Свисс хаус, или В начале месяца августа

На гостевой парковке неуклюже разворачивался зеленый «Фольксваген-Гольф» четвертой модели. Задний бампер поцарапан, колпаков на колесах нет, только фары были явно новыми, в сгущающихся желто-фиолетовых сумерках они светили как-то уж очень ярко. Приткнувшись кое-как на свободном слоте, машина заглушила двигатель, фары погасли. Андреас отошел от окна, на улице громко хлопнула дверь, через несколько секунд противно заверещал звонок. Анна-Мари говорила, что нужно непременно сменить его, этот звук раздражал ее, но в итоге все осталось так, как есть. Андреас нажал клавишу с ключом, внизу щелкнул замок двери, острый металлический звук отразился от стен лестничной клетки. Послышались шаги, уверенные и целенаправленные. Андреас распахнул дверь в квартиру и вышел на площадку – на половичке у двери в квартиру напротив стояла пара пляжных шлепанцев. Андреас вспомнил: ему скоро на море!

Гостем оказалась особа неопределенного возраста с очень ярким макияжем на лице. Крупную грудь обтягивала майка с изображением Мерилин Монро в стиле Энди Уорхола, поверху болтались сразу несколько серебряных и золотых цепочек, в руках она держала дамскую сумочку. Плотно сидящие джинсы с искусственными потертостями украшены стразами. При каждом движении крупных бедер стразы начинали блестеть и переливаться. От нее пахло вечерним парфюмом, короткая стрижка в живописном беспорядке, на носу – оранжевые солнечные очки. Шнурки на стоптанных кроссовках развязаны. Совершенно непонятно, как она умудрилась не споткнуться и не упасть. Гостья говорила на литературном немецком языке с густым французским акцентом. На плечах у нее было накинуто короткое меховое пальто с ворсом средней длины. На подкладочной стороне левой полы Андреас заметил пестрый логотип.

Гостья уверенно пожала руку Андреасу, сказала, что ее зовут Фабиен, затем двумя пинками сбросила кроссовки, непринужденно положила свою сумочку из желтой кожи на пол в прихожей и, повернувшись к Андреасу спиной, элегантным движением плеч уронила пальто ему в руки. Сделала она это совершенно естественно и спонтанно, даже не сомневаясь, что Андреас прореагирует своевременно и адекватно. Майка на спине гостьи была мокрой, запах пота волнительно мешался с парфюмом. Андреас предложил провести гостью по квартире. Как уже можно заметить, в доме даже после жаркого дня стоит приятная прохлада, и это одно из его преимуществ: зимой здесь всегда тепло, летом, наоборот, прохладно. Пол в прихожей отапливается, сразу налево кухня. Фабиен провела пальцами правой ноги, на которой, кстати, равно как и на левой, носков не было, по полу прихожей и кивнула головой.

Плита на кухне стеклокерамическая, двухлетнего возраста, посудомойка работает исправно. Софа в гостиной из искусственной кожи, но ее можно раскладывать и превращать в двуспальную кровать, что идеально, если приходится принимать нежданных гостей с ночевкой. С удовольствием свалившись на диван перед телевизором, Фабиен провела ладонями по его поверхности, сказала, что искусственная поверхность тоже бывает довольно приятной, после чего потребовала воды. Наполнив под краном стакан холодной водой, Андреас протянул его гостье, сел на другой конец софы. Фабиен сделала несколько глотков, поставила стакан на круглый журнальный столик, после чего оттянула декольте майки и непосредственным образом подула несколько раз себе на грудь, которая, как вынужден был отметить Андреас, обходилась без бюстгальтера. Может быть, стоило предложить ей вина, где-то там в холодильнике еще стояла почти не начатая бутылка «Примитиво».

Квартира эта велика для одного, значит, где-то должен быть второй… Как это сейчас называется? Партнер? Собственно, поэтому я и написал в управляющую компанию, чтобы она выставила этот объект на сайте в списке освобождающихся. Что-то произошло? Фабиен сделала еще один глоток из стакана и вытерла рукой тут же проступивший на лбу пот. Вы простите, что я вмешиваюсь в личную жизнь! Никаких проблем, просто «раздельное проживание»! Ах вот оно что! В современном мире отношения рушатся довольно быстро, хотя… Что значит рушатся! Мы живем вместе, мы спим вместе и даже в перерывах между сном и приемами пищи занимаемся сексом и умудряемся рождать детей, и все равно мы говорим: нет, мы просто друзья, мы просто живем под одной крышей, не говоря уже о том, что конкубинат с налоговой точки зрения более выгоден по сравнению с нормальным браком.

