что испуги стаи чаек
стынут сталью кораблей
среди пирсов, среди кнехтов,
среди замерзших, как пальцы,
над колючей шерстью моря
кранов, мостиков и рей.
Мы не станем, мы не будем
возвращаться в утро буден,
мы найдем под фонарями
сто придумок, сто затей
старой сказочной Одессы —
халамидницы, повесы —
удивительной столицы
удивленных кораблей.
* * *
Ближних Мельниц говор грустный,
Дальних – лай и перебранка,
запах рыбы и акаций
над лукавой Молдаванкой.
У прохожих красны рожи
от жары. Глаза устали.
Тары-бары – разговоры
миллионными устами.
Ах, одесские приметы:
детвора с картин Брюллова,
Куинджи луну с картины
притопил за волноломом.
Между берегом и молом
море – грех с картины Босха.
Вибрион эль-тор – нокдаун
неспортивной жизни бокса.
Лодки втиснуты в загоны.
Волны слизывают сонно
след от днищ, а вслед за следом —
гальку, раздевалку, город…
Постепенно, постепенно,
словно два больших удава,
слева – море, справа – небо, —
и Одессы не бывало.
* * *
Над Мертвым морем
алая звезда
смеясь, восходит.
Ангелы сгорают,
Свистят предсмертно,
Взглядами скользят
по нашим лицам,
словно текст читают
на ангельском.
…На идиш, на иврите…