Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4

Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4
Игорь Сотников

Журналист в поисках обретения своего имени в профессии, а для этого нужна сенсация, оказывается в закрытом научном проекте. Где перед ним ставится задача найти контакт с девушкой-андроидом. Всё это обставляется таким образом, что он сам неуверен в реальности происходящего, и начинает искать выход из этого положения. Но он так увлекается всем этим делом, что это приводит его ....А вот к чему, то он и сам не знает ответ на этот вопрос. Содержит нецензурную брань.

Игорь Сотников

Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4

История на дорожку.

С чего заводятся и начинаются серьёзные разговоры? Да по-всякому бывает. И первое, что приходит на ум в ответе на этот вопрос, то это, скорей всего, с некой причины, повода или просто необходимости завести такой разговор. С чем и не будем спорить, когда оно так и есть формально. А вот если посмотреть на всё это буквально, то серьёзный разговор, как правило, начинается с моно-предисловия к нему в виде историй и исторических отсылок к событиям другого времени, и лучше, конечно, самого далёкого по времени, и только с первого взгляда, выглядящего как просто беседа.

А вот уже это всё начинается с серьёзного выражения на лице человека, решившегося на это серьёзное, подчас неблагодарное дело, после чего он прочищает своё горло прокашливанием, и как итог, он для привлечения к себе внимания со стороны своих слушателей… Без всяких, и даже вот таких предисловий, берёт и легонько постукивает чайной ложкой по чашке, стоящей на блюдце, на столе перед ним, и тем самым даёт старт началу всей этой истории путём разговора, не дай бог вам с ним поговорить по душам.

А как только все лица его слушателей, замерев в итоговом положении, обращены на него, то этот человек с серьёзным лицом, взявший на себя роль ведущего рассказчика за этим столом, установленного в одном из уголков самого обычного проходного кафе, начинает свой рассказ.

– Наиболее вероятным источником всякого права, законов и установленных жизнью правил, на которые ссылаются и опираются в своих жизненных установлениях люди, как без всякого склонения, так и склонные к различной научной степени верованиям, является художественный замысел автора и можно сказать, творца данного произведения. Так что не убеждайте себя меня оспаривать, а слушайте и воспринимайте всё мной сказанное, как есть. – Здесь рассказчик замолчал, чтобы окинуть внимательным взглядом своих слушателей и отыскать среди них несогласных с ним и со всем им сказанным. И видимо рассказчик обладал безусловным авторитетом среди своих слушателей, раз никто не смел выражать на своём лице строптивость и сопротивление им сказанному.

Ну а раз видимых, как минимум, препятствий для продолжения им рассказа нет, то рассказчик вновь берёт слово. – И это не только всё объясняет, а на это можно во всех своих постижениях, а бывает и недоразумениях мира, опираться.

«Это всё хип-хоп», – оправдывают всё своё невежество, срань господню, тупизну и бескультурье все эти хип-хопперы на слово.

«Я циничен, подл и расчётлив», – сверяет часы реальности по себе банкир, кому с такой защитой легче жить.

«Я тебя выходит, недостаточно крепко люблю, раз и о себе не забываю думать», – всегда можно оправдать свои свободные взгляды на измены, уходящему из семьи, а ранее налево, необязательному супругу.

Ладно, всё это предисловье. – Резко меняет тон рассказа рассказчик, забираясь в карман своего костюма рукой и вынимая оттуда блокнот с ручкой, в эксклюзивно-дорогом, золото на чёрном исполнении. Что не двусмысленно нам говорит о предприимчивости этого человека в плане во всём быть первым, в том числе и на этой модной волне, где он, как законодатель первичности и нового, собой задаёт некоего разряда тренд, которому в будущем должны все будут следовать.

– Так. – Многозначительно ставит исходную точку для начала своего исследования блокнота рассказчик. – Что тут у нас. – Открывая блокнот, проговаривает рассказчик, делая для всех вид, что ему содержимое блокнота совершенно неизвестно, так как он и не его в общем. Но кто ему открыто поверит. Все прекрасно знают, что оказалось в руках председателя (нашего рассказчика), с тем он никогда не расстаётся.

