Под пальмою

Но вместо ответа домочадцы шейха послали осаждающим пули, которые показали, что боевого снаряда у них довольно.

Беразгунцы ездили подле башни…

– На ружейный выстрел мирза, на ружейный выстрел.

– Потом составили они совет: чем напрасно терять нам свою кровь, брать башню приступом, мы лучше дождемся ночи и запалим башню с шейхом.

«Аферин» (браво)! закричал совет. Так и решили. Оставив около башни караул, сами пошли отдохнуть. Что думал и делал в это время шейх Абд-уррасуль, я не знаю, только должно быть он не понимал и все ждал помощи от своих из Абушехра. Помощь-то не пришла, а пришла темная ночь, верный друг беразгунцев. Заранее наготовленные деревья были стащены к башне и в темноте ночной сложены подле самых стен ее. Шейх и его домочадцы слышали шум и возню около своей тюрьмы, и стреляли несколько раз наугад, но остановить работ не могли, хотя и ранили двух человек. Вдруг башня вспыхнула ярким пламенем, всю окрестность осветило, на небе встало мерцающее зарево: то беразгунцы зажгли лес вокруг башни.

Шейх бился как лев в западне, но ничего сделать не мог: выстрелы его и домочадцев не достигали до осаждающих, которые издали смотрели на пожирающее пламя, постепенно поднимавшееся к небесам.

«Аман»! кричал теперь Абд-уррасуль, но голос его терялся в буре пожара и криках торжествовавших беразгунцев.

Тогда шейх с домочадцами принялись отваливать камни и мусор от дверей башни, но усилия их были тщетны: то, что натаскали в течение целого дня, они хотели разобрать в полчаса.

«Где твои арабы? кричали беразгунцы: пусть они помогут. тебе теперь!»

Из башни раздавался общий крик проклятия, перешедший потом в вопль отчаяния.

Когда дым и смрад распространились по нижнему этажу башни, шейх со служителями перебрался наверх. При пылающем зареве в выси рисовались какие-то темные фигуры, перебегавшие от одного края к другому, с поднятыми руками, и наклонявшиеся часто через край, как будто с намерением прыгнуть на землю… Но земля была далеко, и притом же ее покрывало море пламени, от разложенного костра…

Пламя шло все выше и выше, вопли на террасе раздавались, чаще и чаще: тени бегали быстрее…

Наконец что-то грохнуло в башне с страшным треском, раздался вопль на всей долине, заклубился дым… но потом пламя опять вспыхнуло с прежнею силою, лишь тени исчезли наверху и замолкли вопли в башне.

– Вы так обстоятельно рассказываете эту историю, мирза, как будто вы сами участвовали в событии.

Мирза вспыхнул, как зарево у башни далегийской, о которой он только что рассказывал.

– Что это за речи, сааб?

– Ну, оставим, пусть будет так. Однако какие ужасные дела совершаются здесь безнаказанно!

Мирза, державший сторону беразгунцев, сказал обиженным тоном:

– А разве в вашей земле убийств не бывает?

– Таких никогда.

Тогда мирза прибег к обычной фразе всех персиян:

– А если в вашей земле так хорошо, то зачем же вы едете к нам?… Но что это такое? испуганным голосом произнес вдруг мой собеседник, показывая трепещущею рукой в степную даль.

Вдали что-то светилось под солнечными лучами и потом исчезало в подымавшейся песчаной пыли: опытный ли глаз мирзы Али или просто инстинкт сказали ему, что это арабы. Несмотря на то, что я вижу вдаль хорошо, я долго не отличал ничего, кроме какой-то движущейся массы: наконец и я мог разобрать, что к нам приближалась группа вооруженных арабов, на светлом оружии которых играло солнце. Когда они подъехали ближе, можно было сосчитать эту группу: оказалось их шесть человек, тогда как мирза возвестил нетвердым голосом о появлении двадцати арабов. Копья держали они наперевес, будто направляясь в битву, и черными клубами неслись впереди волосяные пучки наконечников, символы смерти, по арабскому убеждению. Пестрые, живописные костюмы и рьяные кони резко означались в степной пустоте и одноцветном фоне картины.

