Непризнанные гении

Поначалу искусство книгопечатания хранилось в величайшей тайне. Фуст заставлял рабочих клясться на Евангелии в ее сохранении и даже надолго запирал их в темных подвалах, пока с прибылью продавал напечатанные книги.

Но в конце концов чутье изменило Фусту: в городской междоусобице он принял сторону архиепископа, попавшего в немилость Папы, тогда как Гутенберг печатал воззвания графа Адольфа Нассауского, которому Папа передал майнцское архиепископство. В результате победы курфюста Гутенберг в 1465 году был назначен придворным бенефициарием – пожизненным камергером курфюста, получил содержание и доступ к столу архиепископа в Эльтвилле, тогда как типография Фуста и Шеффера оказалась разгромленной. Позже ее удалось восстановить и она досталась по наследству сыну Шеффера – Иоганну, но и он владел ею недолго, поскольку погиб при взятии Майнца неприятелем во время разразившейся тогда войны. Следы этой типографии были потеряны где-то в середине XVI века. К этому времени «дети Гуттенберга», как называли наборщиков, успели разбрестись по многим европейским странам, широко распространив свое искусство.

Типографию, перевезенную в Эльтвилль, стареющий Гутенберг сдал в аренду родственникам и до конца жизни выплачивал из этих средств для покрытия старого долга Конраду Гюмери.

Ныне практически не вызывает сомнения тот факт, что книгопечатание в Европе распространяли непосредственные ученики Гутенберга и Шеффера, причем всё это ставшее грандиозным предприятие поначалу было окутано пеленой таинственности, связанной с секретами создания и усовершенствованию мастерства, даже искусства первопечатания. Историкам удалось по крупицам восстановить, кем и когда напечатаны практически все тексты самого раннего периода, относящегося ко второй половине XV века, когда количество типографий можно было перечислить по пальцам одной руки[53 - К типографиям самого Гутенберга и Шеффера можно добавить существовавшие в 1460 году в Бамберге и Франкфурте печатные станки их учеников Альбрехта Пфистера и Иоганна Ментелина, из которых Пфистер печатал шрифтами, какими пользовался и Гутенберг.].

Прожив тяжелую жизнь в постоянной зависимости от кредиторов, Иоганн Гутенберг скончался в Майнце 2 или 3 февраля 1468 года. Его прах похоронен на монастырском кладбище доминиканцев в Майнце, но, как это часто случается с непризнанными гениями и к стыду соотечественников, его могила была утрачена. Не сохранилось даже портрета Гутенберга. Все его изображения относятся к более позднему времени и являются плодом фантазии художников. Памятники Гутенбергу в Майнце, Страсбурге и Франкфурте-на-Майне воздвигнуты спустя чуть ли не половину тысячелетия после его смерти…

Франсуа Вийон (1431–1463)

Голее камня-голыша, Не накопил он ни гроша,

    Ф. Вийон

Был только один гениальный поэт, не читавший Вийона, – это сам Вийон.

    Ф. Шаброль

Имя Франсуа Вийона и история его жизни сохранились благодаря историку Франсуа Вийону – редкий случай в истории культуры, когда 99 % информации о великом поэте из-за его безвестности при жизни мы получили благодаря его творчеству. Чем меньше материальных следов остается от поэта, тем больше простор для его биографов. За века, прошедшие после исчезновения Вийона в исторической бездне, она выбросила на свою поверхность добрый десяток копий, сравнение которых с оригиналом отдано на откуп вкусов читателей.

Кто он, этот Вийон, – собственный биограф или же обвинитель бездушного общества, памфлетист, выступающий против всех форм принуждения, а то и всех форм наслаждения, или человек, сводящий свои личные счеты с обществом, писатель, создавший целостное, построенное на единой идее произведение, или же сочинитель, отдающийся фантазии и летящий на крыльях сновидения? Поэт-повеса или горемыка, наделенный сомнительным воображением? Был ли он настоящим разбойником? Или всего лишь незадачливым проходимцем? Кем предстает он в своих стихах – великим ритором или гуманистом? И что за чувство питает его фантастические образы – любовь или ненависть?

Доктринерские споры еще больше усложнили дело, словно Вийон и не высказал в свое время всё, что он думает о доктринерских спорах. Некоторые, отдавая предпочтение историческому толкованию, вознамерились все объяснить с помощью реалий жизни автора, стали выискивать прототипы персонажей и подоплеку описанных событий, как будто подобное знание способно что-то изменить в самой магии слова. А на другом полюсе находятся интерпретаторы и критики, безапелляционно заявляющие: для того чтобы понять поэта, совсем не обязательно знать, кем он был, не обязательно вглядываться в движущийся во времени калейдоскоп тел и душ.

