Лента жизни. Том 3

«На Сталинградский фронт я прибыл сразу после окончания военного скороспелого училища. Открывались такие в войну для фронтовиков. Понятно, офицеров на фронте не хватало, особенно младших. Лейтенанты погибали часто.

Ситуация в моем полку после боев в Сталинграде сложилась непростая: полк понес немалые потери, да и техника пострадала – несколько боевых установок или сгорели, или оказались безнадежно искалеченными. Сам полк раздерган примерно на восемьдесят километров между двумя деревнями. А тут еще пленные…

Наша разведка ошиблась: в окружение попало не девяносто тысяч, как предполагали вначале, а триста тысяч вражеских солдат и офицеров. Наше командование не рассчитывало на такой «прилив» пленных, и, естественно, не могло обеспечить им кров над головой и маломальское питание. Какое! Своими ранеными землянки были забиты… Вот тогда я и насмотрелся на немцев, румын и итальянцев.

Представьте себе вереницу пленных, которая растянулась на семьдесят километров. Одетые (вернее сказать, «раздетые») в насквозь продуваемые шинелишки… У некоторых поверх сапог или ботинок сплетенные из соломы или веревочек боты. Наши конвоиры шли с опущенными вниз автоматами: все равно никто никуда не сбежит…

Были и такие моменты. Я сам их наблюдал. Когда пленные переходили овраги, внизу почти всегда оставалось несколько обессилевших солдат. На это конвоиры смотрели равнодушно. Да и что в таком случае они могли сделать?.. Тут я невольно испытал некоторое даже уважение к немцам: они не бросали своих обессилевших товарищей. Поднимали их и, поддерживая, упрямо шли туда, куда их вели конвоиры.

Зато румыны и итальянцы являли собой самое жалкое зрелище. Если падал кто-то из них, то недавний его же товарищ подбегал и сдергивал с него, еще живого, шинель и накидывал на себя. Сказывалось звериное правило войны: «Если товарищ упал – снимай с него шинель. Пока он живой, одежда теплая».

Юбилеи А. Г. Терентьева (75 лет) и О. К. Маслова (65). Слева направо:

Валерий Побережский, Олег Маслов, Алексей Воронков, Андрей Терентьев, Игорь Игнатенко, Галина Беляничева, Станислав Федотов, Борис Машук, Александр Бобошко. 1997 г.

После погрузки пленных в вагоны конвоиры рассказывали, что, когда в вагоне оказывалось хотя бы треть немцев, они выбрасывали наружу всех итальянцев и румын. Не хотели быть с ними вместе. Немцы считали их главными виновниками своего поражения. Румынские и итальянские части держали фланги, а по флангам наши и ударили…

Часть пленных, в основном итальянцев, оставили в Сталинграде убирать убитых. Гора трупов, как сейчас помню, возвышалась до второго этажа. Ко всему привыкшие сталинградцы проходили мимо трупов не задерживаясь. Для меня же это было страшное до жути зрелище. А я ведь был уже не мальчик! Повоевал. И всякое видел. Но здесь так и хотелось спросить пленных, обессиленных, обмороженных:

– Куда вас черт завел! Россия вам не Санта-Мария…»

Не думаю, что эта публикация в центральной областной газете явилась решающим фактором, повлиявшим на судьбу книги А. Терентьева. Она влилась еще одной каплей в чашу страданий – и переполнила ее. Поднапряглись чиновники и сделали то, что должны были сделать хотя бы двумя годами ранее, к 80-летию писателя. Книга в 2004 году наконец-то увидела свет. Тираж в 300 экземпляров едва ли удовлетворил широкий читательский спрос, но в библиотеки попал. Краткое вступление к ней написал известный русский писатель, побратавшийся с Терентьевым своей фронтовой молодостью.

