Забытая цивилизация Запада. Издание второе, дополненное

Такое тесное сосуществование с миром мы видим, например, в старейшем описании Лондона, сделанном в конце XII века: «На востоке высится большая и мощная королевская цитадель (Тауэр), внутренний двор и стены которой воздвигнуты на глубоком фундаменте, скрепленном раствором на крови животных. На западе находятся два хорошо укрепленных замка, а стены города высокие и толстые, с семью двойными воротами и на севере укреплены через равные промежутки башнями. Подобным образом и с юга Лондон был укреплен стенами и башнями, но большая река Темза, изобильная рыбой, своими приливами и отливами незаметно в течение долгого времени подмыла и разрушила стены. Также на западе над рекой возвышается королевский дворец – здание несравненное, с крепостным валом и укреплениями.

Дома горожан в пригородах повсюду окружены большими и великолепными садами. На севере также расположены поля, пастбища и живописные луга с бегущими по ним речками, которые с приятным рокотом приводят в движение мельничные колеса. Невдалеке находится огромный лес с густой чащей – убежище диких зверей: оленей, серн, вепрей и туров. Пахотные поля города – не бесплодные пески, но подобны тучным полям Азии…

В северном пригороде, имеются замечательные источники с целебной, сладкой, прозрачной водой, которые струятся по светлым камням. Среди них наиболее известны Святой источник, Источник монахов и святого Клемента; их чаще всего посещают школяры и городская молодежь, гуляя летними вечерами. Город благоденствует, если имеет доброго господина…

На берегу реки в Лондоне, среди винных лавок, находящихся на кораблях и в погребах, имеется открытая для всех харчевня. Здесь ежедневно, в зависимости от времени года, можно найти тертые, жареные, вареные кушанья, крупную и мелкую рыбу, грубое мясо для бедных и более изысканное для богатых, дичь и разную птицу… Какое бы множество воинов или паломников ни пришло в город или ни собиралось уйти из города, в любой час дня и ночи ни те, ни другие не останутся голодными…»[13 - Как ни странно, в Лондоне в те времена жило множество отшельников. Нередко они ютились прямо в укреплениях городской стены, где в крохотных кельях проводили время в постах и молитвах. Также они были хранителями святых источников. А еще в этой набожной столице высилось 126 церквей, 13 только женских монастырей, да и вообще: «в городе не было ни одной улицы без своего монастыря, своего монастырского сада, своей живущей подаяниями духовной общины, своих монахов».].

В этом коротеньком тексте бросаются в глаза две вещи. Во-первых, наличие чистых источников и дремучих лесов на территории столицы Англии (!); а во-вторых, харчевня. О ней говорится в единственном числе, и, судя по описанию, она считалась предметом гордости горожан. Сравните с XVII веком, когда, согласно Т. Деккеру, в Лондоне насчитывается «добрая тысяча кабачков», которые давно никого не удивляют.

И еще. Представление о городе того времени будет неполным, если мы не вообразим себе две важных составляющих повседневной жизни: шума и запаха. С рассвета и до заката на его узких улицах не смолкали крики носильщиков и водовозов, гремели телеги, звонили колокольчики, стучали молотками кузнецы и изготовители оловянной посуды, перекликались мастеровые, плотники и бондари, работающие бок о бок. Сыромятни и пивоварни, бойни и лавки, где продавали уксус, харчевни и мусорные кучи создавали непередаваемый «букет» запахов. К нему добавлялась вонь помоев из канав, проложенных посреди улиц. Это «амбре» в своей густоте не уступало смогу, который будет царить в этих местах через полтысячи лет, после наступления индустриальной эпохи Его не мог разогнать даже самый сильный ветер. Кроме того, пивовары, пекари и кузнецы в своих «технологических процессах» использовали уголь, застилавший городское пространство едким дымом.