– Хм. Интересно. – Быстро пробежавшись по первой странице, очень естественно играет любопытство председатель. – Аксиомы. – Председатель подытоживает прочитанное, затем отрывает свой взгляд от блокнота, смотрит на своих слушателей и развивает свою мысль. – Что ж. – Говорит председатель. – Люди, как это и всегда было, при любых обстоятельствах остаются верны себе. Они всегда ищут для себя некое начало, свою опору, на которую можно было бы опереться в движении в своё будущее. Не буду повторяться, сказав, что мы для себя уже нашли свою точку отсчёта… – председатель всё же сделал на этом месте паузу, чтобы убедиться в хорошей памяти и здравомыслии своих слушателей. И они не разочаровали его ещё раз.

– И тогда выходит, что та же аксиома, взявшая на себя право быть чьим-то исходным положением, есть всего лишь следствие чего-то. Того же человеческого ума, кому так и неймётся что-нибудь доказать другому человеческому уму, а при наличии у него больших амбиций, то и всему человечеству. А если в общем, то аксиома есть следствие промежуточной от изначальности причины, коя тоже есть нечто последственное. А вот в следствии какой причины возникло желание сформулировать аксиомы мира, то это совсем и не важно, зная исходную точку начала всего и вся. И получается, что всех нас, по сути, интересует одно, вследствие чего, то есть какой промежуточной причины возникла эта новая точка опоры, своего рода ступень к чему-то новому, аксиома. Которая является одновременно и следствием, и причиной следствующего следственного действия, являющегося причиной для исходящего из него действия. И так до своей, возможно и до круговой бесконечности. – Председатель делает ещё одну внимательную к своим слушателям паузу и, сложа свои руки над закрытым блокнотом, подводит промежуточный итог разговору:

– И вот с этим причинно-следственным вопросом нам надлежит, как следует, разобраться. И, надеюсь, никому тут не нужно объяснять, что всякий путь доказательств и постулирования выводов, лежит через свои тернии в виде всех известных видов давлений на них внешних факторов и противопоставлений. Так вот, наша первая аксиома, которая нуждается в проверке, а может в ниспровергании: «Самый ближний путь от точки к точке является прямая». –Председатель ловит растерявшиеся было взгляды нерасторопных слушателей и добавляет. – Но как понимаете, эта аксиома не работает в нашем случае.

Глава

1

Рассказывающая, – а что ей ещё остаётся делать, – о том и об этом, после чего «об этом» и «о том» нужно объединить между собой и тем самым получится качественный контент по новоязу, или же по старинке, увлекательная для читателя история.

Из выше приведённого абзаца, выступающего в качестве пояснительной записки, а затем уж как под главы, и для всех этих целей выделенного жирным цветом текста (достаточно интересная классификация цвета), частично можно понять, а может и сделать вывод о том, что в данной главе речь пойдёт о представителях самой на слуху профессии, которая напрямую, а в последнее время всё больше со стороны и на расстоянии, имеющей отношение к освещению любого рода событий посредством умелого слова, для важности ещё называемым контентом – о журналистах.

Ну а так как представители этой профессии очень часто, до всегда, находятся на переднем фланге событий, то язык у них подвешен не в пример кому другому (только политики, да и то не все, на этом поприще могут составить им конкуренцию). Ну, а когда за спиной у каждого журналиста к тому же ещё и стоит сплочённая масса журналистского сообщества, то нужно быть крайне осторожным на критические высказывания в их адрес. И если уж ты решился высказаться на их счёт, – всё, вы меня достали, доставайте диктофоны и записывайте, – то только на основе проверенной информации, и ни в коем случае не на домыслах и так тебе этого хочется говорить. Как, к примеру, обращая свой взгляд на такое далёкое прошлое, которое ближе к мифам, нежели к истории, утверждая, и не пойми на каких основаниях (понятно, что на одном только своём желании), что профессия журналиста была самой первой из всех.

И это достоверно мной утверждаемо, а иначе, кто тогда семидневную работу богу освещал. Не хотите ли вы сказать, что он сам писал мемуары о событиях тех знаковых дней и ночей, или у него была своя сметная документация на постройку мироздания, где шаг за шагом, со своими сроками, были прописаны все эти шаги в виде инструкций. Нет, как-то это всё несерьёзно звучит. А вот то, что это событие, – конечно, не сразу, не по горячим следам, – а в последствии, уже в ветхие и отчасти дикие времена, людьми называемыми летописцами, а по-современному журналистами, было освещено посредством слухов, коими любая земля полнится (а слух это первейший информационный источник, на котором во все времена, а особенно в те легендарные, строилась и будет строиться вся журналистская работа), как раз и указывает на то, что нам желается увидеть и доказать. И вся разница между этими «акулами пера» заключалась в том, в каких изданиях они издавались – летописцы в монументальных, а журналисты брали частотой публикаций. Где у каждого издания тиражи были не штучные, а миллионные.

