ПУНКТИР

Мы очень быстро, в течение года, решили эту задачу. Здесь нам помогли специалисты из Всесоюзного научно-исследовательского института защиты растений (ВНИИХСЗР) – выдали готовую технологию. А мы приспособили её под наше производство и одной работающей установкой обеспечили потребность страны в этом дефолианте. Однако надо было убедиться, что мы производим то, что надо, – что вещество работает. И меня направили в Узбекистан на испытания на хлопке.

Я взял с собой канистру бутифоса в самолет. Тогдашние правила авиаперевозок были намного мягче нынешних, но я и их нарушил, хотя канистра была тщательно и герметично упакована. С пересадками мы с канистрой долетели до Ташкента, а оттуда добрались до Среднеазиатской машиноиспытательной станции (САМИС) под Ташкентом. Здесь испытывали новую сельхозтехнику, новые удобрения и ядохимикаты. Директор станции, дважды Герой Социалистического Труда, очень колоритный и энергичный мужчина, даже с пистолетом в кобуре для пущей убедительности, принял меня, выслушал и говорит – давай попробуем.

Надо сказать, что бутифос действует только на седьмой день после его однократного внесения на поле. Именно тогда опадают все листочки растения, а коробочка с хлопком полностью раскрывается. Иными словами, хлопчатник становится пригодным для машинной уборки. То ли я плохо это объяснил директору, то ли он просто не обратил внимания на мои слова, но они прошли мимо его ушей. Он поручил своим летчикам распылить препарат на поле хлопчатника. Я же, как член экипажа, готовил растворы нужной концентрации. Мы обработали громадное поле. И стали ждать. Но узбеки, как дети, оказались нетерпеливыми. Первые два дня они ходили к полю каждые пять минут. А на третий, увидев, что ничего не происходит, потеряли к нему, а заодно и ко мне, всяческий интерес. И самое ужасное – сняли меня с довольствия.

На седьмой день рано утром в мою комнату в общежитии врывается какой-то человек, хватает меня с постели в охапку, тащит в машину и куда-то везёт, ничего не объясняя. Ну, думаю, сейчас что-то будет, причём что-то неприятное. Но оказалось всё наоборот. Он домчал нас до экспериментального поля, где уже бегал возбуждённый директор станции, приговаривая: «Нет, вы только посмотрите!» А посмотреть было на что: всё поле было белое-белое, как будто ватные облака опустились на землю и накрыли растения. Но это были не облака и не снег, а раскрывшиеся коробочки хлопчатника, который к тому же сбросил все свои зелёные листочки. Всё, как и обещано, – ровно на седьмой день.

Каждое чудо должно найти своё объяснение, иначе оно просто невыносимо.

    Карел Чапек

Восторгу не было конца. Меня опять усадили в машину и повезли в Дом приёмов – отмечать это радостное событие. Сначала меня поили чаем без всего. Потом принесли сахар – и был чай с сахаром. Потом принесли конфеты – был чай с конфетами. Потом принесли печенье – был чай с конфетами и печеньем, и я подналег на них, потому что сильно проголодался. Когда принесли яичницу, я смог её съесть с трудом – желудок был забит сладостями. И вот когда у меня было уже полное пузо, на празднование приехал директор станции – и вынесли шашлыки и плов. Я говорю – ужас, у меня не осталось места в животе для плова! А мне говорят – а ты сходи за угол и освободи место для плова, дело житейское. Дело, конечно, житейское, более того – с давней историей со времён Нерона и Лукулла. Но зачем же перед обедом кормить сладким? Оказалось, что это обычный порядок застолья в Узбекистане. Начинают с чая и медленно, постепенно втягиваются в процесс в ожидании главного блюда. Но поскольку все узбеки знают местные порядки, то они и пьют чай, соответственно, в расчёте на главное блюдо. У них место для плова всегда остаётся. А я не столько пил чай, сколько с голодухи «ел» его с печеньем и конфетами.

Испытания, включая застольное, прошли успешно, я вернулся в Волгоград совершенно счастливый, а вслед за мной приехали гонцы из Ташкента с чемоданом денег – за бутифосом. Потом на протяжении многих лет Узбекистан использовал бутифос на полях и благодаря этому волшебству значительно освободил студентов и школьников от ежегодного ручного сбора хлопка – теперь хлопок могли убирать машины.