Справедливости ради, однако, отметим, что средневековье вовсе не было полностью чуждо гигиене, как это нередко представляется. Так в конце XIII века в Париже работало 26 общественных бань. Помимо помывки, клиентам предлагались услуги парикмахера, застолье, ну и, разумеется, старый, как мир, сервис, – «девушки по вызову»[14 -

На занятие проституцией обычно смотрели сквозь пальцы. И только в XIII веке Людовик IX Святой стал боролся за улучшение общественных нравов своих подданных, начав непримиримую борьбу с проститутками. Он даже издал несколько эдиктов о запрете этой профессии. Но в конце концов проститутки одержали победу, а последующие короли святыми не были и с прохладой отнеслись к борьбе Людовика против жриц любви и за нравственность. Вообще, борьба короля за народную нравственность шла тяжело. Такое же фиаско потерпела попытка заменить распевание фривольных попсовых песенок серьезной духовной музыкой. Увы.].

В целом, конечно, для раннего средневековья, вплоть до XI века, город был довольно редким явлением. Он малонаселен, необустроен, лишен любой, даже самой необходимой инфраструктуры. Но постепенно он принимает на себя все новые функции. Административные центры сочетаются с торговлей (ярмарки на перекрестье путей), ремеслом, цехами, производством в целом, культурными и религиозными функциями, а в конце рассматриваемого периода сюда можно добавить и образование, появление первых университетов. Плюс сельскохозяйственная округа, которая, взаимодействуя с городом – потребителем своей продукции и городом – источником инноваций и инвестиций, процветала. Иными словами, происходит формирование того города, который в XIII—XIV веках произведет переворот в средневековой цивилизации.

Плоский мир

Мир средневекового человека был плоским. Во всех смыслах. Именно поэтому, а вовсе не из-за отсталости и неумения средневековье не знает перспективы. На любой картине или миниатюре того времени предметы, расположенные вдалеке, ничуть от этого не уменьшаются в размерах. Возникает вопрос, – как, столь чуткие к малейшим нюансам окружающего мира, люди могли упустить настолько очевидный факт? И тут мы сталкиваемся с особенностями мировосприятия. Картина средневекового мастера – это не фотография, она призвана не копировать видимость, стремясь к полной идентичности, а попытаться отразить иную реальность, ту, которая управляет нашим миром. Поэтому Мастеру не нужна была перспектива, ведь он не срисовывал объекты, это считалось слишком просто.

Столь же «плоским» было и восприятие времени, о чем уже говорилось. Все исторические события интерпретировались как случившиеся совсем недавно. А потому ныне живущие евреи, например, несли прямую ответственность за распятие Христа. Об этом мы уже говорили.

Ну и, конечно, взгляды на мир как таковой, нашу планету. Она тоже, разумеется, была плоской. Рассмотрим вопрос о ней поподробнее. Как она виделась интеллектуалам того времени (не интеллектуальной элите, но, скажем, образованному среднему классу)? Возьмем энциклопедию (очень популярный литературный жанр времен расцвета средневековья). Вот произведение первой половины XII века «Об образе мира» Гонория Августодунского.

Из него любознательный читатель узнает, что Земля похожа на огромный диск, окруженный океаном. Она делится на пять зон. Две крайние необитаемы по причине холода (что, странным образом, сущая правда), так как солнце никогда не приближается к ним. Центральная зона необитаема по причине жары, потому что солнце никогда не удаляется от нее. Две срединные зоны обитаемы – умеренный климат им обеспечивают холод и жара соседних территорий. Эти зоны, или круги, называются: северная, солнечная, равноденственная, зимняя и южная. Но только в солнечной живут люди, в других вряд ли, по крайней мере, об этом ничего не известно. Солнечная зона образует обитаемый круг. Средиземное море делит его на три части. Они называются Европа, Азия и Африка.

Азия находится недалеко от Земного Рая, который есть место наслаждений. Но он недоступен для людей, так как окружен золотой стеной высотой до неба. В Раю растет Древо жизни, плоды которого делают всякого вкусившего их бессмертным и избавляют от старения. Там есть также источник, из которого вытекают, и тут же уходят под землю, четыре реки. В дальнейшем они вновь появляются, на этот раз в разных странах. Это Ганг, Нил, Тигр и Евфрат. Удаляясь от Земного Рая, можно встретить много пустынных земель. Люди в них не живут по причине обилия змей и диких зверей. Далее следует Индия, получившая название от реки Инд, которая берет начало на Северном Кавказе. Интересно, что Инд, в отличие от Ганга, к Раю не причастен. Река эта из Индии течет на юг и впадает в Красное море. Последнее не совпадает с Красным морем известным нам, а охватывает весь Индийский океан. В нем расположены роскошные острова, такие, например, как Тапробанес (Цейлон), где находятся десять городов и каждый год бывают два лета и две зимы. Он покрыт вечнозеленой растительностью. Есть там еще остров Криза (Япония) земля, богатая золотом и серебром, с золотыми горами, недоступными из-за кишащих там драконов и грифонов.

