Хазарский оборотень. Роман

Ошеломленный падением, Ставр ощупывал грудь, плечо, ногу. Цел? Где рана? Но зверь не поранил его – слава, богам-заступникам!

Из зарослей вынырнул Доман. Увидел кровь на земле. Легко перепрыгнул через рытвину, подхватил ясеневое копье.

– Что… Кто это был, Ставр? – сын ловчего с трудом мог сказать хоть что-то. Оцепенев, юноша стискивал рукоятку охотничьего ножа, глядя на боярича широко распахнутыми очами.

– Что ты видел? – прохрипел Доман. Ярость борьбы, будущей схватки не отпускала его. Он готов был продолжать погоню и должен был знать, кто заставил их потерять такую желанную и близкую добычу.

– Кажись, то была рысь. Большая, очень большая. Она шла по нашему следу.

Доман внимательно огляделся. На хвое и мхах алели свежие капли. У ельника в землю врезался четкий след.

– Матерая кошка, хороша… – оскалился Ставр. Он приблизился к Доману и прошептал, озираясь кругом. – А теперь держись, боярич. Поблажки не будет. Это тебе не с дворовыми наперегонки бегать. Зверь настоящий, за оплошность плата известна – смерть.

Доман молча кивнул. Ноги его подкашивались. Боярич, подумал Ставр, заметно утратил охотничий пыл. Он вновь тревожно озирался. Губы тряслись. Видать, Доман с большим облегчением привалился бы сейчас у прохладного ручья к корням какого-нибудь дерева. Он уже не хотел добычи, не хотел отцовской похвалы и уважения всех, кто встретил бы его на боярском подворье при возвращении с добычей после охоты.

Ставр толкнул боярского сына тупым концом копья. Доман нехотя поплелся за молочным братом. Они долго продирались сквозь лесные дебри. Ставр всматривался в переплетения корневищ, выискивая алые капли на листья и на мхах, отпечатки когтей рыси-великана в топком торфяном месиве, в которое очень скоро превратилась почва. Огромная рысь уводила их в глухомань, вот-вот должны были начинаться опасные места, каждый шаг по которым грозил гибелью. Под покровом мягких лишайников и мхов могли таиться оконца, наполненные жидкой грязью. Из таких ям не было исхода. Топь всасывала жертвы в считанные мгновения, испуская зловонные облака.

Не ведая устали, Ставр умело обходил опасные ловушки, которые расставили на пути охотников лешие. Они все дальше и дальше углублялись в чащу.

– Ставр, постой, я больше не могу, – взмолился Доман. – Давай повернем назад. Невмоготу, измаялся, леший с ним, со зверем…

– Эх, боярич, и не стыдно? Девки засмеют, коль прознают…

Доман задумался. Он готов был упасть в этот момент навзничь, теряя сознание от пережитых волнений и труда, но представился отец – грозный, суровый. С боярином Радомером не поспорить. Рука у него тяжелая. И в гневе страшен боярин. Не только слугам своим и смердам с холопами, но и сыну родному.

Доман вспомнил, как однажды Радомер приказал отправить в изгнание женщину, которая молила не отправлять ее в дальний погост на вечное прозябание, помиловать за невеликий грех. Доману было тогда совсем немного лет, он только научился держать деревянный меч и натягивать тетиву небольшого лука слабыми детскими ручонками. Радомер не снизошел до просьб той, которая валялась у ног безжалостного боярина. На рассвете обоз покинул боярское подворье на замковой горе Полоцка. Туманным сентябрьским утром, когда с Двины ветер нес ненастье, малолетний Доман, стоя у ворот града, испугался, что в последний раз видит мать Бориславу. Он мог потерять ее навеки. К счастью, Радомер был отходчив. Боярин вернул опальную жену в терем. Но с того случая Доман старался не испытывать гнев сурового отца.

– Нет, не надо, пойдём, брате Ставр, – сказал, с трудом переводя дух, боярский сын. Они прошли вдоль края ельника, выбираясь к месту, где еловая чаща сменялась осинником. Солнце клонилось к закату, обливая дрожащие деревца красноватым светом.

И тогда Доман вскрикнул.

– Ставр! Ты видел это?

Качаясь, опираясь на гибкое древко копья, Ставр приблизился к бояричу. Доман застыл у мелкого ручья, берег которого был истоптан зверьем.

– Видишь, видишь, вон там! – указывал боярич куда-то в сторону, под нависавшие над ручьем орешины.

– Да что там, ничего не вижу… – сказал Ставр, напрасно таращась на комья черной влажной грязи, на обрывки мхов.

– Нет, но вот здесь… Я же видел… Рысьи следы, а потом… потом… человечьи. Будто кто прошел в сапогах.

Доман отбросил лук за спину, подбежал к ручью, наклонился, рассматривая землю. Он засуетился, бросался в одну сторону, потом в другую. Он осматривал кустарник, метался среди низких осин.

Казалось, боярский сын сошел с ума. Ставр следил за тем, как молочный брат кружил у найденных следов.

