ух, Ань».
«Эх, ухнем», –
на «Армагеддон»
днесь откликается «Гвидон»…
Не может быть плохой конец:
кто слушал сказку – молодец.
…И обретёт Гвидон отца,
и все – в конце –
поже –
нят –
ся.

«Карантинной Москвою мы шли с тобою…»

Карантинной Москвою мы шли с тобою,
и была она до того пуста,
точно вот откопали её, как Трою,
и оставили до Рождества Христа.
Карантинной Москвою с тобою шли мы,
той, где некого было и нечем крыть,
и казалось, что только что был тут Шлиман,
да ушёл на минуточку покурить.
И лежала от края она до края.
окружала со всех четырёх сторон –
и взметнулась внезапно воронья стая,
и обрушился колокольный звон.
И подумалось, глядя на эту стаю,
что вот-вот архангел сойдёт с небес
и возьмёт с собою – куда не знаю –
без манаток и объяснений без.
И закапали слёзы, как дождь нечастый,
и архангел сошёл-таки вниз, трубя,
и я знала: не быть мне уже несчастной
никогда – ни с тобою, ни без тебя…

Пушкин в Болдино

А Пушкин не хотел сидеть на месте,
писать стихи и прозу не хотел:
хотел – в Москву! в Москву! –
к своей невесте
(о слабость духа и всесилье тел!).
Но Бог не фраер,
государь – не олух,
и гений – сам себе не господин:
как порох вспыхнет,
чтоб гореть, как сполох,
кляня проклятый этот карантин…

«Ну вот и наступило время…»

Ну вот и наступило время,
когда слова нужней, чем хлеб,
нужней, чем знамя или стремя,
нужней, чем всякий ширпотреб,
И слово за слово полезло,
и прорастают, как трава,
и прогоняют страх слова –
и бесполезное полезно…

«Не бойся ни сумы и ни тюрьмы…»

Не бойся ни сумы и ни тюрьмы,
не бойся ни холеры, ни чумы,
бессмысленного бунта и войны,
с пожаром – лета,
с паводком – весны.
Скажи, смеясь: «Ну, здравствуй, божий бич!» –
пусть небеса услышат этот клич.
…Пришла – открой пошире ворота:
есть и у бед заветная черта.

«Вот и наша первая потеря…»

Вот и наша первая потеря
на войне незримой мировой.
Можно жить, любою мерой меря, –
и тебе отмеряют такой.
Что мы можем, стоя нынче в храме?
Лепту дать беспамятной вдове?