Калуга Первая. Книга-спектр

А тем временем становилось темно. Ветер качал верхушки деревьев, и где-то за забором скрипел последний трамвай.

Скоро городские звуки стихли, и Тамара пошла вглубь кладбища. Она беспокоилась, как бы мама не позвонила подруге, к которой Тамара будто бы пошла ночевать. Никому, совсем никому не сказала она о своей задумке. И не скажет. Будут знать только два поэта. И Тамара счастливо улыбалась. Она все гадала, кого из них больше любит. Но так и не определилась. И тот, кто умер раньше, и второй – были ей одинаково близки и дороги. Она даже почему-то подумала, что любить двоих неприлично, как-то нехорошо. Но ничего с собой поделать не могла.

Она шла теперь и читала стихи того, что был в глубине. Обычно у его могилы оставляли поменьше цветов, наверное оттого, что он давно умер, и она решила отдать ему шесть гвоздик, а тому, что у входа, четыре. Больше всего она любила розы, но гвоздики ей тоже нравились.

Она чуть слышно шептала чудесные строки и старалась не думать о глупых призраках и о всякой чепухе.

А вокруг – оградки да надгробия, похолодало, звезды с любопытством смотрели в просветы между листьев, ото всюду ползли кладбищенские шорохи. Они заставляли слушать биение сердца, и в каждом темном пятне ожили причудливые образы. С большим трудом приходилось Тамаре доказывать себе, что она совсем ничего не боится.

Она представила, как сейчас улыбнется, как вдруг совсем рядом скрипнула калитка, и Тамара, резко обернувшись, похолодела – огромный человек стоял за могильной оградкой! Она вскрикнула и попятилась, но поняла, что перед ней обычный памятник, только зачем-то очень большой.

«Нет, так продолжаться больше не будет», – сказала себе Тамара и, включив подсветку, посмотрела время. Тридцать минут одиннадцатого.

Ничего, еще совсем немного. Она вышла на аллею, где увидела скамейку, присела и подумала, что и подождет, чем зря топтаться у могилы. Она даже покушала печенье с конфеткой и, облокотившись о спинку скамейки, помечтала, что, когда умрет, то по завещанию ее положат между поэтами, определят, сколько шагов, потом отсчитают половину и положат.

«Хорошо бы всем рядом, но это так хлопотно», – подумала она и задремала.

…Проснулась Тамара, когда кто-то осторожно коснулся ее щеки. Прикосновением нежным, но холодным. Она вздрогнула и вспомнила, где находится. Никого не было, хотя ей показалось, что совсем рядом по залежавшимся листьям прохрустели шаги. Она встала и осмотрелась.

Скрипели старые деревья, мигали вдали уличные фонари, и было холодно коленям. Тамара взглянула на часы и сказала «батюшки! пять минут первого!» Забыв обо всех страхах она шагнула, но вдруг ясно услышала голоса. Оглянулась – и в конце аллеи показались две фигуры. Прижимая к груди цветы, Тамара побежала между оградками и присела там, опустив голову и слушая глухие удары своего сердца. Эти удары совсем не давали ей слушать голоса. Она уже было подумала, что они ей почудились и в действительности на аллее никого не было, когда где-то невдалеке кто-то отчетливо произнес:

– Заманчиво, конечно, писать о себе, но кто знает, кто он сам? Что можно предложить, кроме утопий или имевших место событий? А бесконечно копировать природу и общество – это замкнутый круг.

Тамара ничего не поняла, взволновалась ужасно, сунула в рот палец и укусила.

А голос продолжал:

– Каждый старается продлить себя во времени, материализуется в детях, в камне, в звуках, красках, в слове. Фотографируются, биографии пишут, воспоминания. Здесь же явный закон!

– Вам мало того, что вы получили? – насмешливо спросил неприятный голос. – Бросьте! Были уже попытки перекидывания мостков. Они заканчивались бесконечным унынием.

И он пренеприятнейше расхохотался.

– Значит, – воскликнул надтреснутый, но сильный голос, – ты признаешь пропасть, раз были мостки и проблема в средствах?

