Тревога

Здесь все было чистым, опрятным, но чувствовалась бедность и одиночество умершей хозяйки. Здесь была металлическая блестящая кровать со стальными шарами на спинке, которая была накрыта покрывалом из разноцветных лоскутов. Над кроватью – тонкий серый ковер, где были приколоты черно-белые фотографии, какие-то бумажки, медали. У другой стены – «хельга» с витриной, за которой стояла пыльная «парадная» посуда, фарфоровые фигурки. Между стеклами – выцветший детский рисунок с корявой надписью, «любимой бабушке Люде на день раждения». У другой стены – шкафы, где стояло множество книг с блеклыми корешками, лаковый стол. На столе – вазочка с лекарствами, бумажная икона.

Была там тумбочка с ламповым телевизором, на котором, расставив босые пластмассовые ноги, сидела кукла. Такими в мое детство играли девочки – светлые волосы, голубое платьице, синие глаза, жесткие щеточки ресниц.

В квартире был спертый воздух, и мне казалось, что немного пахнет мочой. То, что мне было неуютно в этой квартире – ничего не сказать. Сотни раз я пожалел, что не выбрал гостиницу. Пусть алкаши, пусть наркоманы – но это была бы нейтральная территория, ничейная, безопасная. У меня было понимание, что я вторгся в чужое сокровенное пространство. Как будто я вошел в дом, когда хозяйка не ждет гостей, а занимается очень личными делами – принимает таблетки, молится, рассматривает и гладит рисунки внучки, ходит по квартире в ночнушке…  Смерть унесла хозяйку, оставив здесь все как есть, сделав из квартиры памятный, покрытый паутиной, склеп.

Теперь моя тревога вместе с ужасом заполнили меня, я понял, что не смогу здесь остаться ни на минуту. «Все это ерунда – убеждал я сам себя – это просто обычный мандраж. Ты просто очень впечатлительный мальчик. Все нормально». К сожалению, аутотренинг не удавался. Я не понимал, как можно ходить по коричневому полу, садится на эту кровать, пользоваться этим столом. О том, чтобы пойти в ванную, на кухню, не могло быть и речи.  С трудом заставив себя сесть на стул, я решил позвонить в гостиницу. Найдя в интернете номер, я тут же набрал его.

– Да – прохрипел мужской голос

– Доброй ночи. У вас есть свободные номера?

– Гостиница закрыта – прохрипел невидимый мужчина – Ремонт сейчас, я сторож.

И повесил трубку.

Как ни странно, разговор с живым человеком придал спокойствия. Ерунда. Просто впечатлился смертью какой-то бабушки. Мало ли кто умирает. Сейчас лягу на кровать, раздеваться не буду, утром пойду представляться директору. Будет работа, и будет спокойно. Здесь даже уютно, а у меня больная фантазия. Стыдно, нужно быть сильным. И ничего со мной не будет, я могу все контролировать! Я же вот сейчас взял, и избавился от страха. Все под контролем, и я вообще никогда не умру. Я все могу, и со мной никогда и ничего не произойдет. А чтобы со мной ничего не произошло, я должен контролировать тревогу.

Я  сел на кровать с ногами, потянулся, откинулся на серый ковер, и  начал представлять яркое, ласковое солнышко, которое должно осветить это скорбное обиталище, в котором я оказался каким- то диким случаем… И. неожиданно заснул. Мне снились сны.

У меня есть комната, а в комнате есть только стол. И на столе лежит то, что мне прислали авиапочтой – гроб с телом молодой женщины. Из- под крышки гроба выбиваются черные, длинные женские волосы. Они жирные на ощупь, и пахнут тлением. Это непорядок, гроб должен быть закрыт. Иначе он будет пахнуть! Я беру и закрываю этот гроб, но мне это не удается, волосы скрылись за крышкой, но вылез зеленоватый девичий пальчик, и тлением пахнуло еще сильнее. Я пробую закрыть эту крышку еще раз, но и теперь я не могу этого сделать, крышка стала как-то меньше, и стало видно половина лица покойницы, и запах стал уж очень явственным.  Но мне не было мерзко, он был очень привычным, и вызывал скорее раздражение. Я злился на себя, что не мог выполнить простейшей вещи – закрыть гроб. Дальше было как в плохом комиксе – закрывал голову – вылезали ноги, закрывал ноги – вылезали волосы. По рукам текла пахучая жидкость, в носу стоял сладкий, густой, как вата, запах. Кто мог подумать, что дело всей моей жизни – укладывать в гроб строптивого мертвяка. Наконец я закрыл крышку, и, наконец, понял, что гроб этот – не мой, а то, что мне его отдали – совершенно не мое дело. Радостный от этого осознания, я вбежал на трап самолета и закинул его внутрь.