«…Живет на Дальнем Востоке в таежной глухомани, возле им самим построенной гидростанции мой побратим по войне и литературе, очень порядочный человек, честно провоевавший и честно проработавший на советских стройках и не сломленный ни давним недугом, ни порядками нашего могучего прогресса в отечественной пестрой литературе. Живет и пишет, преодолевая фронтовое увечье, хвори, кои густо скапливаются к старости лет. Надо собрать в одну книгу все, что сделано им, добротно, достойно его характера и таланта, да и издать хорошим тиражом, в хорошем оформлении. Он заслужил это.

Виктор Астафьев».

Через два года Андрей Григорьевич Терентьев ушел из жизни. Случилось это 5 января, в лютую стужу. Иней густо опушил деревья и дома возле плотины построенной им гидростанции. Черная вода не давала нарастать льду и далеко вниз по течению несла свою силу, часть которой отдала людям в турбинах, сработанных золотыми руками Андрея Григорьевича и его товарищей. И мой компьютер, на котором я пишу эти строки, работает на электроэнергии Зейской ГЭС.

2012

Вещная созвучность

Сравнительный анализ творчества Арсения Несмелова

и Ли Яньлина

Храм мировой поэзии строился долгими веками, его созидание не прекращается и по сей день – процесс этот бесконечен. И если развивать метафору, то поэтов всех времен и народов можно уподобить кирпичам в стенах этого храма: каждый лег на свое место, связанный воедино с другими волшебным раствором Поэзии, замешанным на словарях всех языков.

Вот почему невозможно представить ни русской, ни мировой поэзии без поэтов так называемого «русского рассеяния» – эмигрантов первой волны, как принято называть людей, по каким-либо причинам покинувших Россию после революции 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войны. За свободу духа они заплатили самую высокую цену, имя которой – тоска по Родине. Покинуть Россию, чтобы понять корневую неразрывность с нею – только так можно определить их судьбу, горькую и зачастую трагическую. Не случайно лидер парижской части русской эмиграции Георгий Иванов в последний год своей жизни (1958) выдохнул прощальные строки:

…Кончаю земное хожденье по мукам,

Хожденье по мукам, что видел во сне —

С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.

Но я не забыл, что обещано мне

Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.

В свое время великий Пушкин обронил пророческие строки о тех временах, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Мучительно долго идет этот процесс, но – идет! И свидетельством тому все возрастающий интерес к поэтам русского зарубежья, в частности к литераторам, жившим и работавшим в Китае, где существовал исторический центр русской эмиграции в Харбине, а затем часть его переместилась во время японской оккупации в Шанхай. Со временем появились книги, рассказывающие читателям об особенностях творчества писателей того круга, сохранилось немало их произведений, как рассыпанных в периодических изданиях – газетах, журналах, альманахах, так и собранных воедино в их персональных книгах. Стали появляться переиздания, свободные от политических и иных наслоений, продиктованных требованиями государственного режима на различных этапах жизни таких великих стран, как Россия и Китай.

Лично мне близко творчество Арсения Несмелова (Арсения Ивановича Митропольского, 1889–1945), который, подобно Г. Иванову, тоже был лидером, только не парижской, а харбинской эмиграции.

Несмелов – один из очень немногих поэтов «русского Китая», чье творчество было относительно известно европейской эмиграции первой волны. Читатель, представлявший миллионную китайскую эмиграцию, стихи Несмелова хорошо знал и любил. В Европе Несмелова знали не по его сборникам, а по публикациям в «Воле России», «Современных записках» и «Русских записках», а также в «Вольной Сибири» (Прага) и по маленькой подборке в антологии «Якорь» (Париж, 1936). В Китае же у него была заслуженная репутация мэтра, первого поэта «русского Китая», где печатался он много и постоянно, участвовал в альманахах («Багульник» и «Врата»), в журналах («Рубеж» и «Понедельник») и во многих других периодических изданиях. Его стихи появлялись и в эмигрантских изданиях в США: в альманахе «Земля Колумба», чикагском журнале «Москва», альманахе «Ковчег», а посмертно и в лучшем эмигрантском журнале послевоенного времени – нью-йоркском «Новом журнале».