Индия делится на 44 области. Каждый год здесь бывает по две зимы и два лета. В высоких, достающих до самых облаков лесах растут удивительные деревья: у одних – листья шириной с дом и даже больше, у других – огромные и красивые с виду плоды, внутри полные пепла, третьи снабжают необыкновенным углем, горящим целый год без перерыва. Орехи там с человеческую голову, а виноградные гроздья – такие тяжелые, что за один раз можно унести не больше одной. У змей вместо глаз – драгоценные камни. А во всех реках, кроме Ганга, можно найти золотые самородки; Ганг же славился огромными угрями длиной более 100 метров.

Страна населена множеством народов, некоторые из которых просто удивительны. В горной части страны живут пигмеи в два локтя ростом, которые почему-то постоянно воюют с журавлями, дают потомство, начиная с трехлетнего возраста, и стареют к восьми годам. Есть еще макробии с туловищем льва и орлиными крыльями. Ростом они в двенадцать локтей, сражаются с грифонами. А вот брахманы ни с кем не воюют. Они любят иную, загробную жизнь и, движимые этой любовью, бросаются в огонь. О еще одном народе сообщается, что там люди, повзрослев, убивают своих престарелых родителей, варят их, едят и считают нечестивцами тех, кто так не поступает; также их меню включает в себя сырую рыбу и морскую воду. Нередко в Индии можно встретить человекоподобных и иных чудовищ. Из первых назовем сциоподов, которые на одной ноге бегают быстрее ветра и этой же ногой прикрывают голову от солнца, когда ложатся отдыхать; есть люди без головы, с глазами на плечах, с носом и ртом на груди. Одно племя, живущее у истоков Ганга, питается только запахом определенного плода, чтобы не умереть от голода его всегда носят с собой.

На юго-западе, между Индией и Египтом находится Эфиопия. Местные племена, как и индийские, весьма странные. Одни питаются исключительно сушеными кузнечиками и потому живут не более 40 лет. Другие едят мясо львов и пантер, по причине чего рычат, как хищные звери; одежды они совершенно не носят и абсолютно ничего не делают. У одних королем была собака (!), у других – гигантский циклоп. И еще одна важная особенность, которую необходимо знать каждому путешественнику в эфиопские края: источником драгоценных камней здесь служат не змеиные глаза, а мозг драконов!

Край земли теряется во мраке и населен жуткими племенами, одноногими людьми, людьми-волками и т. д. Говорят, что время от времени они собираются в страшные полчища, нападая на добрых христиан. Это предвестники прихода Антихриста. Он заточен в темнице, там же, где-то на краю земли. Но он еще освободится, он вернется в мир, и день этот поистине будет страшен. А пока от нас его отделяют стены, до которых, при должном упорстве, также можно дойти. За ними же находятся проклятые до скончания века племена людоедов Гог и Магог, которых, как считают ученые, заключил туда Александр Македонский.

У плоского мира есть центр – Иерусалим. Все люди доброй воли обращают свои взоры к этому святому месту, где когда-то Спаситель принял мученическую смерть и вознесся на небо. Центр этот, однако, пребывает в плену и удерживается неверными. Так что общеизвестно: на земле есть райский уголок, где всегда сухо, хорошая погода, всегда тепло; там бьет ключом вода, горит огонь и расцветает земля, радуя глаз и веселя душу. Досадно лишь, что он очень далеко и принадлежит мусульманам.

