– Спирт и коньяк.
– Коньяк.
Раппопорт ополоснул кружки из-под чая, вынул из стола начатую бутылку «Арарата».
– Как вы со всем этим живете, профессор? – спросил Кент.
– Привык.
– Разве к этому можно привыкнуть?
– Ко всему можно привыкнуть. Яд всегда был оружием королей.
Профессор и журналист столкнули кружки. Коньяк пощипал горло, приятно осел в желудке.
– Люблю коньяк, – сказал Раппопорт. – Он углубляет взгляд.
– Больше, чем это?
Кент кивнул на электронный микроскоп.
– Гораздо.
Профессор снова плеснул в кружки.
– Вы намерены писать о смерти Куталии? – спросил Раппопорт.
– Ну да, – ответил Кент.
Профессор провел рукой по шершавой поверхности стола, словно пытался его разгладить. Кент обратил внимание, что пальцы ученого изъедены кислотой.
– В известном вам департаменте работают очень обидчивые люди, – сказал профессор.
– Это их проблемы.
– Но они могут стать вашими.
– Что вы советуете?
– Забудьте об этой истории.
Кент помолчал.
– Это трудно, – сказал он.
– Это совсем не трудно, – возразил Раппопорт. – Достаточно представить, что с вами может случиться.
– А что может случиться?
– Мало ли! Например, получите письмо, пропитанное этой заразой.
– Спасибо, что предупредили! Я не буду вскрывать почту.
– Они придумают что-нибудь другое.
Профессор подлил в стаканы коньяк, отпил.
– Представляете, – заговорил он, – тысячи людей, умных, образованных, работают над тем, как изобрести яд. Вечером, усталые, возвращаются домой, ужинают, играют с детьми… Мы их встречаем в метро, в магазинах и не подозреваем, что эти милые люди посвятили свою жизнь тому, чтобы тихо убивать.
– Может, они не знают, как используют то, что они изобретают?
Профессор вскинул обе руки.
– Я вас умоляю!
– Тогда во имя чего?
– Не думаю, что они это делают во имя чего-то. Просто им нужно кормить детей.
Кент задумался.
– Нет, – сказал он, – у них должно быть какое-то оправдание. Наверное, они это делают во имя Родины.
Профессор поставил кружку, встал, сунул руки в карманы халата, нервно прошелся по комнате.
– Они убили моего отца, деда, двух дядей. Родине стало от этого лучше?
В наступившей тишине было слышно, как дергается секундная стрелка настенных часов.
– Послушайте совета старого еврея, – сказал профессор. – Бросьте эту затею. Мне будет жаль, если с вами что-то случится. У вас хорошие глаза.
Кент повертел в руке пустую кружку. Разлил остатки коньяка.
– Давайте выпьем, профессор! И да поможет нам Бог!
Пожимая на прощание руку Рапопорта, Кенту показалось, что он пожимает горстку косточек, обернутую пергаментной бумагой.
Утро следующего дня началось так же противно, как и предыдущее. Уже допивая чай, Кент мысленно проходил весь маршрут – от квартиры до машины. Открыл тяжелую дверь. Шагнул в «шлюзовую камеру». Повернул замок второй двери. Вызвал лифт. Пока лифт поднимался, Кент неотрывно смотрел на стеклянную дверь, ведущую к пожарной лестнице. При малейшей опасности он готов был скрыться в тамбуре. Лифт вздохнул, распахнул двери. Внутри было пусто. Кент шагнул в кабину, нажал кнопку. На первом этаже, прежде чем выйти, сжал в кармане отвертку. Окинул взглядом просторный вестибюль, отметил, что под лестницей никого нет. Неспешно открыл входную дверь, сделал вид, что замешкался с замком, осмотрел двор.
Кося взглядом по сторонам, Кент встал за белым фольксвагеном, достал ключи, нажал кнопку брелока. Он весь превратился в зрение – чтобы не упустить мгновение, когда машина начнет взрываться. Опель взвизгнул, мигнул оранжевым светом, щелкнул дверными замками. Кент открыл дверцу, сунул руку под водительское сиденье, обшарил пространство под сиденьем пассажира. Там было чисто. Открыл капот, но ничего подозрительного не заметил. Проверил, не тянется ли от машины к ограде провод. Провода не было. Кент не сомневался, что Серафим с лоджии наблюдает за ним. Он заставил себя не поднимать голову. Кент повернул ключ. Двигатель привычно заурчал, напряжение отпустило. Кент вывел опель на проезжую часть, проехал метров двадцать, задним ходом вернулся на прежнее место.
– Ты сегодня почти все утро молчал, – заметил Серафим. – Что-то случилось?
– Я молчал? – удивился Кент.
Ему казалось, он разговаривал, но, подумав, сообразил: видимо, разговаривал с самим собой.
– Нет, малыш, ничего не случилось. Так, обдумываю дела.