С учетом ёрнического характера поэзии Ф. Вийона было бы крайне неосмотрительно расценивать его «Завещания» как автобиографии. «Завещания» Вийона не претендуют стать его жизнеописанием – здесь мы не найдем даже намеков на события, сделавшие его беглецом и бродягой. Поэт ярко живописует свои беды, но не их причины, корит себя за чрезмерные наслаждения, но не за проступки. Их он отдает всецело на откуп Судьбе. Но, увы, здесь практически невозможно сойти с проторенного пути: за неимением другой информации даже биографы, сознающие разницу между буффонадой и «автобиографией мошенника Вийона», вынуждены следовать за стереотипами.

«Завещания» Вийона – произведения синтетические: обладая огромным талантом и практичностью, а также определенными знаниями синдика, Вийон соединяет словесную игру и каламбуры с юридическими изречениями, иронию и сарказм – с фактами жизни. В итоге получается правдоподобный бурлеск, очень точная карикатура на эпоху. «Большое Завещание» сам поэт рассматривал как собственное акме: он говорил, что способен превзойти все, что создал раньше, и что больше нет того наивного сочинителя, который в 1456 году писал «Малое Завещание». Вийон изощрен и сам упивается своим искусством.

Философия «Завещаний» Вийона – необходимость воздаяния за богатство и бедность, открытый призыв к Богу вершить справедливый суд. В целом «Завещания» представляют собой карикатуры на мироздание и человеческую деятельность – от рождения и до смерти. Злые шутки не обходят никого – ученых мужей и юристов, рыцарей и простолюдинов, монахов и сирот, здоровых и больных.

Затем приютам и больницам
Свою каморку я дарю,
А тем, кто в дым успел упиться, —
Под каждый глаз по фонарю:
Быть может, путь к монастырю
Отыщут хоть тогда бедняги,
Привыкшие встречать зарю
Кто в подворотне, кто в овраге…

Его жизнь – это череда изгнаний, арестов и судебных дел, где фигурирует его имя. Но, невзирая на это, творчество Франсуа Вийона можно без преувеличения назвать уникальным явлением в средневековой литературе. Сохранившееся и дошедшее до нас наследие «мошенника» позволяет проследить его жизнь лишь с телеграфной «полнотой». Родился в год казни Жанны д’Арк, то есть в 1431 году, «в Париже, что близ Понтуаза» – может быть, самая яркая и краткая характеристика города Карла VI и Карла VII. Франсуа Вийон (настоящее имя Франсуа Монкорбье или де Лож) родился 1 апреля 1431 ода. в Париже в провинции Бурбоннэ. Имена матери и отца поэта не сохранились. О матери известно такое шестистрочие:

Я женщина как все, не знаю то, что надо,
И непонятны мне ни грамота, ни счет.
У нас в монастыре изображенье ада
И свежих райских птиц мой бедный взор влечет.
В раю цветут цветы. В аду смола течет.
В раю все весело, в аду лишь мука злая.

Судя по всему, в возрасте шести-восьми лет Вийону заменил отца родственник матери преподобный Гийом де Вийон, настоятель церкви Святого Бенедикта, которого Франсуа то звал «более чем отцом», то обрушивал на его голову хулу, но в доме которого всегда находил убежище после передряг, выпавших на долю школяра-ваганта. Гийом действительно заменил Франсуа отца и помог матери поставить сына на ноги. В «Завещаниях» этому священнику и регенту канонического права посвящены слова, выражающие любовь и признательность:

Затем тебе, Гийом Вийон,
Кем вспоен, вскормлен, обогрет,
Кто пестовал меня с пелен,
Спасал не раз от многих бед,
Кто был отцом мне с юных лет,
Родимой матери добрее…

Видимо, не без помощи магистра Гийома, Франсуа в возрасте 12–13 лет поступил в одну из многочисленных школ Парижа. В 1443 году Франсуа поступил в Сорбонну на факультет искусств, где получил степень линценциата, а затем магистра. Он явно не был усидчивым школяром, но острый, быстрый ум споспешествовал усвоению нехитрой средневековой премудрости. Дабы в 18 стать бакалавром, необходимо было освоить логику, разбираться в латинском синтаксисе и фигурах риторики, прочитать «Грецизм» и «Доктринал», знать выдержки из авторитетных авторов. Экзамен на бакалавра Франсуа сдал, но особой прилежностью не отличался, о чем свидетельствуют строки «Большого Завещания»:

Будь я прилежным школяром,
Будь юность не такой шальною,
Имел бы я перину, дом
И спал с законною женою…
О, Господи, зачем весною
От книг бежал я в кабаки?!
Пишу я легкою рукою,
А сердце рвется на куски…

Ему предстояло получение еще нескольких ученых степеней, однако каждый следующий экзамен требовал более основательных знаний. В 1452-м он стал лиценциатом (это означало освоение античного наследия, прежде всего Аристотеля, Порфирия, Цицерона, Боэция, еще – этики, математики, астрономии). За три года пришлось наверстывать упущенное и пропущенное. Воодушевляли мысли о «перине, доме». Кроме того, нередко студенческие развлечения кончались скандалами: однажды за одну из непутевых выходок Вийон вынужден был на коленях просить прощения у ректора.

Во времена Вийона образование было весьма основательным: чтобы стать богословом, требовалось до пятнадцати лет напряженной учебы. Франсуа – при всех привилегиях, которые давал сан, – отличался нетерпением молодости и ограничился магистерской степенью. Эта степень давала возможность заработать на жизнь, однако была недостаточной для высокой карьеры. Впрочем, трудно себе представить, чтобы двадцатилетний магистр задумывался всерьез о своем будущем. Он больше рассчитывал на протекцию, чем на ученую степень. Не случайно его стихи полны имен аристократов, с которыми он якобы был на короткой ноге. Это дало повод последующим исследователям говорить о нем, как о двуликом Янусе, днем вхожим через парадные подъезды в особняки знати, а ночью обчищающим их через черные ходы. На самом деле, как это случалось во все времена, поэтов влекла респектабельность знатности – в ней они обретали мечту, которой лишала их жизнь. Фиктивные душеприказчики фиктивных завещаний поэта олицетворяли успех и признание, в котором было отказано магистру Вийону. Их лавры – не что иное, как дар судьбы, который хотел бы заполучить бедный школяр и который оказался для него только лживым посулом немилостивой судьбы.

Франсуа де Монкорбье видел одно время перед собой путь удовлетворения честолюбивых замыслов и надежд. Вместе с некоторыми другими он прошел небольшой отрезок этого пути. Он мог бы быть Мишелем Жувенелем или Мартеном Бельфе. Однако для него этот путь оборвался по окончании факультета «искусств». Степень лиценциата «in utroque», должности правоведа или же городского чиновника, епанча с подбитым беличьим мехом капюшоном преподававших в университете магистров, небольшие денежные поступления и обеспечивавшийся на гражданской службе средний достаток – все это он видел со стороны, но все это было не для него. Со стороны он мог отождествлять те или иные имена с различными своими представлениями о карьере. Он мог бы оказаться в компании «магистров, поднявшихся в чинах». Однако он оказался в компании оборванцев.

В том возрасте, когда приходит первая любовь, судьбы тех и других перекрещиваются. Они вместе проказничали, вместе ухаживали за девушками. Вместе блистали, хорошо говорили, хорошо пели. Прошло время. И в момент «Большого Завещания» остались лишь мертвые и живые, богатые и бедные, а также монахи… Каждый оказался при своей «судьбе». И этим все сказано.

Где щеголи минувших дней,
С кем пировал я в кабаках,
Кто пел и пил и был смелей
Других в сужденьях и делах?
Они мертвы! Холодный прах
Забыт людьми и взят могилой.
Спят крепко мертвецы в гробах,
О Господи, живых помилуй!
Из тех, кто жив, одни в чинах —
Мошна тугая, чести много, —
Другие – в продранных штанах
Объедков просят у порога,
А третьи прославляют Бога,
Под рясами жирок тая,
И во Христе живут не строго, —
Судьба у каждого своя.

Из непутевого школяра, поэта в бегах так и не получился удачливый клирик. Природное свободолюбие и озорство не способствовали «службе», он так и остался странствующим вагантом – по крайней мере до той поры, когда исчезает его след.

Вийон не отрицал своей лени, но чисто по-человечески использовал свои собственные недостатки себе в оправдание: «Будь я прилежным школяром…» – означало, что потерянного времени не вернешь, а раз так, то в жизни надо полагаться на свободу и вдохновение. К знанию, как ко всему прочему, он относился со свойственной ему иронией. За исключением «Романа о Розе», все остальные упомянутые им книги подвергнуты осмеянию. Впрочем, нет веских оснований считать, что он прочитал и упомянутые: «даря» в «Завещании» славному Гийому де Вийону его собственную библиотеку, Франсуа намекает на то, что ему она не очень-то пригодилась.