Впрочем, другие авторы более толерантны, нежели Гонорий. Так францисканец Бертольд Регенсбургский поместил «все состояния мира» в единую семью Христову. Исключение составили лишь евреи, жонглеры и бродяги, которые включены в семью Диавола.

Мир, таким образом, расколот на три области: область господства ислама, – царство зла, прихватившее к тому же самые святые и лакомые кусочки; Византия, православные, – полузло; и, наконец, сам Запад. Запад, понятное дело, пытается отстоять свою область добра от набегов сил зла, а заодно освободить от него территории, занятые злом и полузлом. Вот такая нехитрая география вкупе с геополитикой того времени.

Мироощущение человека

Тысячелетие назад наша цивилизация была молодой. И, подобно юному человеку, каждый миг существования переживался ей намного более остро, волнительно, нежели на закате жизни. Краски были ярче, чувства – обнаженнее. Добро и зло, алчность и великодушие выступали во всей своей силе из светлых высот и темных глубин божественной души.

Религиозное, сказочное, волшебное мироощущение, имеющее отчасти еще дохристианские истоки, придавали этим чувствам тем более сильный, а зачастую и возвышенный характер. Церковные таинства служили мерой человеческой жизни: крещение, бракосочетание, посвящение в рыцари, смерть, – благодаря им, она приобретала характер мистерии. Человек жил бок о бок с чудом, рядом со сказкой; точнее даже, человек жил в чудесном и сказочном мире. Но самое главное было то, что он всякий раз удивлялся этому миру; в течение веков не утрачивая эту, на самом деле ключевую способность.

Беды и несчастья в то время были намного суровее: моряку в шторм или купцу в дальней дороге можно было рассчитывать только на себя. Хотя нет, не совсем так. Несмотря на страх перед стихией и смертельный риск, странник не чувствовал себя одиноким. Ему всегда было на кого положиться. По многочисленным свидетельствам того времени, на помощь в трудной ситуации приходили духи, отшельники, звери, неизвестно откуда появляющиеся люди, в крайнем случае – ангелы и Бог. Такое вмешательство, с нашей точки зрения, выглядит фантастично, но в те годы оно было весьма распространено; оно – свидетельство веры в то, что человек в этом мире не был покинут, брошен на произвол судьбы, за ним всегда кто-то «присматривает» и может прийти на помощь.

У каждого человека был свой ангел, – милый, но могущественный спутник. А, с другой стороны, имелся и свой, «персональный» демон. Миллионы ангелов, но миллионы и демонов, поэтому расслабляться, уповая на высшие силы, никогда не стоило. Будучи под двойным надзором, как со стороны сил добра, так и зла; он был буквально опутан целой сетью зависимостей между землей и небом. Так и существовал в двух шагах от Бога, обдаваемый жаром преисподней, постоянно глядя в лицо Вечности этот загадочный средневековый человек.

*** *** ***

Медицины в современном понимании не было, а потому граница между здоровьем и недугом выглядела более резко. Болезнь зачастую протекала быстро и катастрофично, а лечение нередко не уступало ей с точки зрения опасности для жизни. С учетом полного отсутствия анестезии и антисептиков люди часто умирали от болевого шока или различных заражений. Даже природные катаклизмы несли гораздо больше смертей и разрушений, чем сейчас. Например, обычный град. В 1359 году близ Шартра во время Столетней войны он был размером с гусиное яйцо и в течение дня только в английской армии Эдуарда III убил более тысячи человек и 6000 лошадей! О раненых не сообщается, но ясно, что их было значительно больше. Можете вообразить себе град, который людей косит словно пулемет? А представьте замерзший Нил, Черное и даже Средиземное море (1326 г.), обозы, спокойно переезжавшие зимой 1210—11 гг. Адриатику, паводок, снесший в 1316 году все мосты в Париже? Из-за холодов, – а в Иль-де-Франс в течение нескольких месяцев температура опускалась до -24, – колокола трескались во время звона, а замерзшее вино продавалось кусками, на вес.