Да, Андреас кивает. Об этом я читал недавно где-то в социальных сетях. Парламент начал обсуждение «брачного наказания». Парламент! Фабиен презрительно хмыкает! Парламент эту тему обсуждает уже целую геологическую эпоху! Я же хочу просто сказать, что сегодня у каждого есть столько возможностей, что попытка избрать какое-то одно направление в жизни или же одного человека превращается в бессмысленную трату ресурсов или заводит в бесконечный экзистенциальный тупик. Фабиен задумывается на мгновение, потом встает с дивана, следом встает Андреас. Что очень хорошо в этой квартире – два санузла и большая, четвертая по счету, комната, в которой есть только одно, относительно небольшое, окно. Его можно плотно закрыть железной шторой и сделать из комнаты лабораторию, хотя с наступлением эпохи цифровой фотографии затемнения для производства фотоснимков уже не требуется. Андреас аккуратно открыл дверь в бывшую комнату Анны-Мари и посторонился, пропуская Фабиен.

Когда он заходил сюда в последний раз? Штора была опущена, но не до конца: через параллельные щели на пол падал порезанный на полоски бледный свет. Воздух был насыщен запахом разогретой пыли. Компьютер на столе выключен, рядом с клавиатурой лежали листки бумаги, несколько карандашей раскатились в разные стороны, на календаре украшенные венками цветов коровы шли куда-то тесной толпой под управлением пастуха, одетого в типичный пиджак-кюэрмутц, расшитый цветами белого эдельвейса, и в черные штаны. Из этой комнаты можно сделать… Андреас запнулся… Шкаф для одежды. Фабиен подошла к столу и спросила: а это что? Что именно? Фабиен обернулась к Андреасу, в руках у нее блестел острыми гранями небольшой пирит. Это откуда? Вот, со стола, говорит Фабиен и показывает левой рукой на стол. Впервые вижу, говорит Андреас. Открой окно, говорит Фабиен! Андреас отодвигает тюлевую занавеску и видит давно засохший бонсай. Вообще-то он обещал себе, что будет поливать это несчастное деревце, но на такой жаре стоит только пропустить пару дней – и все, растение обречено. О фикусе он помнил, а бонсай? Он нем он забыл случайно, или нарочно, в качестве мести?

Нащупав рукоятку шторы, Андреас приводит ее во вращение, штора начинает медленно, рывками и с металлическим грохотом, ползти вверх. Бледные полоски света на паркете расширяются, потом начинают сливаться в одно большое пятно. Подняв штору, Андреас открывает створку окна, впустив в комнату уже не такой горячий воздух. Фабиен с интересом покрутила камень в руках. Может быть, вам его подарили на свадьбу? Пирит блестел и разбрасывал вокруг себя гаснущие блики. Может быть, с ним связано что-то особенное? Андреас смотрит на засохший бонсай. Это была помолвка. Все очень скромно. Небольшая гостиница и зал приемов. Современная архитектура: стекло, сталь, натуральный камень и деревянные балки, поддерживающие крышу. С площадки обозрения можно было видеть горы, и холмы ближе к нам, и дорогу внизу, у наших ног, она вилась серпантином, поднимаясь все выше и выше. Солнце заходило за дальнюю гряду, воздух становился сначала оранжевым, а затем фиолетовым, издалека доносился колокольный перезвон. Но камень… Андреас протянул руку и положил его на ладонь. Может быть, Анна-Мари хранила его в качестве талисмана… Я не знаю… Нечто похожее я видела в Узбекистане, сказала Фабиен. Вы знаете, где находится Узбекистан? Андреас пожал плечами. Я всегда думал, что эта выдуманная страна из того фильма, помните?

Нет, в том фильме речь шла о Казахстане, но обе страны совершенно реальны. Я однажды читала там лекцию о федерализме. В Казахстане? В Узбекистане! Для студентов, изучающих французский язык. Фабиен берет камень с ладони Андреаса и кладет его обратно на стол. Родители хотели, чтобы я пошла в гимназию, но я предпочла стать ученицей аптекаря. Это было очень интересно, потому что наша аптека находилась на главной улице и в ней всегда толпились люди. После этого я закончила бухгалтерские курсы, два года провела в Румынии, осуществляя надзор за реализацией инфраструктурных проектов по линии «Фонда Сплочения» Европейского союза, потом закончила массажные курсы и пошла работать в книжный магазин в Поррентрюи. Там у меня оказалось достаточно времени для самообразования. И когда наш МИД стал искать людей «с опытом работы за рубежом», то я сразу же послала им мое резюме. И уже через три месяца я читала узбекским студентам курс лекций по швейцарскому федерализму.

