Наследники земли

По ночам, когда псы охраняли верфь и оставляли Уго в одиночестве, а храп Наварро грозил опрокинуть каменные колонны, воспоминания возвращали мальчика к гибели Арнау. Он вновь и вновь задавал себе вопрос, кто был тот вельможа, что приказал обезглавить мисера Арнау прямо на месте, без суда. Этот человек объявил мисера предателем.

– Они были лютые враги, – пояснил ему однажды Наварро.

Уго не отважился расспрашивать, однако генуэзец, внимательно следивший за разговором, не побоялся:

– То был враг мисера Арнау?

– Да. Много лет назад Арнау разорил семью Пуч. Вот почему они его так ненавидят.

– Видимо, у мисера Арнау имелась на то причина, – вступился за своего благодетеля Уго.

– Определенно, причина имелась. Арнау был человек добрый, я не могу себе представить…

– А когда это случилось? – осведомился генуэзец, разводя руками.

– Ох, с тех пор минуло уже много лет! Женис Пуч – сын одного из тех разоренных Пучей. Всей семье пришлось перебраться в Наварклес и кое-как довольствоваться милостями сеньора Балгеры, хозяина тех мест. Затем Пуч женился на дочери Балгеры, ну а потом…

– И все же, – вмешался Уго, – как мог этот Пуч осмелиться на казнь без суда?

– Говорят, что король до сих пор болен, что это последствие злых чар, и ему нет никакого дела до казней в Барселоне; он оправдал действия своего придворного, рассудив так: если Пуч объявил Арнау изменником, значит для этого есть основания. С другой стороны, все имущество Арнау было реквизировано в пользу королевской казны, а такое монархов всегда радует.

– Неужели этот вельможа имеет такое влияние на короля? – изумился генуэзец.

– Кажется, так оно и есть. Два года назад король Педро решил покарать графа Ампурьяса из-за старого земельного спора. Граф вывел на битву с королевским войском свои собственные отряды, а кроме этого, желая заручиться верной победой, заплатил семьдесят тысяч флоринов французам, и те выступили на его стороне. Именно принц Хуан дал тогда бой французам и изгнал их из Каталонии. Никто не верил в успех Хуана, человека робкого и малодушного. Так вот, каталонцы одержали победу благодаря заслугам его Первого капитана, Жениса Пуча, за что Хуан даровал ему титул графа де Наварклес. С тех пор Женис превратился в советника, друга и полномочного представителя монарха. Ходят слухи, что ни король, ни королева никогда не оспаривают его решений, по крайней мере прилюдно.

– И это дает им право казнить гражданина Барселоны? – поразился mestre d’aixa.

– Да, – тяжело вздохнул Наварро. – Казнили ведь, не прислушавшись к мнению городских советников и судей, двух соратников короля Педро. А еще новые монархи пытали королеву Сибиллу и отобрали все ее владения. К тому же ходят слухи, что Хуан не утвердит и не признает дарений, совершенных его покойным отцом, – вот что больше всего заботит каталонскую знать. Какое им дело до немощного старика, собиравшего подаяние для бедных?

Уго и Доменико одновременно вскинулись и недоуменно воззрились на хозяина дома.

– Да, немощный старик, просивший подаяния. Вот как отозвались о мисере Арнау почтенные граждане этого города, когда я высказался примерно так же, как ты, Доменико. Барселона запугана, каждый печется лишь о своих интересах.

– А как же сеньора Мар? – после тяжелого молчания спросил мальчик. Он подумал, что реквизиция имущества мисера Арнау не могла не сказаться на положении вдовы.

– У нее ничего не осталось, ей позволили забрать только то, что было на ней надето… кроме башмаков[8 - Так же поступил Арнау с семейством Пуч в романе «Собор у моря».]. – Наварро изогнул брови дугой и пожал плечами. – Эти стервецы оставили ее босой. Почему они так поступили?

– Куда она пошла? Где она сейчас?

– Сеньора Мар нашла пристанище в доме одного из бастайшей, у родственников своего отца. Кстати, один из этих родственников спрашивал и о тебе, Уго, – от имени вдовы Эстаньола.