Жизнь была очень короткой, и закончиться могла в любой миг, а потому от нее нужно было брать по максимуму, как можно скорее, здесь и сейчас, не откладывая на потом. Потому с таким азартом люди демонстрировали все самое лучшее, кичась богатством, но не копя его, раздавая, нередко, другим. Тем более, от богатства до кричащей нищеты было рукой подать, – часто их разделяли всего лишь стены замка. За ними сотни прокаженных вертели трещотки, сообщая о своем приближении, – отверженные, мертвые в мире живых; нищие вопили на папертях, обнажая свое убожество и уродства; голод и болезни выкашивали людей тысячами.

Еще более резкая граница отделяла лето от зимы, свет от тьмы, тишину от шума. Четкая отгороженность, границы, пролегающие везде, – от общества до природы, – вот что отличало средневековый город от современного, в котором невозможно ни увидеть настоящую темноту, ни услышать настоящую тишину.

Люди стремились по максимуму и как можно быстрее использовать все имеющиеся возможности, здесь и сейчас насладиться властью и богатством, ибо завтра будет поздно. Но и самые незначительные блага жизни доставляли им огромное удовольствие, – потрескивающие дрова в камине, бокал доброго вина, теплый плащ на меху, гостеприимно скрипнувшая во тьме ночи дверь, – спасение запоздалого путника от лютой стужи и пронизывающего ветра.

Люди, жившие среди этих контрастов черного и белого, света и тьмы, голода и изобилия, тишины и шума, сами часто бросались из одной крайности в другую, резко усиливая нестабильность и без того совершенно неустойчивого мира. Им были присущи спонтанные взрывы необузданности, переходящей в жестокость, которые сменялись раскаянием, слезами, абсолютно искренней душевной отзывчивостью. Но это видимое противоречие: добро не существует без зла, если есть одно, тут же появляется другое; чем выше дерево тянется к свету, тем глубже его корни впиваются вглубь, в недра земли.

В средневековом сознании существуют как бы два полюса: к одному, благочестивому, аскетическому устремляются все добродетели; но тем необузданнее и опаснее становится другой, мирской полюс, полностью предоставленный в распоряжение диавола. Когда что-нибудь одно перевешивает, человек либо устремляется к святости, либо становится злодеем, грешит, не зная ни меры, ни удержу. Но, как правило, эти воззрения пребывают в шатком равновесии, хотя чаши весов то и дело колеблются, устремляясь вверх или вниз, и мы видим обуреваемых страстями людей, чьи грехи временами заставляют еще более ярко вспыхивать их рвущееся через край благочестие.

Вот поэт слагает прекраснейшие хвалебные гимны вслед за стихами, полными всяческого богохульства и непристойностей. Вот богач, известный своим пристрастием к роскоши, переходит на хлеб и воду и погружается в абсолютно аскетичное благочестие. Вот Неаполитанский король Иаков Бурбонский, торжественно вступает в город. Но не с триумфом, как все ожидали, а в убогой одежде, сидя… в помойном корыте, как писал очевидец, «отличий не имевшем от носилок, на которых выносят обычно отбросы и нечистоты», и «во всех городах, куда он вступал, из уничижения вел он себя подобным же образом».

И, разумеется, были вещи, явления, перед которыми абсолютно любой знатный, богатый, властный аристократ чувствовал свое ничтожество, благоговел с замиранием сердца. Один из самых возвышенных, пожалуй, примеров, – это история выкупа и доставки во Францию тернового венца Спасителя. Вот последний этап этой драматичной истории. Вся знать страны во главе с 25-летним Людовиком IX и его матерью Бланкой Кастильской встречают сокровище не в своем дворце, и даже не у городских ворот, а в десяти днях пути от Парижа, в местечке Вильнев-Ларшевек. Дрожащими руками король поднимает крышку ларца, и их взору предстает бесценное сокровище.

Не в силах больше сдерживаться, цвет европейского рыцарства, высшая аристократия Франции, в голос начинает рыдать. Каждый из них потрясенно лицезреет муки Господа на кресте. Тысячелетняя мистерия предстает наяву. В слезах, с разорванным от боли сердцем, король и его младший брат Роберт принимают бесценный дар. Босоногие, прикрытые лишь холщовым рубищем, много километров, под палящим солнцем, они идут до города Санса. За ними следуют такие же босые, умиленно и возвышенно плачущие рыцари. Герои многих кровавых схваток. Санс их встречает колокольным звоном, божественными звуками органов. Улицы устланы коврами и богато украшены. Клирики и монахи вынесли самые почитаемые мощи святых. Людей охватило раскаяние. Повсюду можно было видеть слезы и рукоплескания. Очевидцы вспоминали, что время в те божественные мгновения остановилось, и все словно застыли на пороге вечности.