Зачем узбекским студентам швейцарский федерализм на французском языке? Фабиен пожимает плечами. Мне, собственно говоря, все равно. Если им интересно, и если наша дипломатия посчитала необходимым ознакомить с нашим федерализмом молодежь этой быстро развивающейся перспективной азиатской страны… Помню, какое потрясение я пережила на площади Регистан в Самарканде. Вы ведь не были в Самарканде? Андреас медленно покачал головой, нет, не был! Это потрясающий архитектурный ансамбль и этот камень… Фабиен показала него правой рукой. Этот камень с его блестящими гранями напомнил мне величественные стены на этой площади, которые по ночам светились изнутри огнем, заимствованным, казалось, с самих небес! Фабиен помолчала немного. Сейчас, по прошествии времени, звучит пошло. Может быть, так оно и есть! Но знаете, что я поняла там, на этой площади?

Все на свете имеет свое объяснение. Ничто не происходит просто так. У всего есть своя причина. Своя логика. Может быть, мы ее просто не понимаем и не видим, как не видны нам корни деревьев. Поэтому-то какие-то явления или события и кажутся нам странными и даже безумными. Мы начинаем сердиться. На себя! На других! Как правило на других. А теперь я бы хотела посмотреть подвал. Андреас и Фабиен выходят в прихожую. Андреас берет ключи и открывает дверь на лестничную клетку. На улице продолжает темнеть, поэтому Андреасу пришлось включить свет: кнопку освещения найти нетрудно, она подмигивает желтым светлячком, дрожащим в сумерках. Лампы зажигаются, производя характерный звон, словно кто-то, один за другим, отламывает прозрачные ледяные сталактиты.

Андреас пропускает Фабиен вперед и говорит, что нужно идти по лестнице вниз, до самого конца. Она проходит мимо и обдает его жаром влажной кожи. Звуки шагов эхом отлетают от белых стен. На площадке этажом ниже устроен высокий стеллаж с обувью. На нем рядами выставлены городские туфли, горные ботинки, кроссовки и даже птичье гнездо. Откуда оно взялось? Чем ниже по лестнице, тем прохладнее становится. Фабиен поводит плечами, Андреас говорит, что теперь нужно повернуть налево, в коридор. Они минуют железную дверь, выкрашенную салатовой краской. Дверь находится в постоянно открытом состоянии. Если по ней постучать, то послышится глухой металлический звук. Литой металл толщиной в три четверти метра способен противостоять любому внешнему воздействию.

Раньше здесь был бункер гражданской обороны, говорит Андреас, поворачивая пластмассовый выключатель, покрытый легкими седыми нитями паутины. А теперь его разделили на сектора стенками из штакетника, и жильцы хранят здесь старые телевизоры, ящики с вином и сломанные кровати. Хлам, от которого давно следовало бы избавиться, вывезя на один из городских пунктов приема вторичного сырья. Но вы сами знаете… Руки не доходят. Мой отсек вон там, справа, у дальней стены. Ничего особенного, коробка из-под микроволновки, пара сумок с пустыми консервными банками. Фабиен говорит, что сюда она могла бы поставить старый мольберт и еще несколько деревянных рам. Несколько мгновений они молчат. Стоит тишина, плотная, непроницаемая, как на дне бесконечно глубокого колодца, иногда нарушаемая шорохом воды в пластиковых трубах. Андреас даже на расстоянии ощущает жар тела Фабиен. Внизу подо мной живет семья: отец – швейцарец, мать родом из Вьетнама, у них двое детей. Мать разговаривает с ними по-вьетнамски, отец на диалекте, между собой мать и отец разговаривают по-английски, дети между собой и со сверстниками на непонятной смеси всего, что только можно смешать. Если мы встречаемся в магазине, то со мной они говорят на французском. Я выгляжу французом?

Фабиен наклоняет голову к правому плечу. Нет! Один из сыновей, старший, играет на пианино. В распорядке сказано, что в доме нельзя выбивать ковры по воскресеньям, но что здесь позволено держать домашних животных, а еще музицировать, один час до обеда и один час после. У вас есть животные? Нет, отвечает Фабиен. Квартира у вас в хорошем состоянии, хотя немного в беспорядке. Когда женщина уходит от мужчины, то первым начинает страдать жилище. Ведь когда рушится мир, уборка становится смешной. Андреас не знает, что сказать, а потому предпочитает промолчать. В прихожей Фабиен берет свои меховое пальто и сумочку.

Из открытых окон дует ветер, в квартире темно, только свет с лестницы рисует на полу желтый прямоугольник. Спасибо за ваше время, особенно в пятницу. У вас наверняка были другие планы? Андреас пожимает плечами, нет, сегодня я ничего не планировал, но вот с понедельника я официально в отпуске. А где вы намерены провести День Первого августа? У меня есть домик под Куртелари. Но я пока ничего не решила. Вам в любом случае еще раз спасибо и наслаждайтесь отпуском. Это лучшее время в году. Фабиен протягивает на прощание руку Андреасу, он пожимает ее влажную горячую ладонь, слышит, как хлопает входная дверь. Начинает работать двигатель, свет фар ярким сполохом осветил потолок и пропал.