Арсений Иванович Митропольский (писавший под псевдонимами Арсений Несмелов, Анастигмат, Николай Дозоров, Тетя Розга и др.) посвятил литературе более 30 лет жизни. Родился он в Москве, печататься начал в возрасте 23 лет, первая публикация – в популярнейшей «Ниве». Первая книга – «Военные странички: стихи и рассказы» – издана была в Москве в начале войны. Участник Первой мировой войны, с 1918 г. он участвовал и в Гражданской: в 1918 г. уехал в Омск, позднее с армией Колчака отступал к Владивостоку. Здесь в 1922 г. вышла его книга «Стихи», написанная под влиянием футуристов. К этому времени поэт еще не нашел своего пути: вышедшая в том же году во Владивостоке отдельным изданием поэма «Тихвин» обнаруживает связь с акмеизмом.

В 1924 году, незадолго до того как Несмелов перешел границу и стал эмигрантом, он выпустил во Владивостоке тоненький сборник «Уступы». Восемь книг было издано в Китае (в Харбине и Шанхае): сборники «Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок» и «Белая флотилия», вышедшие отдельными изданиями поэмы «Через океан» (1934) и «Протопопица» (1939) – историческая поэма о кроткой жене неукротимого протопопа Аввакума, книга прозы «Рассказы о войне» (1936 г.). Им написан также роман «Продавцы строк», так и не появившийся (кроме отрывка) в печати. В 1936 г. под псевдонимом Н. Дозоров вышла книга «Только такие» – сборник ультрапатриотических стихов. Социальный заказ любой окраски приводит в искусстве к плачевным результатам. Столь же неудачной оказалась и вышедшая в 1936 г. поэма «Георгий Семена», титульный лист которой обезображен жирной свастикой. Поэма издана под тем же псевдонимом – «Николай Дозоров». К этому перечню книг нужно еще добавить харбинское издание «Избранных стихов» А. Блока с предисловием Несмелова.

Конец поэта трагичен. Схваченный в Харбине в августе 1945 года, он был «доставлен» в товарном вагоне «домой», в СССР, и осенью 1945-го скончался в мучениях в камере пересыльной тюрьмы около Владивостока.

Арсений Несмелов (А. И. Митропольский). Харбин, 1930-е гг.

Впервые стихи Несмелова мне довелось прочитать в «Антологии поэзии Дальнего Востока», изданной в Хабаровске в год 50-летия Советской власти – 1967. Тенденциозность крохотной подборки, состоящей всего из пяти стихотворений, подчеркивало уже самое первое «Аккумулятор класса», где автор не пошел дальше повторений банального славословия Ленину. Было понятно, что без этой дани идеологическим установкам правящего режима появление имени Арсения Несмелова, участника Первой мировой войны, бывшего царского, а затем белогвардейского офицера, на страницах антологии было бы невозможно. Глубокое и живописно сильное стихотворение «Броневик» по той же причине было переименовано в «Белый броневик» и сокращено вчетверо: из 19 строф оставлены только пять. Давайте же прочитаем это стихотворение целиком, как его создал автор.

БРОНЕВИК

У розового здания депо

С подпалинами копоти и грязи,

За самой дальней рельсовой тропой,

Куда и сцепщик с фонарем не лазит, —

Ободранный и загнанный в тупик,

Ржавеет «Каппель», белый броневик.

Вдали перекликаются свистки

Локомотивов… Лязгают форкопы.

Кричат китайцы… И совсем близки

Веселой жизни путаные тропы;

Но жизнь невозвратимо далека

От пушек ржавого броневика.

Они глядят из узких амбразур

Железных башен – безнадежным взглядом,

По корпусу углярок, чуть внизу,