Так прошло несколько дней, а потом еврейский доктор, за которым посылал Жоан Наварро, разрешил Уго подняться и вернуться на верфь. «Только не перетруждайся», – предупредил он. Несмотря на такой совет и на боль в руке, с лицом, свободным от повязки, зато со шрамом возле уха – этим шрамом он хвастался перед другими мальчишками, – Уго подхватил ядро своего генуэзца и целиком отдался работе. «Если не будешь лениться, станешь mestre d’aixa», – эхом звучали в голове Уго слова мастера, которые он так часто слышал в доме Жоана Наварро.

Однажды ночью, когда луна мерцала на поверхности моря и озаряла спящий город, Уго почувствовал неодолимое желание навестить свою сестру. Арсенда, должно быть, волнуется, ведь брат обещал приходить к ней часто, а с их последней встречи прошло уже много ночей – Уго проводил все свое время на верфи. Даже не ходил к мессе в церковь Святой Марии. «Дева не будет тебе за это пенять, – успокоил его Наварро. – Ты ведь увечный». Но сам Уго знал, что дело совсем не в этом. Он просто боялся встречи с тем, что ждало снаружи… наверное, причина была в этих мерзавцах из семейства Пуч. А что, если на улице он наткнется на того, в синем? «В следующий раз тебе так не повезет», – предупреждал его юный Пуч. Стоило мальчику вспомнить эти слова, как у него начинало сосать под ложечкой. Они его убьют: им ничего не стоило отрубить голову мисеру Арнау, что уж говорить о нем. Уго хорошо чувствовал себя на верфи, среди мастеров, кораблей и ватаги мальчишек, включая и тех, кто постарше, которые после его подвига прониклись к товарищу уважением и завистью. Когда не было необходимости носить ядро за генуэзцем, Уго искал, кому бы еще помочь. «Помогай, кому хочешь, только не другим mestre d’aixa, – вот на каких условиях дал разрешение Доменико Блазио. – Не ровен час, они тебя сглазят», – усмехнулся он. Уго успел подружиться с корабельными плотниками и пильщиками, мастерами-весельщиками, но больше всего – с конопатчиками, которые затыкали щели в обшивке паклей, замазывали смолой, добываемой из спиленных сосен, и варом – основным клеящим элементом, который готовили из сосновой смолы. «Гляди-ка, а вдруг из него вместо mestre d’aixa конопатчик получится! – веселились работники, позволяя мальчику большущей ложкой перемешивать смолу или вар, а сами в это время подливали в месиво жир. – И что тогда скажет его генуэзец?»

В ту ночь Уго долго ждал, пока генуэзцы и их помощники перестанут кашлять и начнут ровно сопеть, а потом тихонько поднялся. Все корабелы спали в общем зале перед открытым двором, между каркасами огромных кораблей. Собаки завиляли хвостом даже раньше, чем Уго успел добраться до внешней стены. Парнишка поздоровался с лохматыми сторожами, чуть-чуть поиграл, потом без труда вскарабкался на стену и прыгнул вниз. Плеск волн, лениво лизавших берег, ничуть не переменился от легкого шелеста, с которым кожаные абарки Уго коснулись земли. В памяти мальчика снова возник образ Арнау: это ведь он подарил своему питомцу сандалии с подошвой из добротной кожи, а не из мочала или дерева, как у других ребят, которым вообще посчастливилось ходить обутыми. «Их носил мой сын, теперь они ему уже малы», – пояснил старик. У мальчика снова защипало в глазах; он вслушался в тишину, стараясь избавиться от мыслей о мисере Арнау. Вгляделся в ночную тьму: повстречать кого-нибудь в этом месте в этот час было бы странно. За спиной раскинулось море с серебристой полоской, подрагивавшей на водной глади, – то был подарок от луны. По левую руку, до самого подножия горы Монжуик, простирались возделанные поля. Впереди лежал квартал Раваль – новая, почти не обжитая часть города, которую только предстояло обнести стеной. Справа, за старой стеной, высился монастырь Фраменорс. А за обителью начиналась живая Барселона – только в этой стороне можно было кое-где разглядеть слабые отблески света.