– «Я эйя» (эй, эй)! кричали всадники еще издали, но это предуведомление было напрасно: наши персияне давно уже увидали их, осмотрели свои ружья и приготовились на всякий случай, не зная намерений арабов.

– «Эри феккир фи» (посмотри, послушай меня), кричал один из всадников, отделившийся от группы в подъехавший близко к нам.

– «Эвалла» (что такое)? отвечал один из наших чарвадаров, знакомый с арабами и их языком.

– «Я эдьнас»(о люди)! говорил бедуин, потрясая копьем, не видали ли вы здесь гиену, пробиравшуюся с поджатым хвостом? Ей сопутствуют два шакала.

– Признаюсь, на такие вопросы всякий бы счел араба сумашедшим или дурачком, хотя между бедуинами и мало водится дурачков, потому что здесь этим промыслом ничего не приобретешь; но чарвадар наш понял в чем дело, и тотчас же отвечал на живописную фразу араба;

– Здесь был шейх с двумя малыми и уехал с полчаса, вон в ту сторону.

И чарвадар показал рукой по направлению, противоположному той стороне, в которую уехал шейх: никто ему не противоречил.

– «Ишь улюмек» (какое у тебя известие)? спросил чарвадар.

– Гиена подстерегла в долине, на один переход отсюда, благородного, чистоцветного сокола и умертвила его: он из нашего племени. Мы везем труп его и ищем гиену, которой покажем звезды в красный полдень.

Сказав это, арабы пустились по тому направлению, которое указал им хитрый чарвадар. Один из всадников был без плаща, но вез какую-то ношу поперек седла: вероятно это был труп убитого родича, завернутый в плащ.

– «Аля хирет-улла» (с Богом)! воскликнул им вдогонку чарвадар, но всадники уже не слыхали его.

Так шейх, черными красками описывавший своих соседей, был не больше, как скитающийся убийца! И как спокойно и невинно беседовал он со мной, только что совершив кровавое жертвоприношение соплеменника! Но в арабской жизни, как я после присмотрелся и прислушался, такие эпизоды встречаются очень нередко: наверное, два семейства или даже два колена разделял давнишний иск крови, священный закон для бедуина, и, подстерегши свою жертву, араб зарезал ее прехладнокровно, как будто исполнил высокий долг отечеству. Другого взгляда на такие дела здесь и не бывает. Разумеется, очередь теперь за этим арабом, и рано ли поздно ли, пустынная Немезида поразит если не его, так кого-нибудь из его родичей.

Избегая опасного вмешательства в иск крови, чарвадар наш солгал нарочно: за ложь ничего не будет, а за правду можно поплатиться иной раз головою.

Наступило время подниматься с привала: прервалась на сей день параллель трех главных племен южной Персии, друг другу враждебных и осужденных на вечную тревогу – персиян, илиятов персидских и арабов. Ничего не делая для общего блага, ни даже для собственного преуспеяния, они стараются лишь жить одно на счет другого, а над ними тучею голодной саранчи нависло персидское начальство, которое полезно меньше всех, а притязаний имеет больше кого-либо. В этом хаосе преждевременного разложения единственное живоносное начало представляют кочевники.

Когда я стал собираться с привала, у меня не оказалось вдруг перочинного ножичка, лежавшего подле меня на ковре. Сохрани меня Аллах чернить мирзу Али, который всю дорогу был так дружен со мной и так согласно бранил Иран, или подозревать моего арабского гостя, который так задушевно жаловался на свою горькую участь!.. Однако же ножичка нигде не нашлось, а вместо него ползал по ковру огромный скорпион. Неужели это ножичек превратился в скорпиона? Раздавив гадкое пресмыкающееся, которое долго колотило по воздуху ядовитым хвостом, ножичка я все таки не получил…

«Шаби шума бехаир башед» – да будет ночь ваша хороша, как говорят персияне, благосклонный читатель, а я пускаюсь опять в ночное странствование…

    И. Березин.