Ну а теперь, как только мы в основном определили и выяснили, что из себя представляет работа журналиста и на каких основных признаках она строится, – ещё раз: она вся на слуху, из слухов рождается, слухами кормится и сопровождается, и в итоге вслух тиражируется, – то можно перейти к представленным на наше рассмотрение двум журналистским частностям, взятых нами на рассмотрение в такой спайке не по нашей прихоти, а этого, может быть, требует редакционная политика одного из бульварных изданий – им предназначено всегда ходить парой, где самый сильный носит на своём плече камеру, а тот, у кого язык более подвешен, носит микрофон и подлавливает прохожих на каверзных вопросах.

– Но только без лишней самодеятельности и не дай бог, самонадеянности. Понял, Клава? – глядя на человека с микрофоном, а не как на журналиста, за что этому человеку с микрофоном стало слегка обидно за такое к себе недоверие (а у него, между прочим, удостоверение журналиста при себе есть, а то, что он в первый раз вышел на тропу журналистского расследования в этом издании, а точнее, на уличный опросник, то это всё мелочи), сурово его вопросил редактор бульварного издания, но с потенциалом роста, Альтернатив Каутский. – Да, а почему собственно Клава? – всё-таки не смог сдержаться так альтеративно называемый Каутский, и задал этот интересующий его любопытство вопрос. Хотя, при его-то имени, такие вопросы как-то слышать неуместно от него что ли. Но таков уж человек, то, что касается его и ему ближе, ему кажется само собой разумеющимися вещами, о которых интересоваться странно слышать, а вот когда он сталкивается с точно таким же, или по крайней мере, похожим отношением к жизни и самоидентификацией, то ему почему-то это становится непонятным.

– Это сокращённо от Клавдий. – Хмуро ответил Клава.

– Понятно. – Совсем непонятно для Клавы ответил Альтернатив Каутский, на счёт имени которого, у Клавы тоже имелись свои вопросы. Но он проявляет уважение к чужой, хоть и глупейшей мысли, так насчёт себя думать и называться, и не спрашивает Альтернатива, в чём его эта альтернатива на самом деле заключается. – Если уж так по дурному называться и противопоставлять себя миру разумных людей, то уж лучше бы назвался Вопреки. Это хоть звучит воинственно и с вызовом. – Про себя подумал Клава.

– Понятно? И, что вам понятно? – спросил Клава. Альтернатив вначале было замешкался, но потом быстро нашёлся и дал свой ответ. – В гладиаторы тебя готовили те, кто дал тебе это имя. – Клава хотел было поинтересоваться: «На кого это он намекает?», но Альтернатив его опередил, заявив: «Время не ждёт», и Клава вынужден был оставить этот ответ Альтернатива без своего ответа.

Когда же он со своим напарником, Михаилом, человеком пообтёртым жизнью и камерой на плече, которая, по его мнению, и не давала ему дальше расти, а не как все за него в редакции думали, за его выдающее его с потрохами пристрастие к горячительным напиткам, вышли из здания редакции, то вначале посмотрели по сторонам, затем посмотрели друг на друга, и Михаил, красноречиво посмотрев на Клаву, таким образом поинтересовался у того, какие у того планы. А вот Клава, как человек здесь новый и ещё не пообтёртый журналисткой деятельностью человек, как Михаил и рассчитывал, решил, что на его первый раз, именно он, Михаил, возьмёт в руки бразды правления. Так что его ответ на этот взгляд Михаила: «Ну и куда пойдём?», вполне был логичен.

Михаил же, испытывающий по утрам, и в особенности по понедельникам, особого рода душевное волнение, внутри себя уже предопределил направление их будущего движения. Но он совсем не знал этого Клаву, к которому его только сейчас определили, да ещё с таким именем и оттого не спешил с ним сходиться, пока его, как следует, не узнает. – Наверняка с умыслом. – Рассудил Михаил, как только познакомился с этим Клавой. – Перевоспитать меня хотят. – А вот в чей адрес был направлен этот посыл Михаила, только одному ему известно.