Не зажигая света Андреас идет на кухню, открывает холодильник, достает остатки «Эпикуро Примитиво ди Мандуриа» и выливает в бокал. Нужно быть очень осторожным, чтобы не расплескать вино. Холодильник пуст, в нем нет ничего, кроме яркого света, кубиков льда и веточек увядшей петрушки, разбросанных по дну лотка для овощей и фруктов. Андрес кладет пустую винную бутылку в емкость для стекла. По сравнению с душной комнатой на балконе было почти прохладно. Остывшее в холодильнике вино приятно остужает язык. Окна в доме напротив то загорались, то гасли, жильцы ставили чайник, садились за компьютеры, включали телевизоры. Почти каждый балкон уже увешан гирляндами из флажков, еще холодными лампочками, бумажными лампионами с белыми крестами на красных боках.

С одного из балконов донеслись громкие голоса, потом смех, нестройный хор голосов затянул песню: «Номер ноль семь девять у нее, номер ноль семь девять»! Андреас еще раз отпил из бокала и вдруг понял, почему Фабиен была в пальто. Если старую малолитражку снабдить новым, более мощным аккумулятором, то вся система электроснабжения начнет работать с перегрузкой. Потому и фары у машины горели неестественно ярко. Поэтому и кондиционер, даже на минимальной мощности, работал так, что в салоне ей пришлось сидеть в пальто. Иначе можно элементарно простудиться. Андреас улыбнулся в темноту. Завтра будет еще один жаркий день. Все имеет свою логику, и у всего есть свои причины. Видишь эти причины? Нет! А они все равно есть!

* * *

Тридцать первое июля, суббота

* * *

Утро, кухня, окно, кофеварка. Ночью прошел дождь. Он бил по крыше и крупными пригоршнями бросал капли в стекло, словно прорвалась какая-то сеть и все, что в ней было круглого, высыпалось и запрыгало в разные стороны. Из леска за окном доносится оглушительный запах мокрой листвы. Поют птицы. Андреас сидит за кухонным столом, перед ним чашка кофе. Чуть дальше, на столе – камень. Андреас берет его в руки, поворачивает так, чтобы грани его и поверхности начали блестеть, потом кладет обратно и делает глоток. Сегодня последний день июля. Можно уже вести себя совершенно свободно и никуда не торопиться. По телевизору показывают горы. Они только что вытащили свои головы из ватного тумана и выглядят растрепанными и хмурыми, как и всякое явление или живое существо в такую несусветную рань. Кадры меняются, везде видны зеленые склоны и застывшие тросы подъемников. Граница снегопада ушла за отметку пять тысяч метров.

Андреас мог бы сидеть здесь целый день, глядеть на камень и пытаться вспомнить, откуда он все-таки взялся. Но в этом нет ровным счетом никакого смысла. Вместо этого Андреас решает выйти на дистанцию и пробежать положенные километры. Он идет в ванную и тщательно чистит зубы. Вода с шумом течет в раковину. Это неэкономно, но привычка лить воду, находясь в ванной, осталась с ним с детства. Его всегда ругали за это, говорили, что Андреас не желает прислушиваться к доводам разума, и что Максимилиан, его родной брат-близнец, конечно же, не стал бы делать ничего подобного. Позже он прочитал о том, что воду в кране не просто можно, а даже нужно лить как можно в больших объемах, потому что в противном случае трубы канализации пересохнут и разрушатся.

Соседи из второго подъезда уже вытащили раскладные столы и стулья на улицу. Завтра вечером они будут есть жареные сосиски, пить белое вино и смотреть на салют. Но сейчас Андреас чистит зубы. Потому что во время пробежки он любит ощущать во рту и носоглотке полную свободу дыхания и свежесть. Свобода дыхания для него даже находится на первом месте. Она важнее всего. Отец знал, что говорил. В юности он занимался борьбой. А еще он любил ходить в горы, сейчас это называют модным словом «хайкинг» и даже есть магазины, которые продают все, что нужно для него. А тогда он просто брал рюкзак, желтый, немецкий рюкзак времен Второй мировой войны из грубой мешковины с темно-коричневыми ремешками и сияющими, но быстро ржавеющими металлическими пряжками, и шел в горы.