Чудо стеклянное и чудо радиационное

Все задания на производство новых химических продуктов наш завод получал от своего министерства, которое держало руку на пульсе химизации и точно знало, какие из них потребуются той или иной отрасли сегодня, завтра и послезавтра. Например, в середине шестидесятых озадачились производством полимеров, а для их изготовления нужны были эмульгаторы. Где их взять? Сделать. Кто сделает? Волгоградский химический завод. Так это задание попало в мои руки и в мой новый цех, начальником которого меня только что назначили.

В те времена существовали НИИ и проектные организации, которые не только разрабатывали технологию производства нового вещества или продукта, но и проектировали установки и цеха, выдавая предприятиям соответствующую техническую документацию. Тогда сотрудник ГосНИИХлорпроекта, профессор Абрам Иосифович Гершанович придумал, как получить эти эмульгаторы из парафина. Проблему с исходным сырьём мы решили быстро: Грозненский НИИ, его в то время возглавлял Саламбек Наибович Хаджиев, сделал для нас прекрасный парафин, из которого получался великолепный эмульгатор. Итак, сырьё есть, технология есть, надо запускать цех. Но цех спроектировали с ошибками.

Все чудеса большой химии вырастали и вырастают из фундаментальной науки. С учёными Сергей Викторович сотрудничал и дружил на протяжении всей своей профессиональной карьеры. На фото в центре – президент Академии наук СССР А. П. Александров беседует с министром Л. А. Костандовым. Слева – Сергей Викторович.

Мы стали думать, как улучшить проект, как сделать цех современным. И тогда нам организовали командировку в ГДР, где уже работало подобное производство в компании LEINA-WERKE. Мне повезло – в моей делегации был Дмитрий Андреевич Логинов, который работал в Германии после окончания войны экспертом по вывозимому оборудованию. В Германии его хорошо знали и уважали, потому что он помогал немцам выжить в голодное послевоенное время. Поэтому нам добросовестно показали этот цех.

Мы всё восприняли, переварили и придумали свою версию этого производства – стеклянную. В буквальном смысле этого слова. Все части реактора, которые можно было сделать в стекле, мы сделали. Но не только. Вся обвязка и массопроводы тоже были стеклянными. Почему? Две причины. Во-первых, синтез эмульгатора проходил при облучении ультрафиолетовым светом, поэтому стеклянные стенки были очень кстати. А во-вторых, быстро выяснилось, что сталь, контактирующая с реагентами, катализирует нежелательные побочные реакции, сильно загрязняет конечный продукт и делает процесс малоуправляемым. В каком-то смысле у нас получилась гигантская лабораторная установка – ведь в лабораториях работают со стеклом, отличным инертным материалом. К слову сказать, переход от лабораторного стекла к металлу промышленных реакторов часто ставит крест на технологии, потому что металл и стекло – две разные сущности. Приговор в таких случаях известен – процесс не масштабируется.

За год мы всё сделали и запустили процесс. У нас получилось очень красиво. А красота, как известно, функциональна, и наша установка работала идеально. Мы получили великолепный продукт, а я – орден Знак Почета, мою первую правительственную награду. Мне было всего 26 лет.

Слух о нашем стеклянном чуде быстро распространился, и ко мне приехал Рафаил Вачаганович Джагаспанян из ГосНИИХлорпроекта, профессор, начальник отделения в институте. Человек, который мечтал использовать в химических процессах ядерную энергию. И он меня убедил в том, что это не только заманчиво, но и возможно. За полтора года мы сделали уникальный радиационный химический реактор. Это был большой вертикальный реактор вытеснения диаметром метра три и высотой метров двенадцать. Внизу, под аппаратом, было хранилище радиоактивного кобальта-60. Специальные механизмы подавали небольшие шарики из радиоактивного кобальта, чередуя их с шариками из нерадиоактивного материала, в полый вертикальный стержень, который пронзал реактор сверху донизу. Шарики из кобальта облучали реакционную смесь, не вступая с нею в контакт. Надо сказать, что физики-ядерщики постарались тогда на славу – защита была стопроцентной, никакой радиоактивной грязи, никакой радиоактивности у продуктов реакции. А делали мы по этой технологии эмульгатор для производства полимеров.

Жизнь – не страдание и не наслаждение, а дело, которое мы обязаны делать и честно довести его до конца.