– Всё зависит оттого, что мы ищем. – Многозначительно сказал Михаил, поглядывая за спину Клавы, тем самым сбивая его с толка. – Хотя, если честно, то это не имеет большого значения. Люди они везде люди. И в какую бы сторону мы не пошли, то большой разницы нет. А если особой разницы нет, то нужно придерживаться одного принципа. Чтобы для нас этот путь был наиболее комфортным. – Добавил Михаил.

– Это значит куда? – уточняюще спросил Клава, уловив это утреннее душевное волнение от Михаила. Михаил же, недолго думая, не указывая точных адресов, кивает перед собой: «Туда», и они выдвигаются. Дальше их путь лежит до подземного перехода, ведущего по одной линии на противоположную сторону улицы, а вот одно ответвление чуть не завело, вдруг разориентировавшегося Михаила, в метро (благо там стоял турникет, который бесплатно не сподобился его пропустить). Но они с этим лабиринтом путей справились и вышли на другую сторону улицы, где, во-первых, было подальше от незримого редакционного ока редактора, а во-вторых, здесь находится больше знакомых для Михаила заведений, где можно посидеть и без всякого давления на тебя солнечного света, под чашечку горячего напитка, выработать стратегию для своих дальнейших действий.

И Клава очень скоро понял и оценил, как ему повезло с Михаилом, как оказывается, не только человеком расторопным на знания, соображающим где, что и почём, а он после пару чашек горячего напитка, который он разбавлял остужающей жидкостью из небольшой бутылочки, по какому-то никому неизвестному случаю, прихваченной им с собой и спрятанной во внутреннем кармане пиджака, начал весьма разносторонне и очень для Клавы убедительно мыслить.

– Сейчас журналистом куда легче, чем ещё какие-то десять лет назад работать. А всё потому, что сегодня кардинально изменились принципы его работы и подходы к освещаемому событию. И если раньше от него требовалось особенного рода дерзость, на грани разрыва мозга расторопность и отчаянность, то в нынешних условиях информационного бума, когда всё и вся живёт напоказ и ничего не скрывает, весь этот его рабочий инструментарий отжил своё, и от журналиста в наше открытое время требуется совсем другое. – Многозначительно сказал Михаил и вновь приложился к чашке с напитком, питающим его столькими мыслями.

А вот Клава, сколько бы не прикладывался к своей чашке с таким же точно кофейным напитком, то у него в голове ничего такого удивительного, почему-то не соображается. И Клава, ни смотря на то, что он молодой специалист, который ещё пороха криминальных и опасных для своей жизни расследований не нюхал и оттого должен был пребывать в состоянии всемогущей иллюзорности, – мне всё по плечу, – раскрыв рот, слушает своего умудрённого опытом товарища.

– Сейчас всё и любая информация есть в открытом доступе, – кивнув в сторону лежащего перед собой на столе мобильного телефона, сказал Михаил, – и журналист, можно сказать, находится на подхвате, вдруг, по неизвестно каким причинам, возникшего у читательской аудитории интереса к тому или иному событию. А вот что стоит за этим взрывом человеческого интереса, так называемым трендом, возникшим как раз сегодня, и не завтра и не вчера, не всегда удаётся разобраться, хотя глубинные причины, пожалуй, известны – природа человека, борющаяся за своё место под солнцем. И теперь перед журналистом стоит задача, не столько, как освещать знаковые события, что есть видимый исходник его работы, а он на основании имеющейся у него информации, должен суметь спрогнозировать те или иные движения человеческой мысли, определяющей его поступки, и их появление в тот или иной временной момент. После чего ему только и останется, как зафиксировать их и в переваренном виде подать зрителю. – На этом моменте Михаил, отодвинув перед собой чашку с блюдцем, наклонился к Клаве и, уперевшись в него взглядом, с глубоким подтекстом, заточенном на таинственности, вопросил. – Ты хочешь быть в тренде?

– Хочу. – Немедленно следует ответ Клавы, ещё толком не сообразившим, о чём идёт речь. Но таково обаяние Михаила, иногда бывающим весьма убедительным.

– Без журналистского расследования этого не добиться. – Очень знаково сказал это Михаил.

– У тебя что-то есть на примете? – спросил Клава.