Мы шли в горы! Это было до боли свое. Боль очень схожа с чувством, которое ощущаешь, глядя на улетающий в небо воздушный шарик. Чем дальше, тем сложнее различить его на фоне режущей глаза синевы, но все равно более надежного способа вспомнить о глубоком прошлом еще не придумано. Отец всегда говорил, что дыхание при беге должно идти через нос на четыре такта: два шага – вдох, два – выдох. Это правило он запомнил навсегда, а еще указание никогда не пить воду до финала соревнований. Андреас выплевывает в раковину белую пену, выключает воду, надевает майку и спортивные трусы.

* * *

Для бега он приспособил старые удобные горные кроссовки «Эверест». Они уже порядком стоптаны, сквозь подошву можно ощутить крупный камень на дороге так, будто бежишь босиком, но все равно бегать в них лучше всего. Потом он надевает часы, берет в руки ключи, поправляет на носу солнечные очки, выходит на лестницу, закрывает и запирает за собой дверь. На улице, сразу у стоянки для велосипедов, цветут какие-то развесистые кусты. На листьях и на траве лежит еще влажный сумрак. Андреас идет сначала пешком по улице, мимо одноэтажных домов. Нужно пройти до конца улицы под деревьями, с которых изредка срываются пригоршни капель, и повернуть направо.

Там начнется его дистанция: обсаженная по обочинам мощными липами дорога плавной дугой уходит все время левее, затем берет курс на соседний поселок, который находится, если верить Гугл-картам, ровно в пяти километрах. Андреас включает секундомер и переходит с шага на бег. Дыхание через нос, два шага – вдох, два шага – выдох. Дома с одной стороны, с другой – опять большое поле, за которым видна железная дорога, а дальше – поросшие лесом холмы, на одном из которых стоит ретрансляционная вышка. В темноте она пульсирует красными огнями, а сейчас просто теряется в молочно-белом рваном облаке тумана. Получив письмо от окружного прокурора, он ощутил внутри лед.

Андреас не боялся писем от властей, потому что он не имел оснований бояться таких писем. Просто это письмо неожиданно – а такие вещи всегда случаются неожиданно, сколько к ним ни готовься, – стало границей, переступив которую обратно уже не вернуться. Он мог бы даже и не вскрывать письма, заранее зная его содержание. Он знал, что завершать отношения нужно личным разговором, что присылать вместо себя официальное постановление не только неэтично, а просто трусливо. Андреас ускоряет бег, деревья через равномерные промежутки появляются в поле его зрения и так же плавно исчезают – одно дерево справа, одно слева, потом все повторяется. Дома кончились, потянулись поля, слева на пригорке показались постройки сельскохозяйственной фермы, где можно купить свежее молоко.

Он мог бы сделать из этого письма самую настоящую проблему. Он вспоминает, что их последний разговор был таким же, как и всегда. А ведь в тот момент она точно знала, что письмо уже в пути и что надежная швейцарская почта донесет это послание до адресата точно и в срок. Свои аккаунты в соцсетях она оставила без изменений, графа «Семья и отношения» не изменилась. Он мог видеть все, что делала Анна-Мари, если, конечно, приравнять учетную запись в социальной сети к реальной жизни. И потом эта командировка за океан, после которой она исчезла и теперь не подает признаков жизни. Интуиция подсказывает Андреасу, что она уже вернулась, просто по каким-то причинам молчит и скрывается. Но он не будет больше беспокоиться и каждые полчаса проверять телефон. Если Анна-Мари захочет, то она проявится сама. Дорога делает дугу влево и пересекает по мосту небольшую, но бурную речку.

Пот заливает глаза, Андреас отирает лоб рукой, опирается на металлические перила. Эта речка впадет через несколько километров в Ару, а она, в свою очередь, впадет в Рейн, а Рейн в Северное море, а потом… Потом начинаются масштабы, перед которыми сознание пасует, покорно поднимая руки. Однажды он уже видел такую речку. Тогда еще они жили недалеко от Лёйкербада. Он был простой горной деревней, только-только открывшей для себя выгоды международного туризма. Кажется, они с отцом ездили тогда в Сьон, зачем, сказать уже сложно, почти невозможно. Это случилось незадолго до того, как стало ясно, что Максимилиану потребуется особый уход и еще до того, как семья приняла решение о переезде в другой кантон. Для отца, видимо, этот переезд стал такой же границей, после которой все стало иначе. Жизнь стала другой.

Андреас помнит, как они зашли в строительный супермаркет. Отец говорил, что после смерти алюминиевого комбината этот магазин стал спасением для региона. В юности он грузил бочки с вином на железнодорожной станции, а потом прилежно относил заработанные монетки в банк. Потому что достоинство человека – это дела рук его, «ибо трудящийся достоин пропитания». Вот потому-то он так бережно прикасался тогда к мешкам с цементом и образцам кафельной плитки, к аккуратному штакетнику и плитам из ДСП, к электродрелям «Хилти», к рулонам с обоями, к оконным рамам, чугунным печкам, садовым скамейкам и металлическим чемоданам с наборами инструментов, от отверток и напильников до молотков и небольших портативных паяльников.