Уго торопился, почти бежал, Арсенда занимала все его мысли. Обойдя край старой стены, упиравшейся в Фраменорс, он оказался на берегу, в окружении вытащенных на сушу кораблей. Уго прислушался к морю, прислушался к тишине и ночному бризу, задрожав от холода, тихонько ругнулся. Из одежды на беглеце была только рубашка, перепачканная ржавчиной от ядра генуэзца. Уго хотелось бы и дальше идти вдоль берега, пользуясь возможностью посмотреть все корабли до самой церкви Святой Марии у Моря, а уже оттуда подняться по улице Мар к площади Блат и дальше, к монастырю, но он предпочел пройти по кварталу горшечников, более малолюдному, где с меньшей вероятностью можно было наткнуться на стражников, ведь было запрещено ходить ночью по Барселоне без фонарей или факелов, как он это делал. Уго зашагал вдоль старой стены. Временами он переходил на бег и подпрыгивал, чтобы справиться с холодом; так Уго обогнул весь город и оказался возле монастыря, где его сестра находилась в услужении у монахини по имени… Уго никак не мог это имя запомнить. Зато прекрасно помнил, что она принадлежит к одному из самых влиятельных семейств Каталонии, как и все тридцать женщин, спасавших душу в монастыре Жункерес. Здешние обитательницы принадлежали к ордену Сантьяго и пользовались такими привилегиями, какие не сильно напоминали затворничество и строгую дисциплину других обителей. Монахини Жункереса были богаты; монастырь получал щедрые пожертвования. Проживали женщины не в кельях, а в отдельных домиках; в некоторых окна даже выходили на улицу. За каждой монахиней была закреплена собственная часовенка внутри монастырских стен. Богачки пользовались услугами рабынь или служанок, и Арсенда была одной из них. Облачения им тоже не полагались, только поверх одежды белые плащи с крестом святого Иакова в форме меча. Они имели право составлять завещание в пользу третьих лиц, не входящих в общину. С разрешения настоятельницы женщины принимали посетителей, выходили на улицу и даже ночевали за пределами монастыря, но, самое главное, они в любой момент могли заключить брак и вовсе забыть о монашеском укладе.

Уго миновал церковь Святой Марии у Сосны и вскоре добрался до женского монастыря Святой Анны, на противоположном от моря краю города. Тут кончалась Барселона. Мальчик свернул направо и вскоре уже стоял перед монастырем Жункерес, где церковь, арочная галерея и прочие постройки занимали площадь в форме треугольника: две его стороны составляли ручей Жункерес и улица с тем же названием, а третью образовывали городская и монастырская стены.

Со всей осторожностью, поминутно оглядываясь по сторонам, мальчик подобрался к улице Жункерес, на которую выходили и церковные ворота, и маленькая дверца, через которую в монастырь доставлялись продукты, а также задние стены некоторых домов, где проживали монахини. В стене дома, где прислуживала Арсенда, было зарешеченное окошко. Прижав ухо к ставню, Уго насвистал знакомую песенку. Мальчик свистел совсем тихо, внимательно следя за темными зданиями на другой стороне, опасаясь, как бы в каком-нибудь доме не зажегся свет, вглядываясь в конец улицы – туда, где она вливалась в площадь Жункерес и где находился главный вход в монастырь. Уго снова и снова принимался мурлыкать свою песенку, но, если голос его начинал звучать слишком громко, певец сам себя одергивал и переходил на шепот. Уго щурил глаза, чтобы лучше видеть в темноте, и все сильнее дрожал – от холода и от страха, что его обнаружат.

Иногда брату приходилось возвращаться восвояси, так и не повидав сестру, однако чаще, какой бы тихой ни была припевка, Арсенда все-таки просыпалась. Эту песенку раньше напевал их отец, возвращаясь домой из долгого плавания или с веселой пирушки. Брат и сестра, вскормленные материнским молоком, еще во младенчестве бессознательно связали этот мотивчик с радостью мамы, а позже – и со своей собственной радостью. Заслышав эти звуки, дети приучились открывать глаза даже в самые ненастные ночи, но вот однажды все закончилось. Певца забрало море.

Легкое постукивание по ставню подсказало Уго, что сестра его слышит. Теперь наступала самая опасная часть. Уго всегда мог выдумать объяснение, если бы его застали ночью под окном, но ему было бы сложно оправдаться, если бы кто-то увидел, как он взбирается на карниз для всадников: езда верхом в городе была под запретом, поэтому те, кто покидал Барселону через ворота Жункерес, садились на коней здесь, перед самым выездом из города; еще сложнее, если бы кто-то заметил, как он потом карабкается, наподобие ящерки, по каменной стене на плоскую крышу монастырского домика.

Арсенда выбежала во двор, а потом поднялась на крышу по лесенке. Ее прелестное личико раскраснелось от бега и озарилось радостной улыбкой при виде брата.

– Почему ты так долго не приходил? – вместо приветствия пожурила его Арсенда.