Меж тем смерклось, но процессия продолжала движение, теперь уже при свете множества свечей. Ее по-прежнему вел босоногий король (он так и будет идти «нищим паломником» вплоть до Парижа, и в самой столице тоже не сменит «одеяния»). Эта «униженность» становится понятной, если учесть, что дорогу Людовику освещал не только факел, но и сам Христос. И он, и весь город в эти часы поклонялись не реликвии, но живому Господу. Они видели Его, и эти часы, по признанию архиепископа Санса, стали необыкновенной и высшей наградой за всю его жизнь, посвященную Богу и королю.

Глубокие, самые интимные религиозные чувства в ту эпоху захватили всех, даже самых красивых и знатных женщин: молодые аристократки, поглощенные пустословием и легкомысленностью, казалось бы, наслаждались жизнью, сплетнями, интригами. Но… Возьмем, к примеру, Беатрису ван Равестейн, – одну из первых дам Бургундского двора. На ней, как и подобает, роскошнейшее платье с множеством драгоценных каменьев. А под платьем – власяница, надетая прямо на голое тело. Овечья или козья шерсть, из которой она сделана, очень жесткая и ежесекундно колет веселящуюся или ведущую учтивую беседу даму. Современник говорит о Беатрисе: «Одетая в золотошвейные одежды, убранная королевскими украшениями, как то подобает ее высокому рангу, и казавшаяся самой светской дамой из всех; обращавшая слух свой ко всякой пустой речи, как то многие делают, и тем самым являя взору внешность, полную легкомыслия и пустоты, – носила она каждый день власяницу, надетую прямо на голое тело, нередко постилась, принимала лишь хлеб и воду, и, в отсутствие мужа, немало ночей спала на соломе»[15 - «Спать на соломе» или даже на золе было в те времена не только одним из элементов аскезы, но и напоминанием самому себе о прахе, из которого ты вышел и в который вернешься.].

А вот потусторонний мир: черти, ведьмы, лешие, просто умершие, пришедшие к живым. Их видели бессчетное количество раз: мужчины и женщины, старые и молодые, богатые и бедные. Такой выдающийся интеллектуал как Рауль Глабер признается, что лично видел демонов и самого Сатану. Последнего – целых три раза. Причем он не соблазнял, а ужасал и преследовал проницательного монаха как жертву. Один из таких случаев произошел в предрассветной мгле, в монастыре Сен-Лежар-де-Шампо. От Глабера не ускользнули даже мельчайшие детали внешнего облика Нечистого. «Вдруг я увидел, как у меня в ногах появилось некое страшное на вид подобие человека. Это было, насколько я мог разглядеть, существо небольшого роста с тонкой шеей, худым лицом, совершенно черными глазами, бугристым морщинистым лбом, толстыми ноздрями, выступающей челюстью, толстыми губами, скошенным узким подбородком, козлиной бородой, мохнатыми острыми ушами, взъерошенной щетиной вместо волос, собачьими зубами, клинообразным черепом, впалой грудью, с горбом на спине, дрожащими ляжками, в грязной отвратительной одежде».

Кажется, дух Средневековья с его кровавыми страстями мог царить лишь в мире идеального. Каким-то феерическим крещендо он взвинчивается до предела, до невозможности, недостижимости. Он – настоящее испытание, ниспосланное людям. Он настолько высок, что даже достигнув высочайших вершин, даже уровня Франциска Ассизского, человек все равно оставался в полной уверенности в своей ничтожности, бесконечной греховности, его мучало постоянное чувство вины. Без неистовства, охватившего миллионы мужчин и женщин, без фанатиков и изуверов святые той эпохи просто не могли существовать.

