Однажды в Карабахе

Голос Карена. Взволнованный, дрожащий, чуть охрипший.

– …Вылезай, говорю. Ты что, в штаны наложил?

Я машинально понюхал воздух. Слава Богу, пахло только тутовкой. Дрожащими руками пошарил в кабине и нашел флягу. Несколько глотков этого нектара возвратили меня к жизни.

– Ты это… мне? – спросил я чужим голосом.

– Тебе, земляк, тебе. Кстати, я с Кантапинки. Оказывается, мы с тобой соседями были… Ну ты выйдешь из своей норы или нет? Я их застрелил. Все мертвы.

– Ты… своих?! – я обалдело переспросил. Хоть и подсознательно готов был к ответу.

– Да не свои были они мне!.. – Карен, кажется, плакал от пережитого. – Суки!.. Ты что, не слышал? Теперь мы квиты. За все получили!

– Ты, правда, порешил… их?

–Да, черт бы тебя побрал! Ты что, тупой?

– Я-то не тупой, – в висках бешено стучало, – а вдруг это ты, хитрожопый? Может, комедию тут разыгрываете? Почем мне знать? Армянину разве доверять можно?

Карен уже отчаянно заорал:

– А затем, что, если ты бакинец, то должен был почувствовать, что я испытывал, терпя унижения от них. Кстати, я окончил английскую школу на Завокзальной. Ты должен знать, раз говоришь оттуда.

– Знаю! – всплыли теплые воспоминания. – А я из 177. Мы с вами постоянно дрались после футбола. Я знал вашего физкультурника. Справедливый был мужик. Не припомнишь, как его звали?

– Эмиль Татевосович! – чуть не заплакал Карен. – А жена его в буфете работала – тетя Неля… Так ты выйдешь или нет? Скоро могут прийти или ваши, или наши, черт бы их всех побрал!.. Я тебя спас. Теперь ты должен помочь мне!

Я всей душой чувствовал, что все чисто. Но словно чей-то голос опять выкрикнул из моего охрипшего от напряжения горла:

– Скажи, клянусь мамой, все правда? Если врешь, то последняя сука, козел, подонок!

– Ара, клянусь мамой, папой, бабушкой, дедушкой!.. Клянусь душами всех моих усопших… Все правда, чтоб ты сдох! Выходи да, наконец!..

Тут заорал уже Ветеран в тельняшке. Нервы и так были на взводе, и мы вздрогнули. У него же, казалось, точно произошел сдвиг по фазе:

– Ты выйдешь или нет, падла? Ты же парня подставишь!.. – бешено вытаращенные глаза Тельняшки ненормально горели. Он без остановки начал стучать кулаком по столу. Бутылки и прочая посуда начали музыцировать.

Ганмурат осторожно обнял его за плечи. Тот как-то обмяк. Арзуман печально проговорил:

– Его в тюрьме по голове били табуретом. Менты так пытались его вербовать. С тех пор глючит, когда волнуется.

Бакинец вздохнул и продолжил…

– Я беззвучно открыл люк. Держа автомат наготове, медленно начал поднимать крышку, стараясь ею же прикрыться. И, как черепаха, осторожно высунул голову из своего панциря, каждую минуту ожидая получить пулю в лоб. По-моему, первая седина появилась в моих висках после той ночи…

Карен сидел, прислонившись к дереву и держа автомат на коленях. Наши глаза встретились. Хоть была темная ночь, я каким-то образом прочитал в его взгляде всю боль, терзание, душевную муку отчаявшегося человека. А может, видел все это внутренним зрением…

– Надо же! Какие слова!.. – не выдержала Гюля. – А с виду обычный уголовник.

– Женщина! Да у меня высшее гуманитарное! – взорвался обиженно Бакинец. И тихо добавил, – правда, неоконченное…

– Слушай, что ты как банный лист пристала к парню, – подал голос из-за камеры Режиссер, – нравится, так и скажи.

– Он? Мне?! – кажется, Гюля потеряла дар речи.

– Нет, мне! – ответил тот. – Да ты ему дышать не даешь!

– Точно, – промяукал Оператор, потянувшись к своему кормильцу и кумиру. – Вы тоже ко мне так придираетесь…

“Кумир” плюнул и не ответил.

– Действительно, – обратился к Гюле Прилизанный, – и так наши нервы на пределе. Этот субъект, – он кивнул на Бакинца, – хуже этого… бека-медвежатника. Как там его?.. Не всовывайтесь в рассказ.

– И не вздумайте вновь плеваться на мой ботинок. Не советую, – мрачно произнес Зопаев.

Гюля фыркнула, но замолчала. Бакинец бросил на нее победный взгляд.

– Только из уважения к публике…

– Ладно, отставить клоунаду! – грубо перебил его Прилизанный, вовремя отсекая его красноречие от ненужного направления. – Валяйте свое чистосердечное признание.

– Точно. Меня после посадят за дружбу с армянином. А на могиле напишут “Предатель”, – вздохнул Бакинец. – А-а, плевать…

– Слушайте, – с нетерпением взвизгнула Аталай, – если вы сейчас же не продолжите рассказ, можете забыть о моих поцелуях.

Гюля опять фыркнула. Тут явно дело было нечисто.

Бакинец “испугался” и торопливо начал…

– Застреленные армяне лежали в разных позах, кого как настигли пули. Одному снесло полчерепа. “Наверно Самвел…”

Кажется, остаток магазина Карен спустил на своего главного обидчика.

Я подошел и сел рядом, протянув ему флягу. Карен, вцепившись в автомат, дрожал всем телом. Машинально схватил емкость и жадно начал глотать содержимое, пока не поперхнулся, но это привело его в чувство.

– Спасибо, братан, теперь я твой должник, – сказал я. – И что ты намерен делать дальше?

– Не знаю. Вот думаю… – еле выдавил из себя Карен.

– Пошли к нашим. Я рассажу, как ты спас меня.

– И что дальше, – усмехнулся он, – будете меня держать, как музейный экспонат? Или покажете по телевизору, чтобы узнала вся Армения, как я перестрелял своих?

– Сам же сказал, не свои, – огрызнулся я.

– Не свои, – вздохнул он, – да кто поймет? Для всех я буду предателем. Они перебьют всех моих родственников. А у меня в Ереване больной отец, братик, сестренка…

Положение моего “друга-врага” было незавидное. Мозг мой усиленно работал, стараясь найти решение, которое хоть как-то могло бы помочь ему выйти из сложившейся ситуации. Но что тут придумаешь…