Пройдя весь строительный магазин насквозь можно было оказаться с другой его стороны, где начинался райский сад. Вокруг стояли стеллажи, на них располагались горшки и прочие приспособления для выращивания растений. Цветущая герань красовалась ровными рядами, так что покупатель мог выбрать себе куст попышнее. А еще Андреасу нравились мелкие цветы, сиреневые и фиолетовые, от них исходил резкий запах. За цветами стояли пальмы в кадках, потом небольшие пирамидальные деревца, магазин предлагал даже березовые саженцы! Затем покупатель оказывался на демонстрационной площадке, выложенной серым тесаным камнем. У родителей во дворе между камнями пробивается трава, а сама брусчатка – с трещинами и сколами, почти потерявшая форму. А здесь царила чистая геометрия, созданная для того, чтобы ложиться под ноги оптимальным образом.

Образцы брусчатки, запаянные в прозрачный пластик, были аккуратно сложены горками разных размеров. Андреас спросил себя, кому придет в голову купить один-единственный камень. Но потом он подумал, что, наверное, это даже очень неплохо – получить возможность разобрать окружающий мир на ровные единицы, а потом опять сложить их, но уже в совсем другом, только одному тебе ведомом порядке. От этой площадки дорожка, усыпанная серым мелким гравием, вела к образцу дома с треугольной крышей. По ступеням из идеально выструганного дерева они поднялись на широкую террасу, уставленную садовой мебелью, там стояли самые настоящие голливудские качели, словно из фильма, но только реальные, с ярким ценником. На нулевом этаже покупателей встречали кухня и гостиная комната с панорамным окном, выходившим на горный пейзаж, – горы, нанесенные на холст, натянутый на специальную раму. Кухонная техника демонстрировала готовность к работе, лестница, которая вела на первый этаж, скрипела под ногами как настоящая. Ванная и туалет, детская комната, спальня родителей, рабочий кабинет и библиотека, забитая одинаковыми книгами на странном языке (как позже выяснилось, шведском), – все это разрешалось рассмотреть, взять в руки, изучить ценник-спецификацию с длинным перечнем уточняющих критериев.

Почти в каждой стене или перегородке находились выдвижные витрины, которые давали возможность изучить внутреннее строение несущих стен, состоящих из множества слоев, следующих один за другим. Скрывающиеся за стенами трубы, провода, разноцветные соединения и сочленения, скрытые механизмы, работающие непонятно как – все это выглядело ужасно интересным. Демонстрационный дом, пропитанный запахом свежей резины, дерева, красок, железа и полотна, демонстрировал готовность обнажиться и показать себя всего вплоть до последнего гвоздя, шурупа, дюбеля, провода, половицы, лампочки, дверной ручки, оконной рамы, кованой решетки, горшка с цветком, картины с горой Маттерхорн и большого цветного телевизора самой последней модели. Это был наглядно показанный идеальный мир, говорящий на понятном языке. Отец потрепал его тогда по плечу, сказал, что каждый мужчина должен выстроить в своей жизни дом. Не будет дома, о котором британцы, придумавшие туризм и тобогган, справедливо говорят как о крепости, не будет и страны. Потому что дом – это опора для всего того, что нас окружает.

* * *

На поезд они опоздали, а это значит, что они опоздали и на почтовый автобус, на котором следовало добираться до Лёйкербада, туда, где снег местами лежал еще даже в июне. Вокзал пустовал, за окошком туристического офиса скучал продавец. Он небрежно листал пестрый журнал, обложку которого украшало большое желтое слово «Покушение». Отец посмотрел на часы, потом на электрическое табло с отправлениями и прибытиями, и сказал, что мы можем полтора часа ждать следующего поезда, но можно пойти пешком, расстояние тут всего ничего, не больше десяти километров. Да, можно просидеть это время здесь со стаканом «Овомальтина», тем более что в рюкзаке у отца лежал роман про рыцаря печального образа, в котором, правда, он, Андреас, иногда терялся из-за странной манеры автора отвлекаться на посторонние истории, например историю о том, как Лусинда была похищена доном Фернандо.

А можно было самому попробовать пережить настоящее приключение, тем более что раньше отец никаких приключений никогда не предлагал. Андреас и сейчас убежден в том, что нет на свете более разумного и рассудительного человека, нежели его отец-железнодорожник, по воле которого огромные поезда вовремя отправлялись по точно расчерченным маршрутам и прибывали туда, куда полагалось, не раньше и не позже. Отец сказал, что сейчас наступило «техническое окно», они могут спокойно пойти вдоль дороги, а потом и по самим рельсам.