    Алексис де Токвиль

Впрочем, процесс был для нас новый, и неприятность не могла не случиться. Однажды возникла нештатная ситуация – из рабочей и защищенной зоны выпала часть радиоактивных шариков. Их выгребали вручную, в том числе и я. И это стоило мне красивой шевелюры, которая так нравилась моей жене: в свои 26 лет я начал стремительно лысеть.

Наш реактор как выдающееся достижение демонстрировали на ЭКСПО-67 в Монреале, где он получил золотую медаль. Специалисты говорили, что это был первый подобный реактор в мире. Глядя на нынешнее состояние отечественного химпрома, трудно поверить, что когда-то мы предлагали и воплощали самые передовые химические технологии в мире. Ещё более удивительно, что тогда мы воспринимали это как само собой разумеющееся. Наша страна первой отправила человека в космос, первой запустила атомную электростанцию, что уж говорить о химическом реакторе, пусть и радиационном, – обычное дело! Теперь каждый раз, бывая на ВДНХ, куда переехал наш монреальский павильон, я вспоминаю мой радиационный реактор.

Это чудо, увы, не сохранилось. В конце семидесятых трусливые люди решили убрать его от греха подальше. А теперь я вижу, как в научной литературе тема радиационно управляемых химических реакций применительно к промышленности набирает обороты. Интересно, знают ли нынешние разработчики и исследователи, что 50 лет назад такой реактор успешно работал и был гордостью советского химпрома?

Кстати, этот реактор стал ещё одной ступенькой в моей карьере: мою работу оценил новый директор завода и забрал меня к себе начальником технического отдела и исполняющим обязанности главного инженера.

Тяжёлое наследие

В 1965 году на завод пришёл новый директор, Владимир Михайлович Зимин. Он был старше меня на семнадцать лет и к тому времени уже успешно поработал директором химико-технологического техникума и директором филиала Государственного научно-исследовательского института органической химии и технологии (ГосНИИОХТа) в Волгограде. В министерстве ценили его как организатора и потому бросили на сложнейший участок – директором нашего завода, который работал явно неудовлетворительно и оброс множеством проблем. Владимир Михайлович формировал команду единомышленников, чтобы заняться серьёзной реорганизацией завода, и предложил мне должность начальника технического отдела. У себя в кабинете он устроил мне небольшой технологический экзамен, сказал, что удовлетворён ответами, и попросил изучить ситуацию и подготовить предложения по реорганизации технических служб.

Через месяц основательного знакомства с заводом все его тяжёлые проблемы стали мне очевидны. С одной из них, если не главной, я уже сталкивался. Это – пьянство. Спирт на заводе лился рекой и стал денежной единицей для расчётов внутри и вне завода. Пили практически все, везде и всегда. Какая уж тут дисциплина и техника безопасности! Смертность на заводе от несчастных случаев в среднем составляла 15–17 человек в год, то есть каждый месяц кто-то погибал. Дисциплина технологическая тоже оставляла желать много лучшего: завод был одним из главных загрязнителей воздуха, воды и почвы Волгограда.

Это было тяжёлое наследие войны. Тогда завод выпускал очень много опасной продукции для фронта – хлор, хлорную известь, иприт, коктейли Молотова, сигнальные осветительные бомбы… Одних коктейлей Молотова сделали 22 миллиона бутылок. Готовили их на совесть, чтобы горело так горело. В качестве самовоспламеняющегося компонента в бутылки с горючей жидкостью вставляли ампулы с белым фосфором. Когда бутылка и ампула внутри разбивались, начинка ампулы самовоспламенялась и поджигала горючую смесь, керосин например. Если фосфор не очень подходил для зажигания, то рабочие на заводе просто сливали его себе под ноги, хотя знали, что белый фосфор – сильнейший яд. Когда я уже работал главным инженером, мы извлекли из земли на территории завода более тысячи тонн фосфора.

Владимир Михайлович Зимин

Все эти продукты для фронта изготавливали буквально вручную, не считаясь ни с какой техникой безопасности – о ней никто и не задумывался, ковали победу любой ценой. Огромная армия профинвалидов, тех, кто во время войны работал на заводе, стремительно вымирала на моих глазах – они массово уходили из жизни.

А чем кормили людей? Голодала вся страна. А на химическом заводе был этиловый спирт, дешёвый и доступный. На самом деле, спирт – это пищевой продукт с высокой калорийностью. Пить спирт – всё равно что есть сахар ложками. Вот его и пили вместо еды, забрасывали горючее в топку своего организма, чтобы были силы работать. Начальство против такого порядка вещей тогда не возражало, потому что главным была победа, а алкоголизм – дело десятое, потом разберёмся. В результате множество людей стали зависимыми от алкоголя.

