Хроники Ворона. Книга первая

Невысокая рыжая девушка со спортивной фигурой излучала жизнерадостность. Динкель слышал ее игривый смех, и он доставлял ему удовольствие, но лишь тогда, когда хромой жонглер закрывал глаза. А когда они были открытыми, он ощущал лишь страдания. Потому что видел, как Флави обнимает за талию Эмиль. Высокий, смазливый, мускулистый акробат, одна из главных звезд труппы. Он и Динкель ненавидели друг друга.

«Почему? Почему она выбрала его, а не меня? Я ведь чувствовал, что нравлюсь ей. Неужели это из-за моей хромоты и шрамов? Неужели красивые всегда должны быть с красивыми, а страшные… одни?»

При беглом взгляде на Динкеля действительно могло показаться, что он не слишком красив. Но даже так было понятно, что он при этом вовсе не олицетворение уродства. Да, он был не очень высок – рост его был средним; да, он хромал на левую ногу из-за травмы бедра; да, его физиономия была испещрена шрамами, а длинные волосы, хоть и были всегда чистыми, никогда не причесывались. Но все же при внимательном рассмотрении бросалось в глаза то, насколько правильными когда-то были черты его лица, а также то, насколько красивой без хромоты раньше была его фигура, нынче лишенная изящества, но сохранившая стальную мускулатуру, только теперь в изломанном обрамлении.

Война ни для кого не проходит бесследно, и Динкель знал это как никто другой.

Троица артистов, среди которых были Флави и Эмиль, подошла к краю палубы, остановившись в паре метров от Динкеля.

– Я никогда не видел, чтобы зрители так тепло принимали клоунов! Они реагировали так, будто видели их впервые! Воистину, дикари, а не люди живут в этой Кадии!

– Ну хватит ворчать, Эмиль! Тебе все равно досталось больше всех оваций!

– Я и не ворчу, Жак! Просто подмечаю, что в Кадии живут дикари!

– Это Кадилия, а не Кадия! Эх, когда ты уже перестанешь нарочно коверкать это название?

– Да какая разница? Кадилия – дебилия, Кадия – шмадия! Какая разница? Платят везде одинаково.

Флави вдруг рассмеялась, найдя, по всей видимости, забавным ворчание своего мужчины. А затем подключилась к разговору:

– Ты неисправимый циник, – подметила она.

– Но с тобой-то я не такой. – Эмиль изобразил заигрывающую улыбку.

– Со мной просто невозможно быть циничным, только поэтому со мной ты не такой.

Флави любила ходить с распущенными волосами, но на этот раз взяла с собой на палубу изящную черную заколку в виде бабочки – на случай, если ветер усилится и начнет трепать ее локоны.

Но вдруг, рассмеявшись из-за какой-то рассказанной Жаком шутки, Флави потеряла концентрацию и выронила свою заколку из рук, и та упала прямо в морскую воду.

– Ах! Это моя любимая заколка! – Флави выглядела очень расстроенной.

– Не огорчайся, Флави, мы купим тебе новую. – равнодушно посмотрев на волны, ответил Эмиль.

– Это был подарок моего отца. Жалко, очень-очень жалко.

– Пойдемте обедать, друзья. Морской воздух жутко разжигает аппетит, – произнес Жак.

– Да, пойдем Жак. Я голоден как зверь, – согласился Эмиль.

Опечаленная Флави, понурив голову, промолчала.

Троица направилась в каюты. И никто из них не услышал, как в воду упало что-то еще. Что-то, куда более крупное, чем заколка.

***

Флави быстро поела и пошла на палубу уже одна. Эмиль и Жак все еще обедали и, как всегда, о чем-то спорили, а ей невыносимо хотелось еще посмотреть на море. Через сутки они уже будут на суше, и никто не знает, когда теперь им доведется отправиться в подобное этому путешествие. Флави ценила каждый миг, проведенный на палубе, да и в целом каждый миг своей жизни. Искренняя и веселая девушка, она умела радоваться малому, удивляться вещам вполне обычным, получать наслаждение от развлечений земных и не изощренных, а также вселять оптимизм в каждого человека, который имел счастье с ней общаться. Даже в самого побитого жизнью.

Когда Флави снова оказалась на палубе и направилась к ее краю, путь ей преградил другой артист из их труппы.

Перед ней, такой же угрюмый, как и всегда, стоял хромой жонглер Динкель, которого за спиной постоянно оскорблял ее парень Эмиль. И за которого она постоянно заступалась, ибо чувствовала к нему странную симпатию. Флави знала о чувствах Динкеля по отношению к ней, так как он уже намекал ей на их присутствие. Но она его побаивалась, потому что он отличался от всех людей, которых она знала. Тем необъяснимей казалась ей собственная симпатия к этому человеку – хромому, изрезанному и часто мрачному. А теперь еще и мокрому.

Динкель протянул Флави ладонь. В ней была заколка в виде бабочки, столь дорогой для Флави подарок ее отца, который она так неловко умудрилась уронить в воду.

– Возьми, Флави. Не теряй ее больше.

Она раскрыла рот от изумления и взяла заколку. Рассмотрела еще раз. Глаза ее не обманули – это действительно была та самая заколка.

В то время как Флави рассматривала заколку, Динкель, не дождавшись от нее хоть какого-нибудь слова, обошел эту рыжую девушку и отправился в свою каюту, хлюпая намокшими сапогами.

Очнувшаяся от удивления Флави, не найдя слов, способных выразить всю ее признательность, смотрела уходящему жонглеру вслед со смесью благодарности и все той же необъяснимой симпатии. Но было в этом взгляде что-то еще. Что-то еще…

«Она все еще с Эмилем. Она будет с ним всегда. Хоть он и не прыгнул ради нее за борт».

***

Труппа остановилась в двадцати милях к юго-востоку от города Навия, что являлся их домом. Был ранний вечер, и циркачи тратили его на посиделки у костра, пьянство, карты и пение песен. Беззаботная и веселая жизнь, скажет кто-то. И будет отчасти прав.

В те немногие минуты, когда Динкель не думал о Флави, он становился веселым и жизнерадостным человеком – настоящей душой любой компании. В труппе почти все обожали его и всегда собирались у костра, когда он начинал играть на своей лютне, напевая при этом самые различные песни, коих он знал великое множество: от тонкой любовной лирики до героических баллад, от глубокомысленных поэм до кабацких матерных напевов.

И что бы ни играл одаренный абсолютным музыкальным слухом и невероятно ловкими пальцами Динкель, все собравшиеся вокруг него люди всегда завороженно слушали его песни, предаваясь воспоминаниям, и восторженно подмечали способность прикасаться мелодией и голосом к струнам души, словно она тоже была инструментом в его руках.

В этот раз была любовная лирика:

По улицам кривым и одиноким,
Сроднившись с тьмой и душу в ней укрыв,
Он шел своей неправильной походкой
И грустной песни вспоминал мотив…

А ночь полна зловещих приключений,
Полна случайных, судьбоносных встреч,
И в переулках может ждать погибель,
А может кто-то за собой увлечь…

И странно было той холодной ночью
В них встретить деву краше, чем заря,
Но подойти к ней было все ж опасно,
Такая может душу сжечь дотла…

Он подошел неправильной походкой:
«Вы заблудились, проводить нельзя?»
В ответ увидел милую улыбку:
«Я заблудилась, видимо, не зря».

Уже давно тот вечер канул в лету,
Но лужи помнят все же их шаги,
И помнят они каждую слезинку,