В поисках счастья

– Если что, я вам его не выдавал, Окей?

– Само собой.

– Скажите, а вы для чего меня всё это спрашивали? Тоже революционной деятельностью занялись?

– Нет, что вы. Я просто книгу пишу. Про счастье. Вот, материалы собираю от самых разных людей. Что ж, спасибо вам. Хорошего вечера.

– Да не за что. До свидания, – с некоторым недоумением попрощался гендиректор.

«Надо же, Гена, – размышлял Философ, лёжа в номере на кровати. – Похоже, это действительно он. Никогда бы не подумал. Завтра надо будет с ним поговорить, всё разузнать. Надо же, Генка».

Спустя какое-то время Станислав, радостный от того, что нашёл единомышленника, привстал, вынул блокнот и ручку из тумбочки и начал писать:

«Счастье, как, в сущности, и любой другой процесс, состояние, явление, сперва нарастает, доходит до максимума, а затем начинает уменьшаться, заменяясь несчастьем. То, в свою очередь, проходит аналогичный путь, в конце переходя обратно. В результате получается что-то вроде синусоиды, или чередующихся чёрных и белых полос зебры. Но именно «что-то вроде», потому как в неком абсолютном исчислении (если оно в принципе возможно) эти взлёты и падения могут не совпадать, а определяются в большей степени лишь в сравнении с соседними минимумами и максимумами. И именно это сопоставление собственно помогает понять, «плюс» это, или «минус», т.е. без предыдущего горя не было бы нынешней радости, мы бы её попросту не заметили. Такая вот диалектика».

После недолгих раздумий большую часть этих изысканий пересёк чернильный крест, порождённый мыслью, что об этом писалось и говорилось уже тысячу раз. Далее было продолжено:

«Различие людей есть и в том, какой ширины полосы на этой пресловутой зебре жизни. У кого-то они узкие, тонкие и часто сменяют друг друга, у других, напротив, длятся долго и широкие. Есть ещё и амплитуда волн, то есть, как далеко они поднимаются и опускаются. И что-то подсказывает мне, что у первых она меньше. А вот суммарная их длина (читай продолжительность жизни) наоборот больше. Возможно природой, или Всевышним как бы заложено определённое количество, помноженное на качество, счастливых моментов, которые человек должен пережить.

«Узкополосные» – это меланхолики. В их состоянии всё часто меняется, не успев толком развиться. Но жить они должны дольше. Они осторожнее, менее экстремальны, у них меньше половых гормонов, подавляющих иммунитет. Питаются чаще, малыми порциями, что полезно. Короче говоря, есть целый ряд фактов, свидетельствующих об этом.

Вторые – это сильные. У них, соответственно, всё наоборот.

Вопрос о том, как формируется это различие – человек сам меняет в соответствии со своим укладом окружающий мир, или попросту воспринимает его так, как в нём заложено – уже совершенно другой вопрос, и зависит в первую очередь от наших представлений о первичности сознания и материи».

– Ты чего там писанину развёл? – спросил Фёдор. – Опять книгу свою пишешь?

– Её самую.

– В службу порядка-то хоть ходил, писал «заяву»?

– Не, не ходил.

– А чего?

– Да всё равно не найдут.

– Напрасно. У нас вот у мужика на работе квартиру «обнесли», он обратился, так нашли, и почти всё вернули.

– Да ладно. Потерял-то всего пять долларов да телефон старый.

– Ну, дело твое.

16.10.

– О, Гена, здорово, – повстречал Станислав друга в коридоре университета.

– Привет.

– Слушай, можно тебя на пару минут.

– Конечно.

– Только не здесь. Давай в моём кабинете поговорим.

– Ну, пойдём. А что за конспирация?

– На всякий случай.

Они зашли внутрь, хозяин помещения закрыл дверь на ключ.

– Ну, чего хотел? – немного раздражённо спросил приведённый, который явно куда-то спешил.

– Я тут тебя не так давно на улице видел. Из банка «Гранд» выходил. Ты там что делал?

– Я? Да… Не помню уже… Вроде кредит хотел взять. Да. Кредит.

– Понятно. Слушай, а что ты думаешь об Ахмеде?

– Об Ахмеде. Ну не знаю даже. Здесь нам говорят, что он террорист. А ты сам-то что думаешь?

– А я вот что, – ответил Станислав и протянул собеседнику, бумаги с Нижнего этажа.

– Это что?

– Почитай.

Геннадий пробежал глазами первые два листа, затем сделал то же самое с последним.

– Так ты что, тоже несогласный?

– Да. Только я, правда, сам себя революционером называл, но можно и так.

– А из какой группы?

– В том-то и дело, что ни из какой. Одиночка. Но хотел бы к кому-нибудь примкнуть.

– Ну что, отлично. Тогда отменяй свой сегодняшний факультатив, дожидайся меня, и вместе пойдём, я отведу.

– Куда?

– На конспиративную квартиру. Мы там собираемся.

Два друга-революционера проехали три остановки на автобусе, затем пошли пешком. Попутно были посещены пара магазинов, с единственной реальной целью выявить возможную слежку, и, если она наличествовала, избавиться от неё. Философ поначалу периодически воровато оглядывался, но более опытный коллега быстро сделал по этому поводу замечание.

Во дворе показался высокий дом, номер двадцать один по Двенадцатой улице. С виду обычная многоэтажка, ничего особенного. Внизу – магазинчик продуктовый, выше – квартиры. Подпольщики зашли внутрь, поднялись на третий этаж. Геннадий четырежды нажал на кнопку слева от двери с табличкой «25»: три коротких звонка и один длинный.

– Кто? – донеслось оттуда.