Наш директор был боевым офицером – вся грудь в орденах. Он попал на фронт, будучи студентом четвёртого курса Ивановского химико-технологического института, прошёл командиром противотанкового дивизиона две войны, Великую Отечественную и Японскую. Воевал отчаянно и решения всегда принимал волевые и окончательные. Изучив заводскую ситуацию, он пригласил меня для разговора и заявил: «Мы должны за одни сутки сменить всех начальников цехов. Рыба гниёт с головы. И эти головы надо убрать, иначе ситуацию не выправим. Дай мне список тех, кого считаешь возможным назначить начальниками технологических цехов».

Первое детище Сергея Викторовича как руководителя на заводе в Волгограде – технический отдел завода, переименованный в народе в «отдел тех».

В то время у нас был 51 цех. Я уже знал всех инженеров на заводе и, честно говоря, засомневался в разумности решения директора. Но мои сомнения он даже не стал обсуждать. Правда, тогда мне удалось отстоять одного начальника цеха – я был уверен, что мы с ним справимся. Но ошибся, признал, что был не прав, и через три месяца пришлось и его заменить. Так что решение директора было в каком-то смысле гениальным и очень эффективным. К руководству цехами пришли надёжные и здоровые люди, в основном – молодые. И ситуация стала быстро меняться в лучшую сторону.

Что стало с бывшими начальниками цехов? Всё как-то разрешилось к общему удовлетворению. Многие ушли на пенсию, поскольку в нашей отрасли мужчины на пенсию уходили рано, в 50 лет. А некоторых, наиболее деятельных, мы просто отлучили от спирта. Вот, например, была у нас троица из трех Иванов, которую мы называли БИБИСИ – Белицкий Иван, Беломутцев Иван, Свиридов Иван. Мы поручили им цех бытовой химии, который вывели за территорию завода, там спиртом уже не пахло, и они прекрасно справлялись.

Конечно, пьянство было не единственной проблемой, но самой болезненной. Однако нам также предстояло что-то предпринять, чтобы повысить грамотность наших инженерно-технических работников – новых молодых начальников цехов, их квалификацию, а ещё разобраться со всеми экологическими проблемами, порождаемыми заводом. Впрочем, понятно, что второе связано с первым. Об этом я расскажу в следующих новеллах.

Неважно, с какой скоростью ты движешься к своей цели, главное – не останавливаться.

    Конфуций

Здесь же, завершая рассказ о «Тяжёлом наследии», хочу сказать, что реформы нашего директора привели к быстрым результатам буквально на всех фронтах, что и неудивительно – ведь кадры решают всё. Министерство, учитывая такой прогресс на предприятии за короткое время, пригласило Владимира Михайловича Зимина на должность начальника научно-технического управления министерства. Он уехал в Москву будучи моим начальником, а потом я приехал в Москву и стал его начальником. Ситуация, конечно, некомфортная, причём для обеих сторон. Но мы быстро с ней справились и оставались друзьями до последних дней Владимира Михайловича.

Инга: второй голос

Большинство заводских работников жили вблизи завода в Бекетовке и знали друг друга, как в большой деревне. Все заводские новости обсуждались вечерами на лавочках у подъездов, в очередях в магазинах. Молодые мамы, гуляя с колясками по посёлку, разносили заводские сплетни, рассказанные мужьями по большому секрету. Новости разлетались мгновенно, и зачастую решения о предстоящих назначениях и увольнениях до соседей доходили быстрее, чем до самих «героев».

Так до меня донеслись слухи, что Сергея прочат на должность начальника технического отдела. Как же я расстроилась! Сергей уже стал отличным технологом. Я видела, с каким интересом, даже азартом он бежал на работу, а по выходным встречался со своими коллегами, чтобы покумекать над технологическими схемами. И вдруг – техотдел с его бумажной рутиной, согласованием техрегламентов. Как же мне стало за него обидно! Еле дождалась Сергея с работы и набросилась с вопросом – неужели нельзя отказаться от такой работы? Навсегда запомнила его недоумённый взгляд. «Не понимаю, чего ты всполошилась? Я считал тебя довольно умной женщиной, а ты, оказывается, не понимаешь простых вещей. Ты только представь, какие возможности даёт эта работа. Сейчас я занимаюсь одним производством, а тут – десятки! Один отдел рационализации и изобретательства чего стоит. Да тут просто тысяча возможностей сделать наш завод во много раз более значимым!»