Но, когда я вернулся к своему столу, гроб стоял на своем законном месте, и крышка уже потихоньку сползала, хотя труп отнюдь не был ожившим. Он просто был.  Я разозлился, но быстро нашел решение. В руках возник моток скотча, и я с радостью накручивал липкую ленту на домовину. Тело уже было обнажено, так, что я чувствовал его холодную мягкость, черные волосы полностью вылезли из гроба. Но я накручивал скотч, я сматывал вместе и зеленые руки, и волосы, и ноги. Тело уже полностью выкатилось, но я связывал его, потому, что если не свяжешь, оно будет действовать, оно будет пахнуть, оно будет лежать на столе, и оно чужое, не мое… И я не хочу с ним жить. Тут я ощутил чье-то присутствие. На мое занятие смотрели, и смотрели строго  –  почти все мои родственники.  Они стояли поодаль  как на семейной фотографии.  Там были дедушка, бабушка – яркие, узнаваемые фигуры, были папа с мамой, но они были словно стерты ластиком, от них остались лишь черты лица, и пылающие, как угольки, глаза. Были совсем неузнаваемые фигуры, разной степени «проявленности» – от серых теней, до чернейших субстанций, которые как будто манили в бездну. Под их оценивающим взглядом,  с липким трупом на руках я взобрался на трап самолета…

Я стою на пороге своей дачи, но потом мой старый, знакомый дом, где  я провел  много счастливых часов превратился в длинный коридор. Это самый необычный коридор, из всех, что я видел – он  был обшит металлическими листами – от пола до потолка, и напоминал очень широкую вентиляционную шахту.

Я стоял, даже не мысля идти вперед – там я пропаду. Почему-то именно это слово звучало в ушах – «пропаду, пропаду»…Затем в звук этого слова вмешался другой, очень громкий, металлический. Это, несомненно, было бряцание цепи, и  оно приближалось и приближалось, это длилось несколько часов. Наконец, вдали туннеля я увидел его обладателя – это была огромная лохматая собака серого цвета. И она бежала на меня с определенной целью – разорвать.

Всем своим сознанием, каждой клеткой своего тела я понимал, что эта собака существует, дышит, видит только для того, чтобы убить меня. И сейчас она бежит мне навстречу, и наша встреча необратима, неотложна, это вселенски безжалостная реальность. И эта реальность приближается с каждой секундой. Я вижу эти глаза, которые смотрели с абсолютной, чистейшей злобой, они словно говорили мне «нет сомнений». Я испытывал ужас, который не испытывал еще никогда – нет таких слов, которые могли его описать. Раньше я существовал в мире, вселенной, дышал воздухом, теперь я дышу только этим ужасом, и ожиданием неотвратимого. Когда пес был совсем близко, я бросился обратно, к двери дачи. Но он был наглухо закрыт тяжелым замком, и я узнал его. Этот замок, серый, с пятнами ржавчины, с углублением в середине, висел на дедовом гараже.

Но была еще одна дверь – как я мог забыть, там ведь лестница на второй этаж! Я метнулся туда, взмыл по деревянной лестнице. Пес – за мной.  Я с облегчением бухнул тяжелую крышку вниз… и мне оставалось слышать скрябанье металла по дереву, и скрип поднимающегося люка…

И тут я проснулся,  как-будто от толчка. На часах – 2:50. И тут я понял, что не мое беспокойство разбудило меня. В дверь стучали. Стучали настойчиво, безжалостно. И это было реально, это было прямо сейчас. Чувство неотвратимости происходящего все еще было со мной. Господи, как в пошлых ужастиках…

Что делать? Борис говорил, открывать никому не надо, и значит, он подразумевал, что кто-то может ломиться в дверь.  Городок тот еще…

Я принял решение переждать. Сама мысль о том, чтобы подойти и посмотреть в глазок, вызывало у меня сильную тошноту и нехватку воздуха, почти что удушение.

