Тельце

– Сына, мама рядом, – приговаривала она, наводя сына обратно к реальному миру, миру живых.

Но он, по своей юности и глупости, упорно не слушал. Горе сменяло злость, злость раздражала, и вот она выкачивала из Зинаиды Петровны последние соки. Виновник произошедшего был только один – она сама. Зинаида Петровна успела сотни раз приговорить себя к смерти за то, что не уследила за своим сыном, не научила его жизни и оставила без присмотра. Следующими в расстрельном списке были друзья. Говорила же – не водись с ними, ни к чему хорошему не приведут наркоманы.

– Я таких десятки знала, – взрыд рассказывала она, – подруга твоего отца кололась, квартира превратилась в притон, спала на лестничной клетке, в окружении шприцов. Это конец, а не жизнь. Все начинается с веселья, а о будущем кто думать будет? Зачем о нем думать, ведь с наркотиками его нет!

Сын не реагировал, не язвил, не отворачивался. Лежал себе в коматозном состоянии, пока мама над ним изливалась горькими слезами.

II

В палату зашел врач. Высокий, статный, с седой бородой. От него пахло сигаретами. На лице прослеживалась невыносимая усталость. Он не ожидал увидеть Зинаиду Петровну в палате, хоть и сидела она здесь больше недели.

– Доброе утро, Зинаида Петровна, – сказал врач.

– Здравствуйте, Петр Сергеевич.

Хоть врач был и старше Зинаиды Петровны, она обращалась к нему с такими тоном, который свойственен общению с детьми. Быстро исчезло к нему доверие. Мысль о том, что жизнь сына находится в руках такого бесчувственного и циничного человека, не давала ей спать. Она не скрывала этого. На второй день ночевки в больнице, она прямо сказала Петру Сергеевичу, что если ее сын умрет, то виноват будет именно, халатный старикашка. Это сильно оскорбило Петра Сергеевича, настолько, что он собирался за волосы выгнать ее из больницы, но не стал. Старым он себя не считал и другим того позволять не собирался. Не первый раз он встречает человека в подобном упадническом состоянии вечной злобы и обиды, и причины ему были более-менее понятны.

– Вы же сюда пришли чтобы меня выгнать, да? – спросила Зинаида Петровна.

– Нет, вы что? Сидите, я за больничным листом пришел, – Петр Сергеевич подошел к столу, засыпанном цветами и сладостями, щедро купленными со скидкой в магазине через дорогу. – Да где же он?

– Петр Сергеевич, есть какие-то изменения?

– Вы их видите?

– Эм, нет, – с недопониманием ответила мать.

– И я тоже. Значит, нету.

– А как же анализы? Лечение? Лекарства? Зачем его тогда всего искололи?

– Зинаида Петровна, я с вами об этом еще на прошлой неделе говорил, – Петр Сергеевич сел на кровать, чуть не сдавив ногу больного. – Я понимаю, насколько вам тяжело. Немыслимо. Не дай Бог кому столкнуться с этим. Многие бы уже в петлю полезли, каждому бы вашу стойкость. Каждый день мы смотрим изменения и… Их нет. Шансы, что ваш сын вернется к нормальной жизни, равны нулю. Есть возможность отправить его за границу на лечение, но это слишком большие деньги для… Но! Но! Не начинайте. Если вы действительно сможете все продать, что у вас есть, то хватит максимум на половину курса; от половины пользы будет столько же, сколько если он дальше здесь у нас находиться будет. Мы с вами уже об этом говорили, помните? Кредит возьмете? Тогда ваш сын, если все-таки все наладится, будет остатки жизни в костылях отрабатывать его.

– Как вы можете такое говорить? – Зинаида Петровна не могла сдерживать слезы.

– Мне очень тяжело, как и вам, но не стоит порождать дополнительные муки. Вы не должны страдать за своего сына.

– Уйдите, пожалуйста! – закричала Зинаида Петровна. – Ой, кажется, мне нехорошо…

Петр Сергеевич подбежал к белому шкафу и достал из него бутылку воды, платок и нашатырь.

– Вот, попейте. Станет легче. Поймите же, Зинаида Петровна, что я врач. По профессии и головой. Пришел же к этому не вдруг, а с годами работы. Все мои действия и мысли направлены на то, чтобы сделать вашему сыну лучше. Немногое в наших силах, такая уж человеческая судьба, и я прошу вас взглянуть на ситуацию иначе. Скажите, насколько вы уверены, что вашему сыну хотелось бы вот так лежать?

