Вторая невеста

Синяя с золотом доска сообщала, что художественная галерея работает с одиннадцати. Бросался в глаза стенд с объявлением о выставке всемирно известной художницы Майи Корфу, «уроженки нашего города». Федор посмотрел на часы – было одиннадцать пятнадцать – и дернул ручку. Дверь была заперта. Он дернул еще раз – с тем же результатом. Ему пришло в голову, что люди совершают массу нерациональных поступков, вроде того, который совершил сейчас он сам, пытаясь еще раз открыть запертую дверь. Что это? Нежелание смириться с результатом? Упрямство? Надежда на «вдруг»? Он снова дернул, посильнее, вложив в свой жест всю досаду и раздражение, и – о чудо! – дверь распахнулась! Что-то там в ней заедало. Мелодично звякнул китайский колокольчик.

Он вошел в большой светлый зал. Дежурная, молодая женщина, доедая на ходу, выскочила из подсобки. Федор поздоровался. Бросался в глаза стенд со знакомым уже объявлением и фотография художницы на стене рядом. Майя Корфу сидела на парапете не то моста, не то низкой ограды и смотрела на зрителя с легкой улыбкой. Фотография удачно передавала ощущение движения – в фигуре женщины была динамика: шла, присела, сняла соломенную шляпу, держит ее в руке, щурится на солнце, ветерок шевелит длинные светлые волосы и подол пестрого платья…

– Майя Корфу – наша землячка, – с гордостью сказала дежурная, проглотив кусок. – Согласилась привезти картины, она живет в Италии. Замечательная художница, сильная, необычная, заставляет задуматься. И как человек просто удивительная! Простая, нос не дерет, не то что наши, цены себе не набивает. Пожалуйста, знакомьтесь с экспозицией, а если будут вопросы, спрашивайте, я здесь.

– Как вас зовут? – спросил Федор.

– Светлана.

– Спасибо, Светлана. Если будут вопросы, обязательно спрошу. А вам ее картины нравятся?

– Очень! Они такие необыкновенные! Сразу чувствуешь западную школу. Хотя не все понятно и… – Она запнулась. – Ну, это вроде магии, просто душу переворачивают. Но есть и радостные! Мне нравятся цветы, например, и пейзажи, очень необычные.

Цветы, пейзажи, люди и неизвестно что – так примерно Федор, склонный к систематизации и аналитике, разложил по полочкам творчество Майи Корфу.

Он переходил от полотна к полотну, всматривался внимательно, пытаясь понять. Понять содержание можно было по-разному, субъективно, в силу характера – пессимисты видели одно, оптимисты – другое. Единого смысла, универсального для всех, не было. На то и метареализм, чтобы не было. Искажение реальности, искусство на грани подсознания, полусон, полуявь, фобии, детские страхи, сны… Зазеркалье.

Он постоял у картины с растением, в котором не было ничего растительного, изображено скорее животное, причем хищное, плотоядное. Из черно-красного громадного с рваными краями колокольчика торчал мощный мясистый стержень густо-красного насыщенного тона, до оторопи напоминающий фаллос. «Amorphophallus» было написано на табличке. Что такое аморфофаллус? Тропический цветок? Кактус? Бесформенный фаллос?

Лиловое поле, зеленоватое небо, черный куб с открытой дверью… «Часовня». Эта картина вызывала чувство опасности и обреченности, открытая дверь притягивала.

Женщина в белой одежде с запрокинутой головой, стоящая спиной к зрителю. Из сине-голубого неба на нее несется серая каменная сфера – движение ее неотвратимо, она покрыта рытвинами и трещинами, залетела из немыслимой глубины времени и пространства… Удивительный диссонанс между неподвижной фигурой женщины и стремительно приближающейся глыбой… «Melancholia».

Католические монахини в чепцах с громадными торчащими крыльями, черные с белым, снова спиной к зрителю, смотрят на обнаженную девочку, она как восковая свеча, голубовато-прозрачная, тонкая, нежная, голубые соски, темный треугольничек внизу… В спинах, старых, покатых, квадратных, вожделение, ненависть, зависть… «Девочка».

Пейзаж… равнина серо-лиловая, безнадежная, плоские едва угадываемые человеческие фигуры, бесконечные вереницы фигур. «Вечность».

Мужчина и женщина в немыслимом сплетении ног и рук, гротескно-выпуклом напряжении мускулов, закатившиеся глаза женщины, их слившиеся окровавленные губы, хребет мужчины с цепочкой острых позвонков среди белых простыней с выписанными мельчайшими складочками… «Coitus».

Федор достал носовой платок и промокнул взмокший лоб.

Дерево, растущее из ладоней. Картина, о которой говорила Полина. Женщина в наряде невесты, с букетом белых цветов, мужчина обнажен, со тщанием выписаны анатомические детали. «Вчера».

