Караван

Живописала кисть. Эти мягкие выразительные черты, живя, дыша и блистая солнцем, рождали чувства. Однако предопределена судьба Мадины. Жестоки местные обычаи. Любовь здесь издревле выбирает сердце, мужа – отец. Одно будущее у неё – работать не покладая рук, хранить себя и ждать достойного выкупа – калыма. Пшеничноволосый «шурави», оберегающий её в пути, – пришелец из чужого мира.

– Мадина!

Услышав оклик брата, она спохватилась, прикрыла лицо и поднялась.

– Я нашёл траву для козы, – подвёл итог поискам Касым. – Пойдём.

Редкий подножный корм был отрадой для проголодавшейся козы. Дав ей возможность насытиться досыта, брат и сестра не пожалели времени и повернули к месту привала лишь в тот момент, когда чувство голода не на шутку начало одолевать их самих. Оживлённый разговор встретил их. Сулейман и прапорщик, потерявшись в мире слов, искали путь навстречу друг другу. Лейтенант, прислушиваясь к голосам, чистил автомат. Быстрый взгляд Мадины обнаружил отсутствие «шурави». Тот вместе со своим крепким товарищем вновь нёс службу на посту. Девушка поспешила к отцу. Кисть остановилась. Зеркало, запечатлевшее таитянку, пошло рябью, утратило опору и, обретая иную природу, устремилось простой водой в песок. Внушающая с детства страх и уважение отцовская натура возымела своё. Дочь вернулась на место. Покорная, невинная и безликая.

Прапорщик уставился на девушку, осмотрел её с головы до ног и, поморщившись, отвернулся.

– У паранджи не женское лицо, – заметил он вслух. – Это же форменное насилие над личностью.

– Мы живём по законам наших предков, – отозвался Сулейман. – Не нам судить об этом.

– В Кабуле другая жизнь, – сказал прапорщик. – Большинство женщин ходит с открытыми лицами, в платьях.

Сулейман не успел ответить. Внезапно издали донёсся мощный гул. Нарастая, он сотряс землю и пространство. Все, как по команде, подняли головы вверх. Высоко в небе, оставляя белый след, летели два реактивных «МИГа».

– Ваши, – сказал Сулейман, провожая взглядом самолёты.

– Да, – откликнулся прапорщик. И, уловив в голосе старика некую безысходность, с жаром продолжил: – Школы, детские сады, больницы. Электричество, нефть, газ, вода. Тоннель через Гиндукуш – Саланг… Тоже – наши.

Старик промолчал. Небо, покорённое человеком, в его стариковских глазах теряло всю прежнюю чистоту и святость. Он опустил голову, пожевал губами и, грозно поведя бровями в сторону дочери, велел:

– Чаю, Мадина!

Чай получился отменный. Деля пополам вкус, аромат и силу свежего горячего напитка, старик и прапорщик вернулись на землю и заговорили вновь. Слово за слово былое взаимопонимание было восстановлено.

Зной. Солнце замерло в зените. Плывут волны жара над камнями. Потусторонний вечный покой царит вокруг. Утомлённый однообразием мёртвой панорамы сержант прервал наблюдение и, скользнув вниз, присоединился к товарищу, сидящему на дне прохладной расщелины. Рядовой перечитывал старое письмо из дома, сосредоточенно уткнувшись в потрёпанные страницы. Несколько минут Куманёв провёл в немом созерцании товарища. Тот не подавал никаких надежд, целиком занятый своим делом. Скука вновь с прежней силой одолела сержанта.

– Свеча, – позвал он. – Брось молчать. Спой.

– «Духи» услышат, – рассеянно отозвался Свешников.

Сержант усмехнулся.

– Сначала мы их услышим – по нашим минам. Брось ваньку валять, спой.

– Что, полюбился ленинградский рок, сибирская душа? – поднял глаза Олег.

– Ага, – признался Кум. – Цепляет за живое.

– Цепляет, – согласился Олег, откладывая письмо. – Это не просто музыка. Как пишет газета «Советская Культура», рок – это братство одиночек, нашедших свет внутри себя.

– Во как! – восхитился сержант.

– Да. Если на рок-концерте вырубается электричество, люди не уходят, они начинают петь вместе с музыкантами. Так было на моей памяти с группой «Кино». Мы пели, пока электричество не включилось вновь.

– Спой, Свеча, – подхватил Кум. – А я тебе подпою.

– Сейчас не время для концерта. Мы же на посту.

– Знаю, – вздохнул сержант. – От этого песни ещё больше хочется.

– Споём. Сменимся и – споём. Обещаю.

Кум махнул рукой.

– Что пишут из дома? – спросил он.

– Пишут, скоро праздник. Восьмое марта. Готовятся встречать весну.

Кум поднял глаза в небо, зажмурил один глаз, потом другой.

– Не помню весну, – мрачно сказал он. – Была весна и – нету. Выжигает всю память Афган.

– Могу почитать тебе про весну, – предложил Олег. – Только не обессудь – наша весна совсем не та, что в ваших краях.

Сержант хмуро уставился на рядового.

– Весна везде одинакова, – сказал он. – Только имена у неё разные. Здесь и сейчас она рядится в покрова дочери Сулеймана – Мадины.

Олег, улыбаясь, кивнул.

– А ты бы хотел увидеть её лицо?

– Так, ради любопытства, – пожал плечами сержант. – Вообще-то, мне это без надобности. Меня на гражданке целых пять вёсен дожидаются. Все натуральные, без обмана – Оля, Катя, Гуля, Саша и Тамара.

– Мне вчера прапорщик велел шефство взять над Мадиной, – признался Олег. – Следить, чтобы не отрывалась от коллектива.

– Дерзай, – откликнулся Куманёв. – Шефствуй. Только учти, она – женщина Востока. Чуть увлечёшься и – всё.

– Что значит – всё?

– Чудак. Открытое чужаку лицо – позор семье. Сулейман потребует расплаты.

– Чем же мне расплатиться? – растерялся Олег.

– Архимед говорил в ближайших горных кишлаках невеста стоит двести тысяч афгани. Почти столько душманы дают за нашего капитана. Один советский рубль равен пятнадцати афгани. Считай не считай – Мадина тебе не по карману, рядовой.

– Ну и пусть, – нахмурился Олег. – Что на ней одной свет клином сошёлся?

– Не спеши отступать. Как ты говорил, рок – это братство одиночек? Вот и действуй, братайся. Конечно, что-то дельное из этого вряд ли получится, но зато нас, своих товарищей, ты точно развлечёшь.

– Кум!

– Да?