Меня мутило, голова кружилась, сердце стучало в ушах.  Это была не тревога, а настоящий, смертельный ужас – как в том сне. Стук в дверь усиливался. Он был не деликатным, как иногда стучат пьяненькие, он был жестким, требовательным, стучавший требовал впустить его, он заявлял решительное право вторгнуться. Этот стук обещал быть еще долго, он противостоял мне, он был моим упрямым врагом.

А я стоял и меня тошнило. На меня давил этот склеп со спертым воздухом, давил липкий ужас, рвота ползла к горлу. С трудом сдвинувшись с места, я подошел к окну, забранному решеткой,  и мокрыми от пота руками дернул форточку.

Ледяной воздух ворвался в комнату, стало чуть легче, я стал видеть ясней, рвота отступила.

«Дверь закрыта» – решил я – «Постучатся и уйдут, и нечего так расклеиваться». Я решил переключить свое внимание на фонарь за окном. Он висел, качаясь под снежной пургой, его свет падал на полуразрушенное кирпичное здание, стоящее во дворе дома. Надо на что-то отвлечься, срочно. Нужно дело взять под контроль. Мое внимание почему- то привлекло окно, вернее облупленная рама. Само здание находилось в метрах пятнадцати, так что я хорошо мог его рассмотреть. Это был белая, осыпавшаяся рама, державшая в себе пыльные, мутные крупные осколки стекла.

А за ней ничего не было. Точнее не было того, что обычно бывает –помещения. За окном виднелась глухая кирпичная кладка, и на секунду я искренне поверил, что это продолжение сна, ничего этого нет,  я проснусь, и как ни в чем не бывало, и пойду на работу. Тем более что стук прекратился… Но мое напряжение не спадало. Чертовы сны. Всегда после них не могу уснуть.

Я сел на кровать и обхватил мокрыми руками голову. В желудке было пусто, он противно пульсировал, в горле стоял ледяной кол, я не чувствовал рук и ног. Я застыл, и меня не существовало.

Вдруг из подъезда снова  послышались звуки. Но он был не таким, как раньше.  Теперь в дверь не стучались, ее выламывали. И это точно был не сон. Это было прямо сейчас. Прямо сейчас я был в чужой обжитой квартире с решетками на окнах, и мне некуда было бежать. В квартиру вот-вот войдут, и…сделают все, что захотят.

Я уже не боялся. Я просто ждал. Наверное, так чувствуют себя осужденные, знающие, что совершенно точно их сейчас вздернут. Собралась толпа, желающая твоей смерти, ты связан, палач точит топор. Нет никакого шанса, что ты не умрешь. Отличие в моем случае было только то, что я не знаю, что со мной будет.

«Дыши» – приказывал я сам себе. Я глубоко дышал, и ждал.

Дверь распахнулась, на пороге стояли две невысокие фигуры.

-О, блять! – воскликнула одна из них – ты кто, епт?

Я оглядел людей, стоящих передо мной. Даже не знаю, зачем мне понадобилось их рассматривать. Но пока это было все, что я мог.

Эти люди были чем-то похожи. Они оба одеты в спортивные костюмы, очень грязные. Оба невысого роста, и очень худые, я бы даже назвал их болезненными. Один из них был с большими спортивными сумками. Другой – налегке, но одну руку держал в кармане – напряженно, жестко.

Люди подходили ко мне все ближе. И чем ближе,тем больше я ощущал их запах. Запах мокрой одежды, немытого тела, и чего- то неуловимого, но поганого, нестерпимого. Это было похоже вонь тухлых овощей и одновременно псины. Один из них, с рукой в кармане, стал прямо передо мной, расставив тощие ножки. Запах стал невыносим, он проник в мою голову полностью, затмив духоту комнаты.

На меня смотрели глаза рыбы. Мутные, безразличные, лучшей ассоциацией было бы «мороженные». Кожа на лице грабителя была желтая, и сморщена, как у бульдогов. Он присел перед до мной на корточки. Когда он садился, что- то зашелестело, и запах ударил в нос с новой силой. Рвота хлынула мне в горло, но я успел сглотнуть.