Скорее всего, это не совсем те слова, что я услышала, но смысл именно в этом – широкий простор для творческой работы. И действительно, уже через несколько месяцев Сергей создал команду единомышленников, и техотдел по-настоящему стал центром технической и технологической мысли на заводе. Бумажная работа превратилась в творческую. Работники этого отдела, дожившие до наших дней, с восторгом вспоминают об этом времени как лучшем в их профессиональной биографии.

Сто патентов в год

Преодолев проблему пьянства, мы взялись за следующую, не менее серьёзную – грамотность заводских инженеров и техников. Здесь тоже нужно было найти неординарные решения, чтобы пробудить в сотрудниках желание учиться. А учиться было необходимо, ведь подавляющее большинство инженеров имели за плечами только техникум. С таким багажом трудно рассчитывать на развитие и модернизацию наших производств, на внедрение новых технологий.

Я понимал, что решить эту проблему внутри завода не получится, нужно использовать ресурс внешнего мира. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что многое из того, что я тогда предлагал и делал, было следствием юношеского максимализма и не всё принесло ожидаемые результаты. Но многое-то удалось! Важно, что директор всячески меня поддерживал, поощрял все мои идеи, даже самые экстравагантные. Вообще, он никогда не занимался мелочной опекой и легко делегировал полномочия, во всяком случае – мне. Поэтому моё предложение без малейшей задержки превратилось в приказ, согласно которому все инженеры получали один «свободный» день. Этот день они должны были провести в роли практиканта на любом другом предприятии Волгограда, причем не химического профиля. Понятно, что в первую очередь это были предприятия пищевой промышленности, на которых, между прочим, химии достаточно. Но не только.

Все эти патенты Сергея Викторовича были внедрены в промышленности с колоссальным экономическим эффектом. Медаль «Заслуженный изобретатель» он считал одной из наиболее значимых в своей жизни наград.

Моя идея убивала двух зайцев. Во-первых, мои сотрудники видели, для кого мы производим химические продукты и как их используют на предприятиях других отраслей промышленности. А во-вторых, они примечали и усваивали интересные технические решения, которые вполне могли пригодиться и на наших производствах. Ведь промышленные предприятия, что бы они ни производили, используют сходное оборудование, сходные процессы и опираются на одни и те же физические и химические законы. Возьмите майонез и маргарин – это же сложнейшие химические производства! Создание устойчивых эмульсий, гидрогенизация жиров и масел, переэтерификация – все эти технологии понятны и близки сердцу инженера любого химического завода.

Не скажу, что это дело сразу прижилось. Поначалу приходилось следить за тем, чтобы сотрудники использовали «свободные» дни по назначению. Но на самом деле это было в их интересах, потому что следующим требованием стало обязательное участие всех инженеров и техников в рационализаторской и изобретательской деятельности. По тому, что они предлагали, становилось ясно, кто из них чего стоит и пошли ли эти свободные дни-практики им впрок.

Конечно, это была обязаловка. Тогда мне по молодости казалось, что это так просто – что-то изобрести, сложнее – сделать. Уже потом я понял, что не все люди способны придумывать, но это нисколько не делает их хуже, они могут быть при этом прекрасными специалистами и доводить до ума чужие идеи. Обязаловка по части рационализаторской работы всё же сыграла свою положительную роль, потому что позволила выявить круг творческих людей. Человек так устроен, что иногда надо дать ему пинка, чтобы в нём проснулся интерес и он начал реализовывать свои способности.

А потом мы первыми в стране ввели технологический аудит – инженеры одного производства в течение двух-трех дней изучали другое производство внутри завода, искали несовершенства и выдавали свои предложения, что с этим делать, как бы они сделали. Такой незамыленный взгляд часто даёт хорошие результаты, порой неожиданные. И действительно, некоторые инженеры предлагали настолько дельные вещи, что мы понимали – это его производство, и переводили в этот цех ко всеобщей пользе. Очень важно совмещать интересы и возможности инженера и цеха, и нам это удавалось.

Жизнь – не бремя, а крылья творчества и радость; а если кто превращает её в бремя, то в этом он сам виноват.