Под пальмою

– Главных племен лурийских два: лури и мемесени, одно другого стоит. Эти имеют несколько подразделений, которые вновь дробятся на колена, и уж тут счету нет коленам. Мы ведем постоянно дела с коленом муме-салеха, и не дальше, как на прошлой неделе была у нас стычка с ними, вероятно, до зимы последняя: у нас ранено три человека, а у них два убито.

– Где же происходила эта битва?

– На их выгоне. Наши молодцы (велед), зная наступающую откочевку луриев, затеяли немалую кражу (маирэ), а большой грабеж (гузв): подобрались втихомолку, ночью, к их стаду, но тут вышла измена; должно быть кто-нибудь из наших же арабов дал весть луриям, и нас встретило чуть не все колено с ружьями. Разумеется, делать нам было нечего, и мы отошли домой: жаль, ни одного барана не удалось отогнать. – Зимой нам очередь ждать к себе мемесенов: «ман дакка дукка», поражающий поражается, говорим мы, арабы. – А вы из какой земли? спросил меня в свою очередь шейх.

– Из русской.

– Матерая земля, слыхали мы. И государь есть свой?

– Есть.

– А сколько переходов отсюда до вашей земли?

– Да весь Иран, а там дальше будет и наше государство.

Шейх не корчил из себя знатока географии, как мирза Али, а потому промахов не делал. И я был очень признателен шейху за эту приятную речь о моей далекой родине.

В это время подошел к нам мирза Али, и разговор стал общий, отчего он превратился в переливанье из пустого в порожнее, потому что гости мои друг на друга косились. Не желая терять бесполезно времени, я обратился к обоим с вопросом:

– А что за происшествие было в башне Далеги?

На это и мирза Али и шейх отозвались неведением. Ясно было, что оба они очень хорошо знали историю далегийской башни, но не хотели рассказывать ее потому лишь один при другом, что в ней, вероятно, были замешаны интересы персидского и арабского племен этого края. Догадка моя впоследствии оправдалась.

После этой неудачной попытки беседа наша решительно расстроилась. Шейх, найдя, вероятно, что отдохнул уже довольно, сел на коня и пустился в дальнейший путь, не знаю куда и зачем. Мирза Али презрительно взглянул ему вслед.

– Шайтановы дети! сказал он; пришли на нашу землю, на благословенную почву Ирана, поселились…

– Да они, мирза, заняли у вас поморские степи, так какая вам потеря?

– И еще хотят управлять в нашей земле. Без того уж нет проезда по дорогам, а тут еще эти арабы. Ну да и досталось же им в Далеги.

– Что это за история, душа моя, мирза?

– Я не хотел рассказывать вам отличную историю при этом постреле арабском, но теперь представлю вам все дело, как оно было. Изволите видеть, сааб, в эту сторону, с незапамятной поры, забрались арабы и мало-помалу вытеснили отсюда даже нас: в Фарсе, в настоящем Фарсе, утвердились разбойники.

– Что ж, это не в первый раз: вспомните, мирза, что Ираном владел в старину аравитянин Зохак.

– Проклятие ему и роду его! Наши хотели как-нибудь выжить пришельцев, но потом оставили их и даже правителями Абушехра стали назначать разных шиитов арабских. К нашему удовольствию, абушехрские правители не ладят с приморскими разбойниками: известно, горожане когда же будут знаться с степною сволочью!

– Совершенно справедливо, мирза. Да и между собою степные арабы не живут дружно, как мне сказывал сейчас приезжавший шейх.

– Истахфур-Алла, прости Господи! какой он шейх? Да он столько же шейх, сколько турок похож на благовоспитанного иранца! Правда, здесь у них так завелось: чуть есть свой кальян, уж и величает себя шейхом; живут все по кочевому, а между тем есть у них деревни; веруют в Единого Бога, веруют в Мухаммеда и Али, а не пропустят ни одного благочестивого ходжу, чтоб не обобрать его до ермолки; называются «ахлиэиммет», данниками Шахиншаха, а податей платить не хотят. Когда же перессорятся между собою, так что взмолятся нам о порядке да о помощи, тогда уходят либо на море в своих судах, либо сбегаются в приморские города. Преомерзительный, скажу вам, народ эти арабы!

Ненависть мирзы была совершенно искрення: персидская нация не любит арабов, хотя из арабского племени произошли пророк Мухаммед и обожаемые персиянами Али, Хусейн и Хасан.

– В царствование Фетх-Али-шаха, правителем Абушехра был шейх Абд-Уррасуль, такой же араб, как и другие. (При этом мирза плюнул). В Казеруне же в это время сидел на управлении Теймур-мирза, настоящий пехлеван: он одною рукой перерубал шею лошади, даром что росту был среднего, но такой плечистый, крепкий. Все мы как его любили, за то что и правитель-то он был хороший, на других правителей несколько не похож! Да помилует его Господь своим милосердием! Помните его накш (барельеф) перед Казеруном?..