Полуразрушенный дом, заброшенный двор – в трещинах плит торчит трава. Дверь наглухо забита досками, видны мельчайшие узоры древесины, ручка вырвана «с мясом», вместо нее – черная дыра с острыми краями. В неосвещенном углу двора свален старый линялый хлам – разорванные платья, блузки с оторванными пуговицами, красные босоножки со сломанными каблуками, розовая кружевная дамская вещичка, кукла без глаз, облезшая косметика, исписанные грязные листки… Из-под хлама – женская рука, не то искусственная, не то настоящая. «Ответ».

Сине-сизая бесконечная равнина, на горизонте неровный слабый свет. Женщина, такая же сине-сизая, без глаз, без рта, стоит с опущенными руками. На голове венок из зажженных свечей. «Одиночество».

Скрюченный паук, подвешенный на красной нитке в чьих-то пальцах – снова преувеличенное внимание к деталям: выпученные круглые глаза, мохнатое брюшко и лапки, папиллярные линии на подушечках пальцев… «Судьба».

Были еще изображения парящих в пространстве бесформенных конструкций из металла, дерева, гипса, с открытыми ячейками-окнами, из которых выглядывали глаза, языки, руки. Но в этих смысла он вообще не увидел.

Да…

Федор подошел к окну. Из него была видна парковка, его собственный белый «Форд» и приземистый темно-зеленый с низкой посадкой «Ягуар» – капитан Астахов сказал бы презрительно: «пузотерка». Женщина в черном открытом платье, нагнувшись, доставала из машины сумку и широкополую черную шляпу. Заинтересованный Федор пригляделся.

Она повернулась, взмахнула головой, откидывая длинные пепельные волосы, и пошла к галерее, ступая размашисто и твердо. Федор узнал ее. Это была Майя Корфу.

* * *

– Савелий, а ты знаешь, что такое метареализм? – спросил Алексеев своего друга Зотова вечером за рюмочкой коньяка в «Тутси».

– Читал что-то, – не сразу ответил Савелий. – Это такое направление в поэзии, сравнительно новое… теория динамичного хаоса, подсознание, метафизический потенциал… Вообще-то я не очень в этом понимаю, Федор.

– Я про живопись, Савелий.

– Тут я еще меньше смыслю. А что?

– А ты знаешь, что у нас открылась выставка знаменитой художницы Майи Корфу? Она наша, местная, но сейчас живет в Италии. Майя пишет в стиле метареализма, как говорится в буклете. – Федор вытащил из кармана длинный узкий каталог и протянул Савелию.

Тот взял, внимательно рассмотрел.

– Сегодня я был на выставке госпожи Корфу, – сообщил Федор.

– И что?

– Даже не знаю, что сказать. Если бы я был психоаналитиком, я бы решил, что эта женщина несчастна, одинока, видит мир вверх ногами и сексуально озабочена. И прячется. Но я далек от мысли, что автор и его произведение находятся в гармонии. Часто это просто товар, способ потрафить моде и сделать деньги. Хотя случается и гармония, конечно.

– Почему прячется?

– Почти все персонажи стоят или сидят спиной к зрителю.

– Тебе не понравилось?

– Трудно сказать… Понравилось, пожалуй. Необычно. Она прекрасная рисовальщица с утрированным интересом к деталям. Как по-твоему, Савелий, чем современный художник отличается от живописца старой школы? Эпохи Возрождения, например?

– Техникой, наверное, потом… сюжетами.

– Сюжетами в первую очередь. Те писали библейские и жанровые сцены, пейзажи и портреты, жизнь была нетороплива и размеренна, и живопись ей соответствовала. А сейчас главное динамика и быстрая смена картинок. Чтобы привлечь зрителя, художник изощряется, пугает и фантазирует. Эквилибристика на грани фола. Ты, Савелий, вообще знаком с современной живописью?

– Не очень. Но все это существовало всегда, Босх и еще один… итальянец, очень странные картины.

– Босх был один. А теперь их много – футуризм, космизм, символизм, метареализм и еще много всяких «измов». Такой же всплеск, как в начале двадцатого века, в годы смуты и потрясений. Красиво, зрелищно и, главное, непонятно – открывает простор для умствований. Когда я был в галерее, приехала Майя Корфу.

– Красивая?

– Как тебе сказать… нет, пожалуй. Вернее, не знаю. Интересная, значительная, уверенная в себе женщина. Успешная. Кстати, ее картины продаются в интернет-абстракт-гэлэри «Витро», и цены на них весьма и весьма высоки. Нам с тобой они не по карману. Так что сходи и посмотри, пока не поздно.

– А как ты туда попал?

– Мне рассказала о выставке одна девушка, и я решил посмотреть, чтобы не отстать. А потом сразить ее глубокими суждениями. Вот пока тренируюсь на тебе. А тебе не приходило в голову, что модернизм в изобразительном искусстве интереснее, чем в литературе?

– Я как-то не думал об этом…

– Честной компании! – раздалось у них над головами, и капитан Астахов плюхнулся на свободное место рядом с друзьями. – О чем грустим?

– Федя сегодня был в художественной галерее, – сообщил Савелий.

– С какого перепугу?