Зинаида Петровна перестала его слушать. Она сложила руки на груди сына и мирно уснула. Прошлая ночь забрала остатки ее сил. Было сложно признаться самой себе в усталости. Плоть слаба даже у тех, кто обязан быть сильным; кто обязан жить ради другого. Порой формируются без спроса мысли плачевные, грязные и не свойственную человеку вовсе. Зинаида Петровна от них отбивалась, принимая за попытки дьявола предать собственного сына и забрать обе души в преисподнюю. Сон не принес ей успокоения, а наоборот – она видела тьму, но не пустоту; ощущала ее как нечто реальное, словно прикосновение руки неприятной, человека из очереди или чужого ребенка. Фыркая и стонавши, она спала.

III

В ушедший день Петр Сергеевич еще несколько раз заходил в палату, надеясь переубедить Зинаиду Петровну принять правильное решение до начала государственных праздников, но безуспешно: она кричала, распускала кулаки и угрожала всем проклятиями, которых никто не боялся и в которые никто не верил, кроме гардеробщицы. Сначала в глазах персонала она выглядела как человек раненый, кому отчаяние свалилось на плечи, но стоило ей чаще появляться у них на глазах и разводить конфликты, мнение стало иным. «Траур в голову ударил» или «желчь поработила душу». Как бы ни пытались сотрудники ее понять – терпеть Зинаиду Петровну мочи не осталось.

Из палаты она не выходила, перестала мыться. Другие пациенты обходили ее стороной. Посетители принимали Зинаиду за бомжиху на принудительном лечении. Ко многим она подходила и пыталась завести разговор, но слушать нескончаемые истории о несчастье никому не хотелось. Так в ней затаилась обида. Редко, когда ее сваливал сон, в палату приходили уборщицы и друзья сына. Они смотрели на два обездвиженных тела, тяжело вздыхали и уходили. Уборщицы же бурчали, в спешке отмывая пол от следов рабочей обуви. Не дай бог проснулась бы мать и учудила чего.

Питалась она скудно. Сладости со стола не трогала – они предназначались ее сыну. В больничной столовой еда казалась Зинаиде Петровне не то жирной, не то пресной, годной только для животных. Изредка, как акт любопытства и снисхождения, она брала себе тарелку чего-нибудь, съедала кусочек и выплевывала на пол. Поварихи возненавидели Зинаиду и продавали ей только хлеб втридорога. Петр Сергеевич, узнав об этом, был в ярости и пытался заставить Зинаиду Петровну вернуться домой и начать правильно питаться. Уговоры, ласки и обманы – без толку. Муж Зинаиды Петровны, Виктор Анатольевич, в поведении жены не видел ничего странного и утверждал, что она и раньше ела мало. Логично предположить, что раз Зинаида Петровна все время проводила в больнице, то еда в их доме должна была рано или поздно закончиться. Так и произошло. Виктор Анатольевич сначала уговорами, стоя на коленях, упрашивал жену вернуться домой и заняться хозяйством, но поняв, что перед женщиной только кулаком объясниться можно, нещадно избил ее в палате. Она кричала, надеялась, что сын встанет и заступится за нее. Когда на лице проступила кровь, Виктор Анатольевич успокоился, и они вместе ушли домой. Но долго там она не продержалась и на следующий день, оставив за собой еды на месяц вперед, вернулась в больницу. Себе же она и крошки не взяла. Воду пила из крана, и только при случае, если ей Петр Сергеевич напоминал.

По ночам, когда одни спали, а другие стонали от боли, Зинаида Петровна снимала бинты со своего сына и рассматривала его раны. Кожа приживалась плохо, врачи постоянно думали о повторной операции. От легкого касания из тела вытекали полупрозрачные гной и кровь. Петр Сергеевич просил Зинаиду Петровну перестать снимать бинты по ночам, иначе кожа никогда не заживет. Но что вы хотите от женщины, поглощенную унынием? Безнадежно она подтрунивала сына за нос – ему это никогда не нравилось – шептала на ухо о том, что происходило в мире за пределами палаты и читала ему книги.