– Помню, помню! Теймур-мирза, в полном царском уборе сидит на курси (троне), положив одну руку на льва, который смирнехонько стоит у колен принца. С правой стороны Мухахмед-хан Саляр подает шахзаде бумагу, а сзади этого докладчика стоит хосру-хан туфенкдар (оруженосец); с левой стороны Мену чахр-хан подносит принцу кальян, сокол сидит на нашесте, а сзади его другой хосру-хан стоит, почтительно сложив руки. Я очень хорошо помню этот накш: вы, мирза, уехали вперед, в Казерун, а я завернул в караван-сарай и срисовал всю картину.

По правде сказать, барельеф этот, изученный в подражание персепольским, был сделан довольно грубо, фигуры все поставлены в вывернутые, невозможные позы, и в довершение безобразия барельеф раскрашен. Эта новая работа была гораздо ниже в отношении к искусству, чем персепольские барельефы, но персияне, как и мой знакомец мирза Али, приходили в неистовый восторг от нее.

– Да, отличный накш! А есть ли у вас такие?

– У нас делают несколько иначе: высекают целые статуи.

– Пэ, пэ! как это, у вас идолов делают?..

И мирза отодвинулся от меня подальше, как от идолопоклонника.

– Нет, мирза, это лишь украшения, все равно как у вас накши, только у вас представляют человека с одной стороны, а мы его хотим видеть со всех сторон.

Мирза успокоился, но на прежнее место не передвинулся.

– Теймур-мирза, как истинный пехлеван, терпеть не мог эту арабскую собаку – шейха Абд-Уррасуля, и пощады здешним арабам не давал, когда попадались в его руки. Но самыми заклятыми врагами шейха были беразгунцы, – вот еще вчера проезжали мы мимо их села: у них свой хан, правитель, и свой базар есть, большое селение!

– Как же, я был в этом селении вчера днем. Видно, что живут хорошо, даже хлеба на базаре я не нашел.

– Возможно! Но все таки народ беразгунцы отчаянный: собрались однажды ночью целым полком, подступили к Абушехру и ворвались в город. Ведь у Абушехра кругом стены, взять его нелегко.

– У вас, мирза, во всем Иране стены у крепостей глиняные: дунь только, так и разлетится вся стена прахом.

– Точно, точно, и у Абушехра стена такая же как вокруг Шираза, но все же слава Аллаху, что стена, а не ровная степь, как вот здесь, где мы сидим теперь. Взяли Абушехр беразгунцы, только главного врага своего, шейха Абд-Уррасуля, не поймали: ушел, харамзадэ, в чем спал, на судно какое-то; утром же пришел его корабль из Индии, и шейх пересел на него.

Мирза прихвастнул или не понимал различия в судах: у туземцев на персидском заливе кораблей нет, а плавают лишь небольшие суда. Спора, однако, я заводить не стал, тем более что в это время из соседнего кочевья явились аравитянки за водой к нашим колодцам.

То была беспорядочная толпа женщин и девушек всякого возраста, громко кричавших на всю степь поразительными гортанными звуками, которыми так изобилует арабский язык. Здешние аравитянки, также как и илиятки, уже тем не привлекательны, что почти все без исключения носят в ноздрях кольца, и так как лица они не закрывают, то дикарское украшение и татуировка зелеными разводами, также употребляемая здешними женщинами, производят чрезвычайно неприятное впечатление. Босоногие, в длинных синих рубашках, большею частью изорванных и висящих лохмотьями, с такими же покрывалами на голове, с открытыми грудями, со всеми признаками преждевременной старости и тяжкого труда, эти женщины несли на головах длинные узкогорлые кувшины, поддерживая сосуд одною рукою, а другой соблюдая равновесие довольно грациозно. Кажется, грациозная походка была единственное достоинство пришедших аравитянок, потому что между ними не было почти ни одной красавицы: правильные лица, с прямыми носами, у двух-трех девушек, к счастью еще с непрорезанными ноздрями, были лишены нежного женственного выражения, хотя быстрые карие глаза их смотрели разумно. Почти у всех на руках находилось любимое восточное украшение – браслеты, о которых у арабов даже есть целая песня: «Кто бы ни надел браслеты, пристанут ко всякой».