Сначала они вышли на привокзальную площадь, прошли мимо старого автобуса «Заурер» с желтыми бортами. При каждом шаге рюкзак отца гремел покупками, сам Андреас нес на плече, сначала правом, потом левом, потом опять на правом, пестрый свернутый отрезок садового шланга. Солнце отражалось холодными осколками в стеклах домов, казавшихся мертвыми, хотя как раз это они-то и являлись домами живыми, не магазинными. Потом они миновали автозаправочную станцию «Мигроль» и вышли за пределы города. Железная дорога тянулась параллельно слева от них. Справа приглушенно шумел поток, упрятанный в ровные берега. Потом дорога описала плавную дугу и вплотную приблизилась к насыпи. Андреасу шланг уже изрядно надоел, но отцовский рюкзак был куда тяжелее. По спине у отца расползалось темное пятно резко и знакомо пахнущего пота.

Потом они остановились у пригорка, на котором паслись овцы, лениво переходя с места на места. Отец поправил рюкзак, приладив его удобнее. Скоро дорога исчезла, влилась в серое недавно перепаханное поле. Отец сказал, что теперь им придется пойти по рельсам. Сейчас, разумеется, это немыслимо, так как строго запрещено. Но тогда жизнь была намного проще. Они взобрались вверх по насыпи, ноги съезжали по камням, взбивая облачка пыли. Отец остановился и посмотрел сначала назад, потом вперед, словно сам был не очень уверен в том, что делает. Они ушли уже довольно далеко, справа и слева возвышались горные хребты, по острию которых словно кто-то мазнул белой краской. Шпалы, черные, пропитанные резким нефтяным запахом, были положены очень неудобно. Если наступать на каждую из них, то нормальный прогулочный шаг немедленно превращался в мелкую рысь. Если же идти как обычно, то тогда правая или левая ступня регулярно проваливалась между шпалами, так что из ходьбы опять-таки ничего путного не получалось. Скорее всего, так сделано специально, чтобы люди не ходили по железной дороге и не подвергали свою жизнь опасности. Андреас опять переложил шланг с правого плеча на левое, разницы между которыми уже не было никакой, болели они одинаково.

Болели уже и ноги, правая пятка, кажется, была стерта до крови. Но Андреас знал, что раз он находится рядом с отцом, то с ним ничего плохого не произойдет. Просто технические стандарты иногда не совпадают с человеческими привычками, а вроде бы ровный и гладкий путь может быть источником проблем и мучений. Отец сказал, что нужно пройти еще три километра и пропустил Андреаса вперед. Теперь прокладывать дорогу будешь ты. Андреас спросил, как можно прокладывать дорогу по уже положенным рельсам? Но отец сказал, что даже двигаясь по рельсам, всегда нужно знать, куда ты хочешь попасть, и не пропустить своей остановки. В этот момент они дошли до моста, под которым бурлила речка. Ее поверхность остро блестела на солнце, но все равно, при желании можно было увидеть гладко отесанные потоком камни на дне. Рельсы стали четверкой отполированных восклицательных знаков, уверенно упиравшихся в бесконечно убегающий горизонт. Река же, пусть и втиснутая в ровные, тщательно спланированные берега, была совершенно свободна в своем течении.

* * *

Первая половина пробежки завершилась у дома престарелых – нескольких корпусов, смонтированных из стандартизированных, но элегантных блоков. Окна кое-где закрыты белыми гардинами, над каждым из них, в ожидании жаркого дня, уже опущены полотняные навесы. Корпуса расставлены полукругом, тут же устроен декоративный пруд. Над ним выгибался вибрирующий под ногами мостик со стальными тросами вместо перил. Декоративный тростник выглядел сухим и желтым, вода зацвела от жары, небольшой фонтанчик безвольно расплескивал слабые струйки, неподвижные карпы в воде слабо шевелили хвостами. Андреас остановился на несколько минут, успокоил дыхание, потом побежал обратно, но уже через центр деревни, более коротким маршрутом.

Обычно Андреас им не пользовался, потому что бежать в этом случае приходилось вдоль кантональной дороги наперегонки с легковыми автомобилями, грузовыми фургонами и пассажирскими автобусами. Но сейчас утро, деревня спала – в предпраздничную субботу можно позволить себе поваляться в постели немного дольше обычного. Работали только автозаправка, пекарь и молочник. На главной площади, между мэрией и торговым центром, уже была в первом приближении смонтирована сцена. Длинные столы и скамейки расставлены рядами. Протянутые крест-накрест над площадью гирлянды с красными флажками слабо раскачивались на утреннем ветру.

