Протянуть на ладони простую приманку,
И судьбу на квадрате картонки всучить?
Мне неведома радость надежности сытой.
Я помню тот миг,
Я знаю тот вкус,
Когда дичь неостывшая свежедобыта.
Я это постиг,
И я не вернусь.
Не вернусь. Не приду. Не явлюсь. Не приеду.
Хоть полвека минует. Хоть вечность пройдет.
Не заманит меня ни карминовый рот,
Ни уютные сети ворсистого пледа.
Мне немыслим покой бессловесной поживы.
Спалю все мосты.
Развеется дым.
Пилигримом уйду от идиллии лживой.
Срывая жгуты,
Стану иным.
Может, ты принимаешь меня за другого,
И швыряя мне кость как голодному псу,
Ожидаешь, что я тебе сам принесу
Уцелевший парфорс из обрывка цепного?
Незнакома мне преданность рабских служений —
За годами года,
За делами дела.
Вечный странник свое продолжает движенье.
Дорог череда,
Хляби и мгла.
Может ты возомнила себя Прометеем,
Что слепому дарует живительный свет?
Только я не нарушу светилу обет,
И победу не дам искусителю-змею.
Союз одиночества и желанья.
Туда, где я не был!
Стремление. Путь.
Освещает предвестницу ожиданий —
Дорогу под небом
Звездная ртуть.
Варвара прикусила губу и из глаз у нее покатились слезы облегчения. Она еще не совсем понимала, как выпутаться из неловкости, но уже начинала дышать. Обращение все равно было слишком бьющим в цель. Выручил сам Сергей:
– Да полно Вам, Варвара Михайловна, – он снова отодвинул стул, сел и занялся трубкой. – Это действительно мальчишеские стихи, не стоят они таких переживаний. Господа! Прошу не судить строго, это написано не менее пяти лет назад.
Раздались аплодисменты.
***
Утром Лиза все выглядывала во двор – не едет ли Нина. Оказывается, она очень по ней скучала. Это было не совсем ясно до Мимозовского пикника, но после того разговора Лиза хорошо поняла насколько ей не хватает подруг. Особенно Нины. То, что можно было принять за тоску по привычному укладу жизни, за обычную тяжесть любых перемен, на поверку оказывалось нехваткой чего-то важного и значимого. Лиза чувствовала, как после нескольких сказанных тогда наедине фраз, она получила неимоверное облегчение и какую-то уверенную опору. Поддержку. Хотя, вспоминая подробности, она понимала, что поддержка тогда нужна была больше самой Нине, но как-то так само собой получалось. Ее голос, ее слова, ее уверенность, характер, сила.
Зацокали копыта, послышался звук открываемых ворот, и колеса заскрипели по песку. Приехала подружка!
– Ну, здравствуйте, здравствуйте! Показывай, Лиза, как ты живешь. Здравствуйте, милая Егоровна! Сколько я про Вас слышала! Как изволите величать?
– Здравствуйте, барышня! Какая черненькая! – Егоровна, конечно же, не могла пропустить приход гостьи и стояла в проеме двери кухни. – А худющая! Моя-то как тростинка, а Вы уж, прямо совсем, сейчас переломитесь. Егоровной так и зовите, как Лиза. Я вам сейчас пирогов да чаю! Проходите.
Девушки попили чаю в столовой, потом Лиза показала Нине папин кабинет и книги, гостиную с инструментом, и они собрались в ее комнату.
– А как же Вы хорошо по-нашему говорите, – Егоровна все не уходила, сопровождая их из комнаты в комнату. – А вроде не русская.
– Егоровна, так меня увезли из Грузии, когда мне было пять лет. Я боюсь, мне сейчас родной язык вспоминать с учителем пришлось бы, – засмеялась княжна, а Лиза насторожилась.
– Ну, ступайте, шепчитесь, а я на кухню пойду. Обедать-то у нас станете, Ниночка?