Уго глубоко вздохнул, переводя дыхание, потом просто обнял сестру. Арсенда предусмотрительно захватила с собой одеяло, под которым спала. Завернувшись в него и тесно прижавшись друг к другу, дети сидели спиной к стене, спрятавшись ото всех.

– Почему? – не отставала девочка.

Узнав о смерти мисера Арнау, она заплакала. Потом расспросила, откуда синяки, и ее большие черные глаза заблестели от гордости за брата-храбреца. Потом девчушка снова расплакалась, вспомнив о матери. Арсенда не выходила из своего монастыря; Антонине тоже не дозволялось отлучаться из дома перчаточника.

– Чему ты выучилась с нашей последней встречи? – старался Уго отвлечь сестренку, держа ее за подбородок и не давая опускать голову.

Арсенде наконец-то разрешили помогать при изготовлении nogats – это такие сласти из муки, меда и обжаренных орешков, рассказывала девочка. А еще она помогала готовить розовую воду, пряла лен и коноплю. Вышивать ее пока не учили: пусть сперва подрастет, того гляди испортит ткань.

– Хорошо ли с тобой обходится сеньора?..

– Херальда, – подсказала девочка. – Да. Она сильно требовательная да строгая, очень богомольная да мнительная, но все равно хорошая. Разрешает мне издали слушать, когда учит девочек из богатых барселонских семей, а потом и со мной немножко занимается. А как у тебя дела идут?

И тогда Уго заговорил о верфи, о том, как он старается, об ожидающем его славном будущем mestre d’aixa, о том, как он начнет заботиться о матушке.

– И о тебе тоже! – пообещал мальчуган. – Я увеличу приданое, которое даст за тобой…

– Херальда, – с досадой в голосе напомнила сестра.

– Точно. Я увеличу твое приданое, чтобы ты нашла себе хорошего мужа, лучшего в Барселоне.

Арсенда радостно рассмеялась:

– Болтунишка. У тебя же собственная семья появится.

– Ну конечно, но и про тебя я никогда не забуду, – пообещал Уго и крепче прижался к сестре. Их соединяли тесные узы.

Брат с сестрой еще спали рядом друг с дружкой на тюфяке возле очага в то злосчастное утро, когда пучина забрала их отца. Все последующие дни и даже много позже дети плакали, видя слезы на лице у матушки, почти не поднимавшейся со своей лежанки. Уго с Арсендой плакали тихонько, обнявшись, стараясь, чтобы Антонина их не услышала и не затосковала еще горше.

Уго рассказывал о своей работе и в их следующую встречу, больше чем через неделю, когда они снова сидели рядом на плоской крыше. Арсенда взяла брата под руку, положила голову ему на плечо, и мальчик заговорил дрожащим голосом:

– Я думал, что люди меня… Не знаю. Пару дней назад бастайши принесли на верфь бревна, которые доставили по морю, с Пиренеев. Бастайши сплавляют их вниз по рекам… Мне бы хотелось когда-нибудь посмотреть, как они это делают, – объяснял Уго, хотя сам точно не знал, зачем он все это рассказывает. – В общем, именно бастайши переносят древесину, откуда бы она ни поступила, к нам на верфь. И вот, скинув со спины здоровенные бревна, почти все бастайши меня поздравили, сказали, что я хорошо поступил и сделал то, на что никто другой не осмелился, – и даже мастера и старшины с верфи с этим согласились. Мальчики, которые таскают ядра, все мной гордятся и до сих пор то и дело просят снова рассказать, как и что там было. Жоан Наварро тоже меня поддерживает, они с мисером Арнау были старые друзья. А вот в воскресенье в церкви Святой Марии многие смотрели на меня с неприязнью: одни исподтишка, другие прямо и не скрываясь. Когда я шел к причастию, какой-то лоточник меня даже толкнул. Да и перчаточник не позволил нашей матушке ни на минутку задержаться после мессы. Ее схватили за руку и грубо утащили. Мы и словом не успели перемолвиться.

Уго внезапно умолк. Не стоило говорить о таких вещах. Арсенда еще маленькая. Что может знать обо всем этом девочка? Она счастлива за стенами Жункереса. Ее кормят, и одевают, и обучают чему-то; здесь она получит приданое и выйдет замуж…

– Ты пошел против власти, – шепнула Арсенда в темноте, очень серьезно и трагично, чуть разворачиваясь к нему под одеялом, укрывавшим обоих.