Андреас бежал не торопясь, центр деревни остался позади, справа и слева потянулись одинаковые двух- и трехэтажные дома на две-три семьи с палисадниками, поленницами, фруктовыми деревьями и временными разборными бассейнами, вокруг которых в беспорядке валялись пластмассовые игрушки. Офисных зданий, магазинов или мастерских здесь уже не наблюдалось, кроме, может быть, одной непритязательной парикмахерской. Андреас остановился, протер стекла очков. Майка, мгновенно остыв, неприятно прилипла к спине. Небольшой магазинчик «Магические камни, кристаллы, талисманы» еще закрыт, но, подойдя ближе к витрине, можно увидеть набор разложенных в каком-то не сразу понятном порядке камней, обработанных и естественных.

Странно, что раньше Андреас не обращал на них никакого внимания. Некоторые камни были особыми, с цветными вкраплениями, мерцавшими, словно звезды, всеми цветами радуги, в зависимости от того, под каким углом на них падал дневной свет. Не исключено, что камень у него дома появился именно отсюда. Это была убедительная гипотеза. Правда, Андреас не смог бы сейчас сказать, когда Анна-Мари, если это была она, купила этот камень. Никаких соответствующих кассовых чеков он не видел, а ведь обычно, купив что-то, чеки, длинные бумажные ленты с рядами цифр, букв и с логотипами супермаркетов КООП или МИГРО, она не выбрасывала. Они складывали чеки в специальную коробку, а потом в конце месяца подбивали семейный бюджет.

* * *

Блеск камня напомнил ему их поездку в Санкт-Галлен. Анна-Мари выполняла редакционное задание, связанное со знаменитой библиотекой! Когда они вышли из поезда и остановились под вокзальными часами, показывавшими время в формате двоичного кода, Андреас ощутил, что здесь гораздо холоднее, чем в Берне, даже несмотря на солнце, которое иногда проглядывало сквозь сизый туман. Библиотека оказалась миниатюрной и скромной. Старинный фигурный паркет оглушительно скрипел. Безразмерные войлочные тапочки, предназначенные для посетителей, норовили слететь с ноги, на одной из полок за тонкой стальной решеткой черного цвета Андреас усмотрел синий двухтомник с Дон Кихотом, а в сувенирном киоске на видном месте лежал роман Томаса Хюрлимана «Фройляйн Штарк».

Фотосъемка завершилась, они вышли из библиотеки. Черная ель, установленная рядом с собором, была увешана бумажными фигурками и символами. Ярко светились витрины закрытых магазинов. На их пути им основном встречались аптеки и часовые бутики с четырех- и пятизначными ценниками. Издалека доносился раскатистый смех. Вспыхнули и рассыпались лучистыми пригоршнями звездные огни – включилась праздничная иллюминация. Анна-Мари вытащила камеру, но потом оказалось, что ничего путного она не сняла. Воспоминания сохранились куда более яркими и настоящими, чем смазанные черные кадры с какими-то желтыми пятнами. Иллюминация скоро кончилась, ее хватило на несколько центральных улиц. Анна-Мари сказала, что ей холодно.

Они нашли работающий ресторан, который назывался именем редкой специи. У входа на черном раскладном штендере мелом и с грамматическими ошибками было написано, что любое блюдо можно попросить сделать навынос. Внутри оказалось сумрачно, но тепло, на стойке бара судорожно переливалась огнями миниатюрная рождественская елка. Хозяин был крупным швейцарцем, его жена маленькой таиландкой. Отсюда, из тепла, улица уже не казалось такой мрачной. Кроме них в ресторане сидели еще несколько припоздавших посетителей, но никто из них даже и не думал смотреть в их сторону, не говоря уже о том, чтобы рассказывать им, первым встречным, свои истории. Хозяин-швейцарец говорил на тяжелом аппенцелльском диалекте, с маленькой таиландкой он говорил на французском.

Андреас сказал, что в наше время все жилые пригороды выглядят одинаково, особенно в темноте. Улицы похожи одна на другую. Люди и обстановка везде одинаковы. Теоретически даже можно представить ситуацию, когда человек по ошибке попадает в другой город и принимает его за свой. Он оказывается на чужой улице и не может отличить ее от своей. Входит в чужой дом и думает, что это его дом, в котором почему-то оказался чужой человек. Анна-Мари поставила со звоном чашку на блюдце и на пару секунд задумалась. Потом решительно покачала головой: нет, это совершенно невероятная ситуация. Ну, хорошо, ты пошел в клуб, закинулся там таблетками или употребил пару дорожек кокса. В любом случае можно замутить себе сознание так, что ты будешь не в состоянии воспринимать окружающий мир.