Преступление в Гранд-опера. Том первый. Веер из Йеддо

– И его репутация также?

– И эта репутация отвратительная, не правда ли?

– Именно вы об этом сказали.

– Вы знаете, что граф меня безумно любил три года тому назад…

– Вы могли бы не ворошить эти неприятные для меня воспоминания.

– И что я порвала с ним, хотя он по-королевски тратил на меня своё крупное состояние.

– И чьему происхождению никто не доверял.

– Весь высший свет Парижа… да и я сама. И именно потому, что оно было сомнительно, я и оставила Голимина. Но сейчас я могу утверждать, что судила о нём слишком строго, ведь золото, которое он пригоршнями швырял на парижские мостовые, было законно заработано Голиминым в Америке.

– Игрой в карты?

– Нет, в шахтах Калифорнии.

– Именно этой участи я ему желаю. Надеюсь, там он и закончит свою жизнь!

– И только я одна знаю, – продолжила Джулия, не обращая внимания на язвительные ремарки своего друга, – чего в действительности стоит этот славянин, к речам которого раньше, когда он был богат, весь Париж благосклонно прислушивался и искал его дружбы. Н самом деле граф-искатель приключений, а не мошенник. Голимин участвовал в достойных порицания делах, но на его счёту также есть и героические поступки. Я не знаю, какое определение можно дать этой странной натуре… Вы же читали романы Шербулье. Так вот! Граф Голимин – это одновременно и Ладислас Больски в его приключениях, и Самюэль Брохль и компания… в одном лице.

– Самюэль Брохль, главным образом.

– Да, как и Самюэля, его любила одна знатная дама… и не одна. Но, и он также, он тоже любил…. Он любит со страстью…

– Вас, без сомнения?

– Да, меня. И он относится к той категории людей, которые способны убить и меня и себя, если я откажусь выйти за него замуж. Он мне об этом написал.

– Вы мне этого не говорили, в противном случае, я предполагаю, я бы вам высказал моё мнение о том, что вы должны сделать.

– Нет, спасибо, я уже приняла решение.

– Какое?

– Я больше никогда не увижу Гжегоша.

– Так его зовут Гжегош…? Позвольте вам заметить, что это имя нормальный европеец просто не способен выговорить! Только этого не хватало? Если это так, то я вас поздравляю с этим решением, моя дорогая Джулия.

– Значит вы находите, что мало заслуги в том, чтобы отклонить предложение о замужестве от человека с недостатками, да к тому же и практически разорённого. Да, вы правы, я не люблю его больше.

– Получается, что вы его всё-таки любили?

– Почему бы не признать это? Голимин красив, смел, у него есть отвага, презрение к мнению дураков и опасности… качества, которые так нравятся женщинам, так что если бы он меня сделал графиней, я была бы ему обязана всем, ведь если задуматься, кто я, впрочем, в сущности? Отверженная… Я бы, если так можно сказать, не потрясла устои общества, выйдя замуж за такого же парию, как и я. Но я вам уже сказала, Гастон, что я его больше не люблю и скорее позволю себя убить, чем связать свою жизнь с Голиминым.

– Вы так трагичны в этой сцене, моя дорогая, – прошептал молодой человек, скорее раздосадованный этой сценой, чем рассерженный.

Было вполне очевидно, что оборот, который приняла беседа, ему не нравился. Гастон пришел к Джулии не для того, чтобы распинаться перед ней о своей любви, и посылал сейчас ко всем чертям этого поляка, которого госпожа д’Орсо бросала к его ногам, как будто она поставила перед собой задачу помешать закончиться их разговору. Дарки не крутил больше свои шёлковые усы, но подавал другие знаки, ещё менее двусмысленные, указывающие на его нетерпение и раздражение, и в то время, как он нервно ёрзал в своём кресле, дверь будуара приоткрылась и в полусвете проявился мертвенно-бледный абрис камеристки Джулии с заострённым носом и насмешливым ртом.

– Что случилось? – сухо спросила Джулия. – Я не звонила.

– Мадам не звонила, но у меня есть одно словечко, которое мне нужно передать вам, мадам, – претенциозно и слегка конфиденциально ответила субретка.

– Говори, к чему столько тайн? У меня нет секретов от месье Дарки.

– Прошу прощения, мадам, но пришёл один человек, который просит разрешения поговорить с вами, мадам.

– Кто?! Кто это? Я же запрещала тебе принимать гостей.

Горничная хранила осторожное молчание.

– Что означает это выражение лица? – спросила её мадам д’Орсо – Там что, граф?

Очевидно, что такого вопроса субретка не предусмотрела. Она была докой в своей профессии и не приучена объявлять перед царствующим королём о прибытии свергнутого с престола экс-правителя, так что, ни мало не смутившись, ответила настолько тихо и таким низким голосом, что Гастон её едва расслышал:

– Да, мадам, это – граф… Но мадам может полагать, что он возвратился, несмотря на все мои усилия… ливрейный лакей и кучер вышли, и я не смогла его остановить… я совсем одна… я не смогла ему помешать нарушить запрет и проследовать в салон.

– Ах! Так граф уже в салоне! – воскликнула мадам д’Орсо. – Очень хорошо. Сейчас я к нему выйду, а ты возвращайся в мою спальню и оставайся там, пока я тебе не позвоню.