–Слышь, васек, ты кто? Где бабка?

–Да я тебе базарил, что она сдохла! – прогудел его напарник – ты меня нихуя не слушаешь вообще!

–Ты нахуй иди. Дай с человеком – он указал на меня- поговорить. Этот жест был каким то…обнадеживающим. Великодушным. «Человек» как будто был сказан с большой буквы. Они не собираются убивать. Они хотят говорить.

–Дай поговорить –продолжал он, резко вскочил. При этом я заметил, как из – под штанины вытекла какая-то коричневая струйка. Я сглотнул еще блевотины. – Ты уже заеб лезть, блять! Давай прошмонай тут все лучше.

–Не ори – обижено проговорил его товарищ. В его голосе было нечто среднее между агрессией и мольбой. Он достал из сумки пакет, и красными, опухшими пальцами стал укладывать мой ноутбук,документы.

Его товарищ уже успокоился, и деловым, солидным, отеческим тоном стал рассказывать своему подельнику, при этом зевая и почесываясь:

–Короче вчера, слышь, Коля, ездил к Наташе. Взял триста рублей на проезд. Это Наташка, короче, все продала, и сказала, щас можно на Гаражную, там нормально сейчас. Этой Наташке только наебать нас надо, она для этого и живет, этим людям только и надо нас обмануть, вообще никакого доверия не вызывают. Триста есть, если загоним то вообще нормально. У меня если косаря нет в кармане, я не засну, я базарю тебе.

–Ну Наташка, такая, ну…

–Ну чет ты там, скоро, не?

–Да, все, подергали.

–Давай, брат, бывай, от души – сказал «бульдог», обернувшись ко мне. А я был счастлив. Теперь я жив. Жизнь наполняла меня полностью, я находился на вершине горы, вдыхал чистейший воздух. Я чувствовал себя на пределе блаженства, была только жизнь и радость. Такого я ощущал никогда, и не думал, что почувствую в квартире с вонючими подонками. Я понял, я неотвратимо осознал, что имеет конец, и ты беспомощен перед безразличной вселенной. Это давало мне бесконечный покой. Это данность, о чем же тревожится? Надо жить, потому что ты обязательно умрешь. Я жив, бесконечно, безжалостно жив.

–Ты блять, че улыбаешься, козлина – вдруг взревел «бульдог» – ты скотина, ебанулся совсем? И вынул руку из кармана.

В следующую секунду я почувствовал острую, невыносимую боль в горле. Мир заволокло туманом, перед глазами почему-то было то окно, с облупленной рамой, вделанное в глухую кирпичную стену.

Я иду по коридору, оббитому листовым железом, слыша скрежетание огромной, длинной цепи. Я осознаю, что не понимаю, где сейчас находится то, что там привязано. Я этого не знаю, но понимаю, что оно рядом, оно здесь, оно тоже слышит мои шаги и ощущает мой запах.  Абсолютно в любой момент оно увидит меня, а я его. И мне страшно. Но я понимаю, что есть этот коридор, есть я, есть чудовище в виде собаки, и есть цепь. И этого понимания становилось все больше и больше, оно заполняло меня сильнее и сильнее, пока, наконец, мое сознание и тело не пронзило абсолютное осознание  – отсюда некуда бежать. Куда бы ты ни шел, о чем бы ни думал, что бы ни делал, вы обязательно встретитесь, и тогда ты исчезнешь. Это его территория,  но это и твоя территория. Он – твоя данность. Изменить это не в твоей власти. Спасения не будет.

Дегустация блокадного хлеба

Этот май настал неожиданно. Зима была уже очень длинной, изматывающей, и какая то примитивная часть моего сознания уже не верила, что сойдет снег, и можно будет не потеть под пуховиком. Обычно весной у меня настроение улучшается, появляются надежды что то сделать для себя, и я действительно что – то делаю. Даю себе обещание бегать, читать, писать, заниматься, выдумать себе хобби, и бросить курить. Как правило, ничего из этого я не делаю, но само по себе намерение это уже по –взрослому.