И только один звук объединял всю эту феерию цветов, эмоций, криков, красок; соединял пестроту и многообразие быстротекущей жизни в единый лад неба и земли. Это звук колокола: он возвещал горе и радость, покой и тревогу, созывал народ и предупреждал об опасности. И каждый отличал эти колокола по звучанию и именам: Роланд, Страшный, Толстуха Жаклин… Их голоса раздавались первым человеческим криком и завершались последним погребальным звоном, призывающим недостойного раба божьего в укромные недра бытия.

Отношение к детям

Не будет преувеличением сказать вслед за одним историком, что хотя средневековье – это эпоха молодых, тем не менее, она не знала детей. На протяжении целой тысячи лет мы не видим маленьких королей жизни, не встречаемся с бесконечными попытками угодить им. Ни сюсюканий, ни нарочитых обожаний со стороны взрослых, ни забрасываний игрушками и другими подарками. К слову отметим, что такая ситуация продолжалась вплоть до XVII столетия, и изменение отношения к детям – еще одна важная деталь в процессе «изживания» остатков средневековья. А в те далекие века даже де-юре человек считался взрослым, начиная с 12 лет. В этом возрасте, скажем, в Англии он приносил присягу на верность королю и обществу (позже эта клятва легла в основу английского общего права), а также вступал в «сообщество десяти». Т.е. десяти человек, которые сообща несли ответственность за деяния каждого.

Равно как и не было никакого особого отношения к беременной женщине. Последние были беременны почти постоянно, лишь с небольшими перерывами, поэтому равнодушное или, точнее, нейтральное отношение к ним характерно для всех без исключения слоев общества.

Несмотря на колоссальную детскую смертность, общество в те времена было (в среднем) очень молодым, – возраст половины населения не превышал 18 лет! Понятно, что немногочисленные (в процентном отношении) труженики, обладавшие, к тому же, крайне низкой производительностью труда, физически не могли обеспечить всех. Поэтому детям с самого раннего возраста приходилось много и тяжело трудиться. Хотя и время для игр все равно всегда находилось. Доказательством тому служит множество игрушек, найденных археологами, – от свистулек и мячей до маленьких предметов кухонной утвари и кукол.

В целом, бросается в глаза, что у средневековых авторов отсутствуют, пожалуй, две такие естественные и общераспространенные сегодня вещи: умиление детьми и жалобы на усталость. Последних тоже нет вообще. Интереса ради каждый может сравнить нынешние тяготы, вызывающие столько стенаний (вроде маленькой зарплаты или дорогой ипотеки), с теми, которые приходилось испытывать людям в средние века.

Конечно, ровное отношение к детям не означает, что в те годы не существовало родительской заботы и любви: эти чувства универсальны для всех времен и народов. Они были. Но иные, не такие, как сейчас. Даже родительская любовь другая. Вот воспоминания отца, потерявшего от чумы в середине XV века жену, сына и семерых дочерей, о смерти единственного наследника. «Подойдя к порогу смерти, он являл собой восхитительное зрелище, когда, несмотря на свой столь юный и нежный возраст – 14,5 лет – сознавал, что умирает… В течение своей болезни он три раза с большим раскаянием исповедался, принял святые дары Господа Нашего Иисуса Христа с таким благоговением, что все присутствующие преисполнились любовью к Богу; наконец, попросив священного елея и продолжая читать псалмы вместе с окружавшими его монахами, он мирно отдал душу Богу».

Жесткость средневековья выражалась в том, что Церковь раздражало даже самое ненавязчивое, скорее мимолетное, хотя может быть и глубокое, проявление любви: все эти поцелуйчики, это «милование», могло показать (по ее мнению), что создания Бога для кого-то важнее Его самого. От церкви же исходили и важные советы в деле воспитания. Например, не расспрашивать ребенка, не смотреть на него чересчур пристально – это ему повредит; внимательно следить, чтобы в него не вселился бес, как это нередко случается.

Так что, с одной стороны, расцвел культ святых невинных младенцев, а с другой, в случае любой провинности, ребенка наказывали; ведь если он плачет, значит, в него вселился злой дух, и он будет бит. Как и все в ту эпоху, родительская суровость имела религиозный характер.