Камеристка исчезла так же бесшумно, как и вошла, закрыв дверь с такими предосторожностями, что не оставалось никаких сомнений в её огромном опыте при разрешении таких сомнительных ситуаций.

Гастон, вставший с кресла при первых же словах этой короткой беседы, спросил:

– Это граф Голимин, не так ли?

– Мой Бог! Да! – ответила Джулия. – Он мне написал сегодня утром, что хотел бы меня увидеть прежде, чем покинет Францию! Граф уезжает завтра. Я ему отказала, но внутренне была готова к выходке такого рода. Уверяю вас, что это будет наша последняя встреча. Я хочу покончить с этим сегодня вечером.

– А я… я, пожалуй, пойду, – моментально сказал Гастон с готовностью, которую мадам д’Орсо, без сомнения, заметила, так как холодно ответила:

– Если вы ищете повод, чтобы оставить меня, не затруднило бы вас найти причину получше. Между мной и графом уже давно ничего нет, и я вас попрошу остаться здесь. Встреча будет коротка, я вам это обещаю, и когда я вернусь, мне бы хотелось объясниться с вами.

Сказав это, Джулия быстро вышла, не оставляя своему любовнику ни времени, ни возможности, чтобы вставить хоть одно слово.

Гастон, как казалось, испытал очевидную нехватку присутствия духа, но справедливости ради нужно признать, что раньше он его находил и в более острых ситуациях. Задерживать мадам д’Орсо вопреки её воле было смешно, да не в его правилах было принуждать женщину к чему бы то ни было. Что ему оставалось делать? Уйти? Но это было невозможно чисто физически, ведь из будуара Джулии был только один выход, и чтобы его покинуть, нужно было пересечь салон, где в это время находился граф. Проходить через зал на глазах у соперника и уступать ему место… или искать повод для ссоры с этим претендентом на руку Джулии ради того, чтобы выставить его за дверь… Гастону следовало выбрать между этими двумя вариантами, и он охотно избрал бы последний, если бы имел дело с человеком своего круга и положения, но перспектива дуэли с этим деклассированным славянином отнюдь не улыбалась Дарки, и это означало для Гастона, к несчастью, перспективу разрыва связи с Джулией, связи, которую он хотел развязать полюбовно, без скандала.

Так что, следует признать, Джулия не ошибалась в своих догадках. Гастон Дарки был настроен порвать отношения с ней. С присущей ей женской проницательностью она прочитала это намерение в его глазах, и, так как такой вариант – быть брошенной любовником, совершенно не входил в её планы, она принялась тотчас же разыгрывать новую партию, которую намеревалась выиграть. Неожиданный визит Голимина стал для неё настоящим подарком, словно удачный решающий удар в конце игры, и женщина-игрок надеялась, что этот удар ей удастся. Джулия знала, что нет ничего лучшего для воспламенения угасающей любви, чем вовремя вброшенный уголёк напоминания о соперничестве двух мужчин, так что она решила пожертвовать Польшей для подтверждения своего французского и парижского будущего.

Гастон, со своей стороны, говорил себе, что этот неприятный инцидент дал ему преимущество, прекрасный повод для прекращения отношений с Джулией. Сегодня он приехал к ней в некотором затруднении, колеблясь и не зная, как правильно поступить. Он уже год был вместе с Джулией д’Орсо, и это был год любви, почти страсти, год… то есть целый век в парижском мире наслаждений, в том мире, где страсть невозможно оценить цифрами. Гастону был нужен мотив, повод, чтобы перебить крылья этой страсти, и он опасался, что в решающий момент объяснений, когда мадам д’Орсо начнёт оправдываться и умолять не бросать её, Дарки не хватит сил довести разрыв до конца.

Ложный, ошибочный манёвр коричневой сирены восстановил апломб и душевное равновесие Гастона. Пытаясь пробудить его ревность, Джулия обнажила перед ним одну из своих слабых сторон. Гастон мог простить ей всех её бывших любовников, за исключением Голимина. Мало того, что он был иностранцем, так ещё и личностью с сомнительной репутацией… и славянином вдобавок. Упоминая о графе, Джулия совершила оплошность, а прибытие этого подозрительного персонажа во время их свидания сделало невозможным исправление этой ошибки, и этот факт дал Гастону возможность почувствовать себя уверенно и осознать, что теперь он может контролировать ситуацию.

В ожидании возвращения мадам д’Орсо из её злополучной экскурсии в Польшу он лихорадочно ходил по будуару, приостанавливаясь, когда до него через двери и обивку будуара доносились крики, а затем продолжал мерить его шагами, чтобы заглушить в себе желание подслушать происходящее в соседней комнате.

Салон, куда субретка ввела графа, был смежным с будуаром, где остался Гастон, и он спрашивал себя, почему Джулия не увела своего славянина в другую комнату.

Особняк Джулии был довольно большим, если не сказать, огромным, так что у неё не было проблем с выбором комнат. Была, например, галерея-библиотека на английский манер, расположенная так далеко от будуара, что там можно было спокойно драться на дуэли или застрелиться, без опасения, что шум будет услышан в этом кокетливом убежище мадам д’Орсо.