Одной ночью, она почувствовала, как тело задрожало. Зинаида Петровна, в поисках врача подняла целую больницу. Ходила по коридору (бежать не было сил), стучала ложкой о железную кружку и вопила: «Мой сын очнулся!». Сколько шума! На крик сбежался персонал и пациенты, давно знавшие о сумасшедшей из дальней палаты. Замещающий Петра Сергеевича врач, Глеб Шапрынский, не мог поверить услышанному. Но просмотрев все показатели, он с сожалением объявил, что матери почудилось. Такого оскорбления Зинаида Петровна не выдержала и кинула в него вазу с увядшими цветами. К счастью, тот успел закрыть за собой дверь и отделался легким испугом.

В общем, никто не знал о сыне Зинаиды Петровны – тот то ли был, то ли нет, вроде и жил, а поспорить можно. А вот ее, о… Все признавали в ней настоящего пациента знаменитой дальней палаты.

IV

Два одетых как обычно молодых человека зашли в палату. Там, очередной раз уснув рядом с сыном, сидела Зинаида Петровна. Они держали в руках пакеты с едой, натиравшие до красноты руки. Парни переглянулись между собой.

– Ты давай, – прошипел бородатый.

Кудрявый оставил пакеты у стола, подошел к Зинаиде Петровне и шепотом сказал:

– Зинаида Петровна, вы спите?

– Дурак, – в полный голос произнес бородатый.

Зинаида Петровна выбралась из сна и протерла глаза. Она была неухоженная и некрасивая. Спустя несколько секунд она разглядела гостей и взбесилась:

– Опять вы пришли, мрази! – Зинаида Петровна вскочила со стула. – Сколько раз я вам говорила…

– Оставьте это, Зинаида Петровна, – сказал бородатый, сделав рукой жест, которым заставляют собак успокоиться. – Он наш друг, несмотря на ни на что.

– А где же тогда твоя сестра, эта… Эта…

– Она дома. Ей больно смотреть на Женю в таком состоянии, – спокойно ответил бородатый.

– Мне, по-твоему, значит, не больно? Я тут, значит, удовольствие получаю, наблюдая, как мой сын не может в себя прийти?! Очень мне нравится тут слезы лить, общаться со всеми докторятами этими, врачами и санитарами? – Зинаида Петровна не сразу заметила пакеты в руках бородатого. – О-о, сколько еды накупили. И куда все это?

– Зинаида Петровна, – робко заговорил кудрявый, – Петр Сергеевич сказал нам, что вы тут целыми днями сидите, мы не могли, ну, не принести чего. Да и Жене лучше станет, захочет.

– Мы прекрасно помним, что ни вам, ни, как вы считаете, Жене не нужны наши подачки. Может, вы хотя бы сегодня к нам прислушаетесь? Больше месяца прошло и… – бородатый выставил ладонь между ним и матерью, создавая воображаемую стену, непробиваемую чужой речью. – Да, сейчас вы скажете, сколько дней и ночей, но, Зинаида Петровна, поймите же, что от ваших страданий лучше Жене не станет. Вы как будто страдаете ради страдания. Вам реально кажется, что вот эти все жесты сделают кому-то лучше? Как мы выходим из палаты, на нас пациенты косятся, сплетничают, знаем мы, что вы тут творите. Вся больница на ушах стоит.

– Закрой свой рот! – закричала Зинаида Петровна.

– Жене лучше не становится? – спросил мать кудрявый.

– Дима, заткнись, – перебил от лишнего бородатый. – Как бы вы того ни хотели, Зинаида Петровна, но мы его друзья, и мы имеем право говорить о нем так же, как и вы. Какое-то время своей жизни он провел с нами.

– И до чего вы его довели?! – Зинаида Петровна взяла сына за руку, но она нелепо выскользнула из ее вспотевшей ладони. – Сколько раз я говорила, что вы его в могилу сведете? Молодцы, слабину дали, всего-то в койку!

– Это был несчастный случай, – пытался защищаться бородатый.

– Несчастный, да не случай. Вы его целенаправленно вели к этому. «Не пойду я в армию, парни говорят, там делать нечего», «Да я сигареты только за компанию», «Мама, я так, на чай» – никогда он мне в жизни не лгал, а стоило ему с вами связаться, вы его целенаправленно спаивали.