– Есть. – Посмотрев по сторонам, понизив голос, ответил Михаил. После чего он возвращается к своей чашке, и как ни в чём небывало, как будто и ничего сейчас не произошло, взяв в руки чашку, начинает с флегматичным видом смотреть вокруг, попивая из неё жидкость. Клава сперва подумал, что Михаил решил таким образом набить себе цену, – оклад у меня, сам знаешь, пустяшный, – но что-то здесь не сходилось, и Клава отбросил эту мысль, и решил, что Михаил просто издевается над ним с высоты своей опытности: Долг каждого многоопытного профессионала подшутить над новичком.

А попадать в ловушки своей неопытности никто не хочет, тем более самовольно. А излишнее любопытство у новичков, их спешка и желание скорей себя проявить, вот три знаковых слагаемых, дающих преференции всем этим шутникам от профессии. Ну, а зная их, – а Клава их знал, – всегда можно избежать расставленной для себя ловушки, если, конечно, проявишь осмотрительность и осторожность. А Клава осторожен, и он ответно делает мало заинтересованный вид, с которым он берёт свою чашку и со знаковым воодушевлением, – меня не провести, – начинает пить свой горячий напиток.

Михаил со своей стороны, трудно понять, что думал, а уж что он замыслил, то это только ему одному известно, сделав несколько звучных глотков, нарушающих внутреннее настроение и душевное спокойствие людей деликатного и культурного образа мыслей, – это ещё за прихлебательство такое, – отставляет чашку, знаково смотрит на Клаву и спрашивает его. – А ты сам-то готов? – И понятно, что Клава не сразу уразумел, о чём его спрашивает Михаил.

– Ты это о чём? – переспрашивает Клава.

– О том, что не каждому по плечу вынести, обрушившуюся на него славу. – Без тени намёка на шутку, с полнейшей серьёзностью говорит Михаил. Отчего Клава и не может смехом отреагировать на это его попахивающее сарказмом заявление. И Клава, видя, что Михаил к делу его обдуривания подошёл со всей серьёзностью, – даже скрипом зубов себя не выдаёт, – решает принять его правила игры, но только для виду. А так он будет всё держать под контролем своего сомнения и всё, что ему скажет Михаил, тщательно проверять.

– Со всей уверенностью не скажу, но я готов попробовать. – Даёт свой ответ Клава. Михаил изучающе смотрит на него и говорит. – Ты почти меня убедил. Ну а чтобы я был полностью убеждён, тебе придётся пройти небольшой тест на сообразительность. Ты готов? – вновь придвинувшись к столу, задал вопрос Михаил. Клава же не стал испытывать судьбу и Михаила, возмутившись: «Что ещё за тест?!», а он, не отводя своего взгляда от Михаила, дал краткий ответ: Готов.

Ну а Михаил, как уже ожидалось Клавой, не сразу стал вводить его в курс своего тестового задания, – мигом сгоняй Клава за добавкой для моего кофе, – а он для начала взялся за опросник. И при этом совершенно не объективно и независимо, а манипулируя сознанием Клавы, с отсылками на авторитетов и на обобщения. Хотя и тут немного забегается вперёд, и прежде чем Михаил приступил к Клаве со своими вопросами, он и не пойми откуда достаёт небольшого размера лист бумаги, – такой всегда должен быть под рукой у человека нашей профессии и не всегда порядочного образа мыслей и жизни, – начинает на нём делать какие-то записи, время от времени поглядывая на Клаву. А Клава на это дело смотрит и думает, что тот его однозначно там характеризующе прописывает.

– Всё. Готово. – Отписав, что хотел, говорит Михаил, затем сминает этот лист бумаги и в таком смятом виде убирает себе в карман пиджака. После чего знаково смотрит на Клаву и приступает к своему опроснику.

– Журналист в своих зарисовках жизни в виде статей, в основном упирает на чёрные цвета. А твой, какой любимый цвет? – вот таким хитрым манёвром подводит Клаву под свои выводы Михаил. И теперь Клаве, даже если его любимый цвет чёрный, – а если белый, то он что, не журналист, – нужно как следует подумать над своим ответом Михаилу, который, исходя из его ответа, сделает свои дальтонические выводы. – Я так и знал, вы, Клава, любитель всего серого, и от вас никакого толку нет.

И Клава, окинув себя мысленным взглядом, – его без единого предпочтительного цвета цветастая одежда, может с головой его выдать и спровоцировать Михаила на его непонимание, – собравшись с духом, – а у него на самом деле не было цветовых предпочтений, во что Михаил уж точно не поверит (скрывает гад), – говорит. – Ясный.