Подойдя к колодцам, толпа разразилась еще более неистовыми криками, в которых часто слышалось арабское слово «мой» (вода): оказалось, что вода в колодцах была нами большею частью вычерпана, и аравитянки явились за водой не в пору. Надобно знать, что степные колодцы содержат немного воды и очень не надежны: вы идете на привал, изнуренные зноем и жаждою подъезжаете к известным колодцам, и вдруг – какое ужасное разочарование! – воды в них не оказывается, потому что раньше вас был здесь огромный караван, истребивший всю воду, а вам оставивший одну грязь.

В таком точно положении находились прибывшие за водой аравитянки: без малейшего стыда принялись они бранить наших персиян, как будто бы степная вода составляла собственность их одних. Персияне отвечали также бранью, и я, как верный повествователь, должен с сокрушенным сердцем прибавить, что выражения с обеих сторон были пущены в дело чрезвычайно непристойные и резкие. Мирза Али таял от восхищения, глядя на эту позорную сцену, в которой смятение увеличилось еще более, когда аравитянки увидели, что воды далеко не хватит на всех пришедших. Тогда началась уже у них самих междоусобная брань и ссора: визгливые гортанные звуки немилосердно терзали непривычное мое ухо. От упреков в захваченной излишне воде, обращаемых то к той, то к другой аравитянке, причем вспомянуты были все пороки предков, родственников и родственниц, разъяренный прекрасный пол перешел к толчкам, и Бог знает чем бы кончилось это утешительное зрелище – «тамаша», как говорят персияне, если бы некоторые более терпеливые и благоразумные аравитянки не сочли полезным удалиться с поля брани, чтобы не доставить торжества хохочущим персиянам нашим. Великую принесли жертву эти арабские женщины, потому что и малейшая уступка не в характере восточного обитателя, который будет лезть на ссору из всех сил и не уступит ни врагу, ни другу. Шумное дело у колодцев не обошлось без некоторых потерь: у двух девушек кувшины были разбиты, и пораженные владетельницы грозили расправой дома, при помощи мужчин.

Когда удалилась последняя аравитянка, держа одною рукою на голове кувшин, а другою таща совершенно нагого мальчишку, который все оглядывался на меня, как на невиданную птицу, мирза Али подхватил оборванную нить рассказа:

– Абд-уррасуль был теперь на воле, но без союзников и защитников!: Однако союзники скоро нашлись: островитяне арабские, из милости терпимые нашим падишахом на скалах Хорка, против Абушехра, приняли сторону Абд-уррасуля и помогли ему, пригласив бедуинов с Шат-Эль-Араба (Эвфрата). Толпой нахлынули они к городу, в котором беразгунцы теперь держаться не могли, потому что, сказать по правде, со стороны городских жителей была фальшь, и они были за одно с союзниками Абд-уррасуля. После упорного сопротивления.

– Будто упорного, мирза?

– Клянусь вашею смертью, сааб, беразгунцы сопротивлялись долго и искусно, но наконец бросили неблагодарный городишка и ушли. Шейх Абд-уррасуль опять сел на управление, но недолго чванился он своим успехом. Теперь, сааб, приходит ему конец самый трагический, «матем». Правитель Фарса потребовал шейха к себе в Шираз: отговориться было нельзя, и шейх поехал со свитой. В передний путь он пробрался благополучно, потому что в Беразгуне ничего не знали об его поездке, в Казеруне тоже, но зато уж обратный проезд шейха стерегли во всех ущельях. Через Казерунский округ шейх пробрался благополучно, да и не такой был пехлеван царевич Теймур-мирза, чтоб нападать на слабого врага, но здесь ждали шейха приготовившиеся беразгунцы. Абд-уррасуль бросился было в сторону, но тут увидел, что опасности в открытом поле еще больше, и потому вернулся назад и засел в далегийскую башню, знаете, в селений Далеги, что мы проезжали третьего дня.

– Знаю, знаю очень хорошо, мирза: в этом селении и воду-то продают на деньги, потому что привозят ее из гор. А башня-то, как видел я ее, тоже глиняная.

– Земляная-то земляная, но крепкая, с камнями пополам сложена. Абд-уррасуль заперся в ней с своими домочадцами, большая часть которых разбежалась, однако же при нем оставалось человек восемь: вход, узкий и низкий, завалили чем попало, а сами стали с ружьями у окон и приготовились к защите. Беразгунцы окружили башню, но видят, что в окна выставлены ружья, и потому близко не подъезжают.

«Сдайся, собачий отец», кричат они издали, но так что в башне все слышно.

«Не сдамся, пейзевенги», отвечает им шейх Абд-уррасуль, в надежде, что из Абушехра подоспеет к нему помощь. Но в городе ничего об этом и не знали.

«Сдайтесь, истинные мусульмане!» кричат осаждающие домочадцам шейховым. «Нам нужен только этот сожженный отец, которого вы называете шейхом, а вас мы и пальцем не тронем, клянемся вашею душою!»