– И ради таких вопросов ты добивался встречи со мной? Это вам, праздношатающимся, можно фантазировать и желать. А я же хлопочу об элементарном выживании и с трудом поспеваю. Вон, посмотри, луна полная, а ты со своими законами.

Они остановились совсем близко. Тамара крепко-крепко прижалась к холодной земле и не смотрела в сторону говоривших, она боялась, что они увидят ее глаза.

– А чем ты в полную луну занят?

– Женщин раздражаю, – рассыпался в смехе скрипучий голос, – раздражение им – ради всеобщего продолжения. У них хандра, глупость, они отыгрываются на мужчинах, те тоже выходят из состояния покоя, глядишь, где-нибудь и скандальчик, есть над чем мозгами пошевелить. Что, думаешь – примитивно? Но зато надежно. И без таких мелких раздражений никакому брожению не бывать.

– Ну, а если иначе?

– Ты наивен, – раздраженно сказал скрипучий голос, – вы думаете о море, когда нужна-то всего капля, из которой выльется новый океан. Для этого требуется малость, – это неприятный голос произнес издевательски, – бывать везде и всюду и быть всем! Под-натужьтесь, ребятки!

– А ты не будешь мешать? – примирительно спросил надтреснутый голос.

И Тамара уловила в нем что-то очень знакомое и почувствовала, как земля забирает из тела тепло, но она боялась шевельнуться, голоса звучали прямо над ней.

– Вон что! – веселился неприятный. – Весточку подать хотите, ну-ну! Удобный случай подвернулся? Развлекайтесь, что уж там. Вон и дружок твой нарисовался, а мне пора, ждут меня женщины, волнуются. Главное – рассвет не прозевайте!

– Прощай, – ответил надтреснутый голос, и Тамара уловила в нем сожаление.

Она услышала шаги и, воспользовавшись моментом, переменила позу.

– Чего это он притащился? – спросил новый голос, похожий на надтреснутый, но более мягкий. – Ты бы с ним поосторожней.

– Я сам его позвал. Он проговорился, оказалось точно так, как мы и предполагали.

– Слушай его больше, он же провокатор.

– Да нет, он же не виноват, что его так талантливо выдумали. И тебя он уважает.

– Да ты что! – заразительно рассмеялся мягкий голос. – Это он наверное за то, что мне памятник сменили.

– Он обещал не мешать.

– Это уже кое-что, он свое слово держит. Тогда можно и попробовать, тем более, ты сегодня родился.

– Я родился зимой.

– Я тоже когда-то не понимал элементарных вещей, – съязвил мягкий и повторил, – сегодня ты родился, в твою честь я апроби-ровал свое желание и вот что мне удалось…

Они еще о чем-то говорили, но Тамара уже не воспринимала, она вспомнила, кому сменили памятник, чуть было не вскрикнула, задрожала, и мысли в голове запрыгали, как солнечные зайчики.

«Встать и поздороваться? – лихорадочно соображала она, – сказать „здравствуйте!“, но это не подходит. А если они исчезнут? А вдруг разгневаются? А если им нельзя отвечать? А вдруг…»

И тут она услышала:

– Да, доказал ты мне. Значит, стоит рассчитать, захотеть…

– Возжелать, – подтрунивая, подхватил мягкий голос, – а все-таки мне ее жалко, ей останется максимум три года. Из-за нас с то-бой.

– Не мы же придумали такой порядок, и к чему сожалеть! – горячо воскликнул надтреснутый голос. – За эти три года она обязательно встретится с ним, и он поверит нам.

– В нас!

– Нам, – упрямо сказал надтреснутый, – и мы еще увидим ту каплю, в которой океан!

– Ну скажи, тебе ее не капли не жалко?

– Да я потом ей все по высшему сорту устрою!

Надтреснутый счастливо захохотал и пропел куплет из своей веселой песни.

– Я часто заскакивал тебя послушать, – признался ему мягкий, – ты без голоса никто, человек разве.