– Нет, но я же видел. Вот, как тебя, брате. Вот здесь! – приблизившись, Доман горячо и безумно шептал в лицо Ставру. – След, его след… Хазарский сапог. Мне показывал такие следы старик Онфим. На торжище хазары барышничают. Оборотень, это был он…

– Ты уверен? Это были следы оборотня?

– Да, да, но они пропали. Будто и не было. Но я видел их, видел, клянусь богами! – кричал Доман.

Ставр оцепенел. Похолодело в груди. Страх липкой паутиной опутывал душу. Встать перед зверем или злыднем для яростной схватки проще простого. Нападай или обороняйся, хитри, побеждай, проливай кровь. Но если столкнулся с духом бестелесным. Тут иное. Чернобог насылает слуг своих, бестелесных и жадных до горячей плоти.

Потрясенный Ставр не смог вымолвить ни слова. Он упал на колени, увлекая за собой Домана. Ставр обратился к угасающему светилу, протянув ввысь омытое звериной кровью копье. Он молил небо.

– Светлые боги, молим вас о пощаде. О, милостивая Лада! О, Ярило, не покидай нас! О, Световит, подай нам помощь, избавь от гнева Чернобога! Простите нас, светлые боги.

Лес молчал. Огненный диск все ниже и ниже опускался за верхушки мрачных вековых елей, мрак наползал, прогоняя свет, в низинах клубились серые полосы тумана. Последний луч мелькнул среди осинника и погас. Ставр взывал к богам о милости и прощении, просил богов не оставить и помочь наказать того, кто погубил отца – старого охотника Бояна. Боярич Донат все громче и громче вторил молочному брату.

Ночевать пришлось в лесу. Ночь быстро опустилась над чащами. Выбрали место повыше да посуше. Ставр нарубил еловых лап мечом Домана. Сложили костер из валежника. Снопы искр взвивались и угасали в ночном небе, не долетая до звезд.

Ставр жарил на прутьях грибы, что удалось наскоро набрать по пути. Уходившее лето не поскупилось на лесные дары. Доман разломил пополам лепешку, которую прихватил из дома.

– Эх, дичины бы, – мечтательно вздыхал боярич.

Ставр усмехнулся: любил боярский сын сладко пожить, вкусно попировать. Какой из него боярин будет, поглядим…

Огонь жадно лизал нанизанные на прутья грибы, сок с шипением падал на раскаленные угли. Гул костра не смог утаить от Ставра легкий треск. Кто это? Доман ничего не успел сообразить, а Ставр уже подвинул к себе копье, приготовился вскочить навстречу неведомой опасности.

Отблески пламени озарили еловую стену. Заколыхались ветви. Плотная тень легла на поляну.

– Онфим! – воскликнул Доман. Ставр опустил копье. К костру шагнул из черной чащи старик с широкой окладистой бородой, в которой запутались хвоинки да сухие травинки. Был он могуч и кряжист, с натруженными громадными руками, больше похожими на две коряги. За плечами виднелся охотничий лук, за поясом топор, нож. Онфим вытащил из объемистой кожаной сумы, что висела на его боку, тушку зайца. Принялся разделывать зайца, ловко сдирал шкурку.

– Как ты нашёл нас, Онфимушка? – спросил Доман.

– По следам, дело нехитрое, – пробасил ловчий, – боярыня Борислава, матушка твоя, боярич, покой потеряла, как прознала, что на Воловье ты подался. Вот меня и отправила вдогонку.

Ставр усмехнулся, направляясь к ельнику за валежиной. Доман покосился в его сторону. Толкнул кулаком Онфима в плечо.

– Ты бы попридержал язык, старый хрыч.

Ловчий изумленно захлопал глазами на такие слова боярича.

– Да я… да мы что, боярич… Что сказал-то?

Доман только махнул рукой, поспешил подбросить ненасытному пламени дровишек.

У охотничьего костра ладилась неспешная беседа. Говорили о печальном, обсуждая исчезновение Бояна. Онфим вспоминал молодые годы. Знал он Бояна по разным делам. И по ратным, и по охотничьим. Сколь раз в облавах на лютого зверя хаживали, на кабанов, лосей. Брали вместе туров да медведей. В молодые годы, когда полоцкие князья покоряли ливов, довелось и в сече кровавой рубиться. Онфим хвалил Бояна. Сказывал, что лучшего товарища на охотах и в походах не желал. Боян честен был и справедлив.

Ставр слушал речи Онфима. Горечь наполняла душу. Тосковал по отцу. Неужто ушел навсегда? Ему трудно было поверить в то, что свершилось так зло и нежданно.

– Говоришь, оборотня след приметил? – угостившись жареным зайцем с грибами, обратился к Доману старый Онфим.

– Да, вот, как тебя видел. Но пропал, будто и не было. Диво дивное! – сокрушался боярич.

Пахнуло пряно: кожей сыромятной, луком, дымом. Дядька Онфим придвинулся к боярскому отроку. Легонько толкнул в плечо плотной ладонью.

– Да ты, чай, от страха разомлел никак… Не дело для ловчего!